Евгения Дериземля
Соты № 1, 2018

Близится уж к концу мясопустное воскресение. В последний раз перед Масленой люд тешил себя мясными кушаньями. Люди наносили друг другу визиты, чтобы пригласить на Масленицу. Радовалась приближению праздника и Аграфена:
– Во как сегодня все хорошо сложилось!
Вся семья была в сборе. Все веселились, смеялись, позабыв о постоянной вражде. Даже тесть в этот день, несмотря на все обиды, ездил звать зятя "доедать барана". Казалось, что семейным склокам из-за дележа наследства пришел конец. Но это была только видимость.
А ведь когда-то семья Пекарчуков считалась самой дружной во всей округе. Жили, что называется, душа в душу. Дед Степан со своим сыном Петром, невесткой Аграфеной и внучкой Манефой в одном доме жили.
Подошла пора Манефу замуж отдать, так и жених быстро сыскался – кузнец местный Кондратий Гаркуша. А как свадьбу сыграли – тут и разлад среди родни начался. Муженёк девке уж больно склочный попался. То – то ему не то, то это. Знай только – всех уму-разуму учит. Часто из-за этого он с Петром ссорился. А как дед Степан помер, так и вовсе отношения в семье испортились.
Уж очень жадным Кондрат до чужого добра оказался. Хотя делить в семье Пекарчуков было особо и нечего. Вот и собачились, что называется из-за мелочей.
Только сейчас, накануне Масленицы, всё спокойно было. Мужики сидели за щедро накрытым столом и уплетали стоящие на столе яства за обе щеки. А женщины хлопотали по хозяйству.
Вот уж звезды появились на вечернем небе.
– Пора! – улыбнулась Аграфена и незаметно вышла за порог.
Она встала возле колодца и, глядя на светящийся в тёмном небе серп молодого месяца, стала просить небесное светило помочь ей. У неё, как и у любой хозяйки, был свой секрет приготовления блинов, который она держала в тайне:
– Месяц ты месяц, – пробормотала Аграфена не отводя взгляд от луны, – золотые рожки!
Выглянь в окошко,
Подуй на опару!

С этими словами она проворно вытащила из колодца полное ведро воды и быстро, чтоб никто не увидел, засеменила к дому.
Настал понедельник, или, как его в народе называли, – "Встреча". С самого утра деревенские собрались на околице села. Шумно галдя и смеясь, люди сооружали из соломы чучело Масленицы. Нарядили его в женскую одежду, повязали цветастым платком и насадили на шест.
– Ох, и хороша наша Дуня получилась! – причмокнув толстыми губами, нараспев протянул здоровый рослый детина в заячьем тулупе, разглядывая разодетое в яркую одежу чучело и щипля себя за моржовый ус.
– Хороша!
– Хороша! Подхватили раскрасневшиеся на морозе девчата.
Недолго думая, молодежь водрузила "Сударыню-Масленицу" на сани и повезла её по всей деревне, чтобы каждый смог полюбоваться Авдотьей Изотьевной.
– Дорогая наша Масленица! – разносилась по округе развесёлая величальная песня,
– Авдотьюшка Изотьевна!
– Дуня белая, Дуня румяная! – звучал многоголосый хор.
– Коса длинная, трёхаршинная:
Лента алая, двуполтинная! – подпевали все от старого до малого, радуясь приходу Мапсленой.
– Платок беленький, новомодненький,
Брови чёрные, наведённые, – веселились гуляющие, провозя Масленицу мимо дома Пекарчуков.
– Ох, и ладная в этом году Авдотьюшка получилась! – приближаясь к своей жене и игриво ущипнув её за пухлый бок пробасил Пётр. – А наш платок в алую розу так славно смотрится! Правильно сделала, что отдала! – провожая взглядом праздничный кортеж, мужик присвистнул.
– Платок? – переспросил Кондрат, встряв в разговор родителей жены, – это тот, что дед Степан перед кончиной купил? – глаза Гаркуши налились кровью. – Да как же вы могли без моего разрешения такую вещь отдать? – чуть не с кулаками бросился к Аграфене зять, попрекая тёщу в излишней расточительности.
– Да какую вещь? – округлив глаза от неожиданных нападок, пробормотала женщина. – Платок-то ведь уже ношеный, да и протёрся он местами.
Пыталась оправдаться тёща, но Кондрату будто уши заложило. Он не желал ничего слышать.
– Этот платочек Манефа бы носила, а там и дочери нашей по наследству вещица перешла бы! – не на шутку разбушевался Кондратий, – вот теперь идите, мамаша, и вертайте косынку как хотите!
– Да ты что, зятёк, – вмешался в разборку Петр, – с ума что ли спятил? Это ж стыд-то какой! Сами отдали, а теперь забирать? – мужчина встал перед женой, заградив её своей тучной статурой.
– Стыдно хорошую вещь вот так запросто чужим людям отдать, а своё забрать незазорно! – с этими словами зять кинулся вслед за скрывшимися за поворотом санями, разукрашенными цветастыми лентами.
Бежал-спотыкался, хватая ртом воздух:
– Эй, стойте! – кричал Гаркуша, пытаясь догнать дровни, запряжённые лохматой рыжей лошадкой. – Стойте, окаянные!
Скользя по заледеневшей просёлочной дороге, мужчина всё же умудрился догнать кортеж и вцепиться толстыми мозолистыми пальцами в задний борт саней. От неожиданности гуляющие умолкли, застыв на месте с раскрытым ртом. "Масленичный поезд" остановился.
Тут же, не теряя времени, Кондратий проворно сорвал с головы "Масленицы-Мокрохвостки" цветной платок и на глазах у оторопевших зевак сунул его себе за пазуху:
– Чего смотрите? – недовольно буркнул он, обращаясь к гуляющим. – Моя это вещица!
С этими словами мужик хотел уж было уйти прочь, но задержал взгляд на соломенном лице чучела. Приветливая улыбка "Дуни Красной" искривилась в злобном оскале. Нарисованные вразлёт углем чёрные брови гневно сошлись на переносице:
– Верни! – зло прошипело чучело. – А не то хуже будет!
От происходящего Гаркуша ошалело захлопал ресницами, но поняв, что, кроме него этого больше никто не видел, взял себя в руки. Под людское улюлюканье он быстро удалился прочь, отгоняя от себя непонятное видение.
Вторник открыл праздничные гуляния катанием на санках, шумными песнями, танцами. На кривых сельских улочках часто попадались большие группы ряженых, маскированных. Гуляющие ходили по знакомым домам, где экспромтом, на радость хозяевам, устраивали весёлые домашние концерты. Недаром второй день Масленой недели называли "Заигрыш".
С самого утра в доме Гаркуши раздался громкий стук в дверь.
– Кого там ещё черти спозаранку принесли? – гаркнул Кондратий, недовольно потирая слипшиеся ото сна глаза.
Мужчина лениво зевнул, но всё же слез с печи, чтобы отворить двери. На пороге появилась честная компания. Лица пришедших закрывали разноцветные маски причудливых форм. У кого-то маска была с птичьим клювом, у кого-то с витыми рогами.
– Мороз, красный нос, – прогудел скороговоркой крепкий широкоплечий парень.
На его голове красовался искусно сделанный красный гребень, а нос был спрятан в самодельный клюв, загнутый книзу:
– Вот тебе хлеб и овёс,
А теперь убирайся,
Подобру-поздорову! – маскированный хлопнул в ладоши и стал кричать кочетом.
Так началось театрализованное представление. Тут же со двора в дом забежала стайка деревенской ребятни:
– Жаворонки, прилетите,
Студёну зиму унесите, – запели тонкими голосами вразнобой запыхавшиеся от бега детишки. – Теплу весну принесите, – подхватили нарядные девицы, окружавшие ряженого в петуха. – Зима нам надоела, весь хлеб у нас поела! – звонкими голосами выводили девчата, пускаясь в безудержный пляс.
Ввалившаяся без спросу в дом компания мигом окружила заспанного хозяина дома. Девки с хлопцами взялись за руки и закружились в неистовом хороводе, срывая с себя маски.
– Что такое? – в ужасе округлил глаза Гаркуша, уставившись на молодежь.
Под красивыми цветными масками диковинных птиц и невиданных зверей оказались рогатые черти со свиными пятаками. Истошный вопль вырвался из груди Кондрата.
– Нельзя таким жадным быть! – приговаривала, приплясывая и выстукивая по деревянному полу копытами рогатая компания.
Кондратий взвыл от страха и набычившись бросился в дверной проем, пытаясь сбежать от незваных гостей. Прорвав кольцо хороводников, мужчина оказался на улице. В его лицо ударил морозный ветер. Снежинки, кружась на студеном ветру плавно, словно невесомые пушинки садились на покрытое липкой испариной лицо Гаркуши.
– Что с тобой?
Услышал Кондрат за своей спиной испуганный голос Манефы. Он обернулся к жене и застыл с раскрытым ртом. Никаких чертей в доме не было. Только местные хлопцы с девками сбились в перепуганную стайку и с любопытством смотрели на спятившего Кондратия.
Гаркуша размашисто перекрестился:
– Почудится же такое!
Он зачерпнул в ладони побольше снега и обтёр вспотевшее лицо.
В среду в доме Гаркуши накрывали стол. Манефа с самого утра пекла блины. Ей так хотелось побаловать дорогих гостей вкусными наедками! "Лакомка" ведь настала.
– Может, хоть семейное застолье родных сплотит?! – надеялась она.
Но ошиблась Манефа. Кондратий только и делал, что в рот родне заглядывал:
– Мамаша твоя, – прошипел жене на ухо Гаркуша, – уже пятый блин за щеку кладёт, – недовольно разглядывая тещу, бурчал он. – И как только не лопнет утроба ненасытная? А папаша, – мужчина перевел взгляд на тестя, – все пьёт и пьёт, пьёт и пьёт. Между прочим, второй литр пива уже!
При этих словах Кондратий отставил подальше от Петра сосуд с хмельным напитком и потянулся рукой к блюду с блинами.
– Нельзя таким жадным быть? – услышал Гаркуша непонятный голос и тут же отдернул руку от большого тареля. – Нельзя! – хитро протянул верхний румяный блин и подмигнул Кондрату масленым глазом.
Кондратий испуганно завертел головой поочередно переводя взгляд с одного родственника на другого. Семья сидела как ни в чём не бывало. А блин тем временем погрозил зажаристым кулаком и тут же был съеден Аграфеной со словами:
– Ох, и хороши же блины у тебя, дочка, вышли!
Настал четверг. Пришло время "Разгула". Именно в этот день проходили жаркие масленичные кулачные бои. Собрался и Кондратий с тестем в "кулачки" позабавиться.
На заледеневшей реке собрались все сельские мужики. Разбившись на два противостоящих лагеря, игроки ожидали сигнал для начала боя.
– А что это у вас, батько? – полюбопытствовал Гаркуша, с завистью воззрившись на нарядные синие рукавицы тестя.
– Так это мне от моего отца по наследству достались, – одарив собеседника белоснежной улыбкой, простодушно ответил Петр.
– А отчего же это вам по наследству? – вспылил зять, с жадностью глядя на приглянувшуюся ему вещицу. – Дед Степан и мне их мог оставить.
С этими словами кузнец вцепился в руки Петра, пытаясь сорвать с него варежки. Тесть не выдержал и с размаху ударил Кондрата увесистым кулачищем в нос. На снег упали капли крови. Так, без сигнала, начался масленичный мордобой. Мужики постарше поддерживали Пекарчука, а более молодые хлопцы – Кондратия. С руганью и перебранкой мужики мяли друг другу бока.
В суматохе Гаркуше всё же удалось сорвать одну рукавицу с руки тестя. Но тут же коварная синяя варежка свернулась в могучий кулак и стала щедро отвешивать тумаки Кондрату.
– Ой! Больно! – взвыл оторопевший мужчина, пытаясь спрятаться от неожиданного врага, но ему все никак не удавалось этого сделать.
В воздухе разносился заливистый хохот Сударыни-Масленицы, который слышал лишь один Гаркуша. Каждый удар сопровождался новой репликой:
– Это тебе за платок! – удар рукавицы пришелся в затылок. – Это за блины! – тут же последовал тяжелый удар по макушке. – А это за пиво! – рукавица целилась прямо в нос.
– Нельзя таким жадным быть!
В пятницу, залечивая ушибы и ссадины, полученные на "кулачках", Кондрат собирался к тёще на блины. Хоть и не хотелось ему никуда идти, но на то они и "тёщины вечера", чтобы в гости наведаться.
– Ну, ничего, – пробасил кузнец, трогая ушибленный нос, – вот тут-то я и отыграюсь! – Гаркуша потёр руки. – Эй, Манефа, – позвал он жену, – сколько там твоя мамаша блинов съела, когда в гостях у нас была?
Но ответа не последовало. Манефа удивлённо подняла чёрную, изогнутую коромыслицем, бровь и неопределённо пожала плечами.
– Так вот я вдвое больше блинов съем, – хохотнул Кондратий.
Откладывать исполнение задуманного не стал. Оказавшись за тёщиным столом, мужчина без разбора поглощал всё, что видел. Вначале он уплетал за обе щеки пирог с квашеной капустой, затем по очереди испарились оладьи, лежащие горкой на большом блюде. Следом за оладьями скрылись во рту ненасытного Кондрата и вареники с разными начинками.
От переедания лоб мужчины покрылся густой испариной. К горлу подступила тошнота. Поняв, что больше в него не влезет, кузнец, не стесняясь родственников, начал сгребать со стола в торбу калёные орехи, пряники медовые, сочные кулебяки.
– Ты что делаешь? – в ужасе пискнула Манефа, глядя, как муж собирает в большой куль всё, что попадается ему под руку. Но на Гаркушу словно затмение нашло:
– Тут всё моё! – судорожно сглотнув слюну, приговаривал он.
Хотел Кондратий ещё и бубликов с маком в торбу припрятать, вот только баранки в змей превратились. Зашипели, свились клубком:
– Нельзя таким жадным быть! – послышалось из мешка.
Опустил Гаркуша глаза в куль, глянул на содержимое, а там ни пряники, ни орехи, а змеи извиваются. Отпрянул кузнец от торбы и, будто, ошпаренный выскочил из дома.
Спозаранку в субботу все местные хлопцы и девки собрались на берегу реки, где была выстроена изо льда и снега "потешная крепость". Так начиналась игра "взятие снежного городка". Участвующие в забаве вооружились палками и мётлами и разделились на две противостоящие стороны. Одни защищали город, а другие нападали на него.
Вдруг от играющих отделилась небольшая группа парней. Молодые люди, запыхавшись от бега, приблизились к дому Гаркуши, который находился аккурат возле реки и стали усердно работать лопатами, сгребая со двора Кондратия снег на тележку.
– Эй вы, окаянные, вы что делаете? – видя происходящее, Кондратий выбежал во двор.
– Так нам, Кондратий, снега на укрепление потешного города не хватает! – простодушно ответили хлопцы, кивнув на берег реки.
Действительно, снега в этом году выпало мало, так что весь берег был тщательно очищен. Объяснив ситуацию, играющие продолжили собирать снег.
– А ну, лопаты положь! – злобно прорычал Гаркуша, гневно приближаясь к непрошеным гостям. – Мой снег! Не дам никому! – набычившись, прогудел он.
Хлопцы удивленно уставились на ополоумевшего мужчину.
– Нельзя таким жадным быть! – сказал один из парней и бросил в хозяина дома большим снежком.
– Нельзя!
– Нельзя! – подхватили остальные.
Тут же налетела туча, почернело небо и повалил снег на землю.
– Твой снег? – послышался знакомый голос Масленицы. – Так держи!
С этими словами в мгновение ока засыпало дом Гаркуши снежным заносом до самой крыши. Тут же и парни пропали. Только лопата в руках Кондратия осталась.
Вот и подошла к концу Масленая неделя. Настали "Проводы". Долго думал Гаркуша, разгребая всю ночь снежный занос. Как только в дом попал, так сразу и взял из сундука жены цветастый платок. Тот самый, что у Масленицы отобрал и пошёл, понурив голову к ледяной горе – именно туда прибыл "праздничный поезд". Там и чучело "Сударыни-Масленой" установили. Приблизился к Авдотье Изотьевной Кондрат:
– Прости меня, пожалуй! – пробасил он, повязав на соломенную голову косынку.
– Бог тебе простит! – расплылась в улыбке Масленица-Мокрохвостка и под всеобщее улюлюканье вспыхнула ярким огнём и сгорела дотла.

– По древнему преданию, весной, как только луга и поля зазеленеют, а воздух наполнится птичьими трелями, из рек и озер на бережок выходят русалки! – седой старик из-под косматых, нависших на самые глаза бровей, строго посмотрел на собравшихся вокруг него девчат.
Девицы расселись на душистой траве, внимая каждому слову седобородого рассказчика. Убедившись, что все слушают его раскрыв рты, старик продолжил:
– Так вот, выходят, значится, русалки из воды и бегают по полям и лесам, аж до самого Петрова дня, – сказатель поучительно поднял вверх указательный палец.
– Дед Серафим, – звонкий девичий голосок перебил рассказ старика. – А правда, что русалки – это утопленницы?
Рассказчик обратил взор на Оксанку, которая так бесцеремонно перебила его. Старик недовольно крякнул, но все же ответил:
– Да-а-а, – медленно, нараспев, протянул он, – русалки – это утопшие девки! – дедок утвердительно закивал головой. – Их также мавками величают. Что правда мавки, – дед Серафим почесал седой затылок, будто вспоминая чего, – это не только утопленницы. Мне еще моя бабка сказывала, что это также души детей, женского полу, что до крещения померли.
Старец тяжело вздохнул и украдкой взглянул на Марьяну. Жаль ему стало бедную девку. Совсем недавно дитятко она потеряла, дочку. Как раз за два дня до крещения малютка сгинула.
– Таких детей еще потерчатами зовут, – заключил он.
– Потерчатами?! – переспросила Марьяна, глядя на старца Серафима полными слез глазами.
– Значит испорченными, – пояснила подруге Оксанка, обняв Марью за плечи.
Старик кивнул, подтверждая сказанное:
– Злые духи похищают души этих младенцев! – прошамкал дедок беззубым ртом.
– А что ж делать? Как душу такую освободить? – с мольбой в голосе спросила Марья, надеясь, что местный знахарь помочь сможет. "Раз на этом свете кровинушку свою не уберегла, то, хоть может, смогу помочь ей покой обрести в мире ином."
Старец с пониманием воззрился на убитую горем девку:
– Освобождают такие души в Зеленые Святки, – хриплым, словно каркающим голосом, молвил рассказчик. Сразу было видно, что знахарь не доволен, ведь совсем про другое рассказать собирался. Но ответ дал:
– Тогда-то, души эти уносятся на воздух и просят себе крещение три раза. Коли их услышит кто-нибудь и подаст крещение, говоря "Я тебя крещаю!", тогда ангелы подхватывают душу младенца и возносят в небо.
– На Зеленые Святки? – ахнули девки.
– Это ж сегодня! – встрепенулась Марья. – А как же услыхать зов такой души?
Старец Серафим горько вздохнул. Не хотел он давать ответ, но увидя в ясных очах девицы отчаяние, сжалился. "Может, хоть это девичье сердце успокоит?"
– Тебе, милая, к водяному гроту ночью прийти надобно, – дедок пригладил морщинистой рукой растрепавшуюся на ветру бороду, – как раз, там все русалки да мавки и собираются. Хороводы водят, песни поют и качаются на ветвях деревьев! – глаза старика зловеще блеснули. – Вот, только не захотят они одну из своих отпускать. Скорее тебя к себе заберут – до смерти защекочут и затащат на дно.
С этими словами знахарь тяжело поднялся с земли и, прихрамывая, удалился прочь, оставив позади себя стайку напуганных девчат.
Еле дождавшись ночи, Марьяна тихонько, чтобы не разбудить домочадцев, вышла со двора и направилась к потаенному гроту. Девица сильно волновалась. Страшно было, но от задуманного она не отступала. Тем более, что Марья к этой ночи очень хорошо подготовилась.
Девка покрепче сжала в руках тряпичный узел, в который собрала рубашки, нитки, пряжу – гостинцы для речных обитательниц. Ведь всем известно, что мавки, чтобы не ходить раздетыми, просят их одеть.
Приближаясь к водному гроту, Марьяна услышала мерный плеск воды, тихий шелест деревьев. Ничто не указывало на то, что в этой звенящей ночной тиши может происходить нечто таинственное. Вдруг до ушей девицы донеслось:
– Ио, ио, березынька – послышались слова народной песни.
"Почудилось!" – решила Марья, но тут же по воздуху разнеслось:
– Ио, ио кудрявая!
Девица удивленно приподняла черные, изогнутые коромыслицами брови и уверенным шагом направилась на чарующий звук:
– Семик Честной
– Да Троица, – искусно выводили прекрасными голосами нагие девы слова незамысловатой песни.
– Только, только
У нас, у девушек,
И праздничек.

Марья мелко перекрестилась и сорвала пучок полыни, растущей возле ее ног. "И как это я забыла, ведь полынь – лучшая защита от русалок и ведьм!" С этими мыслями девка, словно зачарованная дивным пением, вышла на залитую лунным светом поляну. Ее взору предстали красивые бледные девушки с распущенными волосами зеленого цвета. Месяц, одиноко светивший в темном небе, играя бликами на юных обнаженных телах.
Голову каждой русалки украшал венок из осоки. Только у одной из речных обитательниц, видимо самой главной, венок был из водяных лилий.
Завидя незваную гостью, девы затихли. Вперед вышла главная из них, царевна. Та, у которой венок был самый красивый из белоснежных лилий. Она сверлила пристальным взглядом пришедшую. В глубоких синих, как ночной водоем, глазах мелькнули озорные искорки.
Глядя на пучок полыни, русалка с нескрываемым любопытством спросила:
– Что это у тебя?
Словно плывя по воздуху, мавка приблизилась вплотную к застывшей на месте от увиденного Марьяне.
– Полынь, али петрушка? – пронизывающий до глубины души голос вывел Марью из оцепенения. – Если петрушка, – весело продолжила русалка, – то ты – наша душка!
Худые белые руки с хрупкими изящными пальцами потянулись к шее пришедшей.
Марьяна отшатнулась:
– Полынь! – выкрикнула она, поднимая пучок горькой травы повыше, к бледному тонкому лицу обнаженной девы, подтверждая свои слова.
Услыхав про полынь, мавка зашипела и отпрянула назад:
– Сама ты изгынь! – с ненавистью выпалила она, кривясь словно от боли. Отступив назад, на комфортное от незваной гостьи расстояние, мавка встала в кругу своих подруг. Дева гневно смотрела на Марью, словно пыталась испепелить ее взглядом:
– Зачем к нам пришла? – раздраженно бросила она, капризно надув чувственные губки.
Марья, завидя недовольство на лицах речных обитательниц, немного осмелела. Она покрепче сжала в кулачке пучок полыни и уже без опаски смотрела на прекрасных дев. Ей казалось, что какая-то невидимая сила оберегает ее:
– Я хочу душу доченьки своей освободить, чтобы она не мучилась на этом свете, а наконец-то покой обрела! – слезинка скатилась по раскрасневшейся щеке. Вспомнила девка родную кровинушку.
Царевна русалок весело рассмеялась, глядя на слезы пришедшей. Она, словно нежась в лунном свете, ленно присела на поляне, среди душистых лесных трав:
– Ты оглядись вокруг! – мавка провела вокруг бледной, сияющей в ночной мгле рукой, – разве похоже, что мы мучаемся?
При этих словах лес наполнился звонким, словно серебряный колокольчик, смехом сказочных существ. Но увидя, что ей так и не удалось обмануть Марью, русалка спросила:
– Что у тебя в узелке?
С любопытством множество пар глаз воззрились на тряпичный узел. Незваная гостья встрепенулась. Она совсем позабыла про подарки, которые из дома прихватила. "Может, хоть это поможет?"
– Я вам одежу принесла! – бросила девка большой узел к ногам речных красавиц.
Тут же, словно вспомнив про свою наготу, девы бросились разбирать сорочки да юбки, при этом весело треща и радуясь обновкам, будто и не утопленницы вовсе, а живые.
– За гостинцы спасибо! – так и сдвинувшись с места тихо прошелестела главная мавка.
Толи принесенные дары подействовали, то ли задумала чего лесная красавица, но сердце ее смягчилось. Она быстро поднялась с земли и паря по воздуху, плавно приблизилась к Марьяне:
– Иди за мной, – поманила она рукой и тут же унеслась прочь с дивной паляны.
Марьяна, не теряя ни минуты, бросилась со всех ног вдогонку за мерцающим в ночной тьме силуэтом. Она спотыкалась о корни деревьев, разбивая босые ноги в кровь, но не останавливалась. Ветки деревьев, то и дело, хватали ее за руки и волосы, словно пытались остановить, не дать идти на встречу погибели. В суматохе девица не заметила, как выронила пучок полыни.
Пошло совсем немного времени и Марья оказалась в глубине леса. Здесь, в лесной чаще, ее окружили светящиеся прозрачные блики. Послышался детский плач.
– Что это? – разглядывая мечущиеся по воздуху загадочные круги, спросила девка.
– Наши потерчата! – услыхала Марья за своей спиной ответ. – Здесь у нас ясли, – пояснила водная повелительница, – тут они растут, резвятся!
Русалка встала посреди опушки и тут же светящиеся круги, словно стая светлячков, окружили мавку и замерли на месте. Воцарилась гробовая тишина.
– Где-то здесь и дочка твоя! – хитрая улыбка заиграла на лице русалки.
Марьяна судорожным взглядом всматривалась в блики. "Как же понять, где моя дочь?" Словно прочитав мысли непрошеной гостьи, дева протянула нараспев:
– Я скажу тебе, которая твоя. Но-о-о… – мавка сделала длинную паузу и смерила девку презрительным взглядом, – но прежде, ты должна разгадать три загадки! – она таинственно усмехнулась. – Разгадаешь – получишь то, за чем пришла.
– А если не разгадаю? – тень сомнения мелькнула на девичьем лице. "А вдруг обманет?" Ведь всем известно о коварстве и хитрости мавок.
– Коли не отгадаешь – станешь одной из нас! – русалка ленно зевнула и провела маленькой ручкой по вьющимся длинным волосам.
– Загадывай! – голос Марьяны был полон решимости.
Обрадованная тем, что ей все-таки удалось заманить незваную гостью в ловушку, русалка молвила:
– Что растет без кореня? – таинственным шепотом спросила она и тут же, не дожидаясь ответа, продолжила, – что бежит без повода? – уверенная в том, что на ее загадки ответа не найдется, загадала последнюю, третью загадку, – что цветет без всякого цвету?
Марья заливисто рассмеялась, ведь разгадки она давно знает, да и загадки сильно простыми оказались:
– Камень растет без кореня; вода бежит без повода; папороть цветет без всякого цвету! – даже не задумываясь, выпалила Марья и застыла в ожидании, уверенная в правильности своих ответов.
– Не угадала! – словно гром среди ясного неба, раздался голос русалки и, тут же, с визгом она вцепилась в волосы оторопевшей от неожиданности Марьяне.
Со всех сторон на девку набросились остальные мавки и начали щекотать до слез. Девка пыталась отбиться, но вырваться из цепких пальцев оказалась ох как не просто! "Вот и конец мой пришел!" – пронеслось в голове девицы.
Как вдруг, среди темного ночного леса, раздался хриплый старческий голос:
– Ах, ты ж нечисть речная! – прогудел из мрака некто невидимый, – а ну, прочь пошли! – громогласно рявкнул все тот же голос.
И из тени деревьев, на середину опушки ступил дед Серафим:
– Ау, ау, шихарда, кавда! – произнес он непонятное заклинание.
Мигом сказочные девы отпустили свою жертву. Словно завороженные, они взирали на грозного старца с развивающейся на ветру длинной седой бородой, – шивда, вноза, митта, миногам, – продолжил знахарь, приближаясь к упавшей на траву Марьяне.
Мавки зашипели и попятились назад, отступая подальше от пришедшего.
– Каланди, инди, якуташма, биташ,
Окутоми нуффан зидима.
При этих словах, русалок словно ветром сдуло, только яркие мерцающие в ночи огоньки судорожно кружили над кронами деревьев.
– Ну, чего ждешь? – обратился старик к Марье, помогая подняться ей с травы, – отпускай дитятко свое, разве ты не слышишь зов ее?
И действительно, в воздухе разносился тихий, еле слышный плач, словно мольба о помощи.
– Я тебя крещаю! – прокричала Марьяна трижды, освобождая от вечных мучений заблудшую душу.

– Да-а-а, – медленно протянула Глафира, разглядывая незамысловатую обстановку в доме подруги.
Ничего особенного – печь, лавки, стол, сундук кованный у дальней стены, да икона Матери Божьей в красном углу. "И вправду продать нечего!"
– Может из одежи чего найдется?
– Да какая одежа? – махнула рукой Соломия. – Уж седьмой год в одной и той же юбке хожу. Так и сорочка шитая-перешитая, – в подтверждение своих слов женщина продемонстрировала собеседнице ровный шов на рукаве. – Сама ж знаешь каким Федот при жизни был, – Солоха тяжело вздохнула, вспомнив мужа-покойника, – всю жизнь он мне испортил, ирод окаянный! – от досады она стукнула острым кулаком по столу. – Над каждой копейкой трясся.
И вправду, Федот при жизни был очень скупым, лишний раз мошну не открывал. Хотя все на селе знали, что деньги у мужика в заводе имелись. Ну а как же, ведь хорошим работником Федот был. Лучше него печных дел мастера во всей округе не сыщешь. А за хорошую печь и платили исправно. Да только куда он деньги девал? – неведомо.
Глафира грустно покачала головой, слушая сетования соседки. Жаль ей было Соломию, вот только помочь ей женщина никак не могла.
– И что теперь делать? – запричитала Солоха, обхватив руками голову. – Как с долгами быть?
Как жив был Федот – жилось тяжело, а как помер – так еще тяжче стало. Даже перед кончиной не открыл он жене тайну, где деньги прячет. Вот и мыкалась бедная Соломия уже второй год – без мужа, без денег. Еще и долгов нажила. А долг, как известно, платежом красен. А чем отдавать? Уж все, что ценное в доме было – все продала, а долгов меньше не стало.
– А может еще раз в доме поискать? – пожала плечами Глашка, – того глядишь и тайник Федотов найдется!
– Да я уж за два года все перерыла, – горько вздохнула Солоха, – и на чердаке, и под полом, даже в сарае искала, – по-бабьи запричитала Соломия, – нигде нет!
– Вот так дела! – ахнула Глаша. – А ты тзнаешь что, подруга, ты не грусти. Лучше на стол вечером накрывай. Ведь как-никак Дмитров день грядет – родных поминать нужно!
– Не буду, – отрезала хозяйка дома, – да и кого поминать? Родителей, что ли? – хмыкнула она. – Так ведь это они, родненькие, меня за Федота замуж выдали. А знали, что не хочу. Все одно силой отдали. Молодость мою сгубили! – слезы брызнули из темных карих глаз рассказчицы. – Или, может, муженька моего помянуть за то, что он жизнь мне испортил. Во всем отказывал. Я десять лет за ним прожила – недоедала. А теперь, значит, пир горой ему устраивай!? – женщина грозно сдвинула черные, словно смоль брови. – Э-э-э нет! – твердо решила она. – Так и нечего на стол ставить. Во-о-о – последний рубь остался, – Солоха потрясла рублем перед носом гостьи, и тут же бережно припрятала его за пазуху.
– А ты, Солоха, не горячись, а лучше послушай сперва. Сегодня день не простой. Этой ночью за накрытым столом весь твой род соберется, и деды, и прадеды, и родители, и Федот твой, само собой разумеется. Так что ты уж постарайся, – Глафира хитро прищурилась, поучая соседку уму-разуму. – Как соберутся все покойнички с твоего рода, наедятся досыта, напьются допьяна, довольными останутся, вот тут-то ты и поспрашай их, где деньги припрятаны. Уж они-то, покойнички, про все знают! – Глашка довольно крякнула.
– И то дело! – обрадовалась хозяйка дома.
Не мешкая ни минуты, побежала она на базар и скупилась на последний рубль. К вечеру стол ломился от яств. Тут были и сочные кулебяки, и пироги с разными ночинками. В общем, всего, как и положено, поставила Солоха на стол двенадцать блюд из зерен и мяса. Еще и графинчик водки не забыла, ведь отец уж больно охоч до нее при жизни был. "Надо же старика уважить!"
Накрыла на стол Соломия и села во главе. Сидит, значит, гостей поджидает. Ровно в двенадцать послышался тихий стук в дверь.
– Кто там? – удивилась женщина, направляясь к выходу, но на пороге никого не оказалось. Только сильный холодный ветер ворвался в дом, словно смерч, кружа по комнате опавшую рыжую листву, будто в дикой пляске. Солоха еле успела закрыть дверь, чтобы еще больше сора со двора не нанесло.
– Ну и где же они? – хозяйка недовольно насупила брови.
"Зря только рубь последний извела!"
– Что ж ты, дочка, мешкаешь? – услышала она хриплый отцовский голос. Солоха вздрогнула.
– Мы тебя уж заждались! Негоже хозяйке гостей одних за столом держать! – с укором произнсла мать.
Как и при жизни, женщина взялась поучать дочку. Соломия обернулась к столу и застыла от увиденного. Вокруг щедро накрытого стола по лавкам расселись все покойные родственники. Вот и дед Григорий. Совсем как живой, только горло у него разодрано. "Это его волки в лесу загрызли!" А вот и баба Маруся. Все в том же зеленом платочке. "Совсем не изменилась!" Маленькая сухонькая старушка. Вот только при жизни она розовощекая была, а тут кожа у нее синяя, губы, будто инеем покрыты. "Но это и не удивительно, ведь замерзла старушка насмерть!" А вот и батька с мамкой. Сидят за столом, улыбаются. "Угощениям, стало быть, рады!"
Кого тут только не было. Солоха видела знакомые и не знакомые лица. "А это что за мужик, с петлей на шее?" – задумалась женщина, разглядывая здоровяка, сидящего по левую руку от отца. "Наверно, это дядька Анфим. Совсем его не помню. Только говаривали, что повесился он, бедный!"
Женщина судорожно переводила взгляд с одного родственника на другого. Кого тут только не было – и тетки, и дядьки, даже прапрадеда у себя в гостях Солоха узрела. А как его не узнать, он ведь один в роду священником был. Одного только Федота Соломия не увидела.
Взяв себя в руки, женщина неуверенной походкой направилась к гостям, все еще не веря в происходящее. Она села на свободное место и стала чествовать родных. Собравшиеся с удовольствием поглощали все, что лежало на тарелках. Ели, пили, а еды меньше не становилось. Вроде и плеснул себе отец в стакан беленькой, а графин все одно полный.
– А где же муженек мой? – наконец-то решила заговорить с покойниками женщина. – Где ж он, мой соколик? – вымучено улыбнулась она.
– Так, не захотел идти! – уплетая куриную ножку, прошамкал беззубым ртом дед Григорий.
– От чего же? – удивилась хозяйка застолья. – Я ж так старалась всем угодить!
– Да ты ж сама, дочка, знаешь, – встряла в разговор мать, – у муженька твоего и при жизни нрав скверный был, – хохотнула покойница, – а после смерти лучше не стал.
Комната тут же наполнилась заливистым смехом. У Солохи по коже мурашки побежали.
– Ну так что, Соломия, – утерев кулаком пышные усы, пробасил отец, – ты нас уважила, а теперь спрашивай чего хотела?
– Я, – неуверенно начала хозяйка дома, – я спросить хотела. Помощь нужна ваша. Мочи больше нет… – разрыдалась женщина, всхлипывая и причитая. – Вы ж знаете, что Федот помер и ничего мне не оставил, – заголосила она, – если ведомо вам, где он, окаянный, деньги припрятал, ведь были они у него, точно знаю, – Соломия шмыгнула носом, утирая слезы, – так скажите где искать. Подскажите, где его тайник? – с мольбой смотрела Солоха в лица собравшихся.
– Этого, дочка, мы не ведаем! – словно гром среди ясного неба прозвучал ответ.
Солоха тяжело вздохнула, уронив голову на руки. "Все было зря!" Ее плечи содрогались от рыданий.
– Но-о-о, – медленно нараспев протянул отец, – можем подсказать, где найти того, кто тебе поможет.
– Где? – встрепенулась Солоха, в нетерпении заерзав на лавке.
– Это тебе, милая, – неторопливо продолжил дух, – нужно этой ночью пойти к церкви, да на церковной паперти сесть, глядя на дорогу! – тяжелая отеческая рука легла дочери на плечо, но Соломия не почувствовала этого прикосновения, только легкое дуновение коснулось ее кожи.
– И что? – хозяйка дома удивленно захлопала ресницами.
– А то, – перебила говорившего мат, поучительно подняв вверх указательный палец, – тот, кого на дороге увидишь – знает, как тебе деньги мужа отыскать.
Оказавшись возле небольшой сельской церквушки, Солоха осторожно заозиралась по сторонам. Ночь-полночь на дворе, вокруг ни души. Только звезды ярко светят в морозном ноябрьском небе. Женщина зябко обхватила себя руками за плечи, посильнее кутаясь в шерстяной платок и, уселась на паперти лицом к дороге. Соломия напряженно всматривалась в непроглядную мглу.
В какой-то момент ей показалось, что она видит вдали черную точку. Солоха тряхнула головой, чтобы отогнать непонятное видение, но точка не пропала. Она стремительно разрасталась, превращаясь в темный силуэт, приближаясь все быстрее и быстрее к оторопевшей женщине. Незнакомец совсем близко подошел к ожидающей. Лунный свет скользнул по его лицу.
– Архип, – ахнула Соломия, пытаясь схватить друга своего покойного мужа за руки, – неужто ты? – она не могла поверить своим глазам.
Ведь ожидала духа встретить, или нечисть какую. А тут – живой человек. Но как только Солоха взяла за руки пришедшего, вмиг отшатнулась. От Архипа веяло ледяным холодом, будто мертвец перед ней предстал. Подняла она на Архипа глаза, а у него кровь из головы сочится.
– Чего хотела? – грубый голос мужика вывел ее из оцепенения.
– Я, – неуверенно начала Солоха, еле сдерживая крик ужаса, – я узнать хотела, где Федот деньги спрятал? – она отвела взгляд в сторону, чтобы не видеть окровавленной головы собеседника. – Говорят, ты знаешь!
– Деньги! – повторил за Соломией Архип. – Деньги! – его глаза хищно блеснули и мужик зашелся диким хохотом. – С собой в могилу твой муженек денежки забрал.
У Солохи от неожиданности, что называется, глаза на лоб вылезли:
– То есть как в могилу? – непонимающе пробормотала она.
– А так, – Архип вплотную приблизился к супруге своего покойного приятеля. В лицо женщины ударил затхлый могильный дух. – Зашиты деньги в кафтане. В том, что на покойничке одет!
"И правда!" – вспомнила Солоха, как муж ее постоянно в одном и том же кафтане ходил. Сам стирал его, сам заштопывал. Никому к нему дотронуться не давал. В том кафтане и схоронен был.
– Ах ты ж, сволочь! – топнула ногой рассвирепевшая бабенка, ругая на чем свет стоит муженька-покойника.
Она яростно сжала кулаки и стремглав бросилась на кладбище. Пробегая по селу, словно буря снося все на своем пути, услыхала Соломия голос Архипа:
– Куда спешишь, кума?
Женщина на мгновенье остановилась, завидя мужика. Никакой разбитой головы, никакого могильного холода. Она в недоумении захлопала глазами:
– Живой! – только и смогла вымолвить.
Ничего не понимая, Солоха мелко перекрестилась и со всех ног кинулась прочь. Бежала, спотыкалась, хватая ртом воздух. Остановилась только возле могилы Федота.
– Ах ты, сволочь! – взревела она, обращаясь к покойнику.
– С собой решил деньги забрать, а меня ни с чем оставил?! – Соломия рухнула на колени и руками стала разгребать могильный холм. – Э-э-э нет, ирод ты окаянный, не выйдет!" – женщина зло отшвыривала подальше от себя пригоршни сырой земли, – я этого так не оставлю, – злобно шипела она, зарываясь все глубже в могилу. – Ах вот, значит, почему ты сегодня ко мне в гости не пришел! – приговаривало Солоха, выясняя отношения с мужем.
Шло время, яма становилась все глубже, а горы земли вокруг могилы все выше. Вот еще несколько жменей земли и женщина наткнулась на дощатую крышку:
– Теперь ты от меня никуда не уйдешь! – размазывая по лицу грязь, расплылась она в радостной ухмылке.
Но как только ее ногти подцепили первую доску, сверху, над самым ухом, прогремел голос Федота:
– Что, женушка, денег моих захотела?
Солоха от неожиданности вздрогнула, подняв наверх взгляд. Над разрытой могилой, в воздухе, парил потревоженный дух:
– Оставь меня в покое! – прорычал он, свирепо сдвинув брови. – А не то хуже будет!
Но Солоха даже и не подумала останавливаться. Она покрепче вцепилась в гробовую доску и с треском потянула ее на себя. В это самое мгновение все вокруг задрожало, разрытая земля лавиной обрушилась в могилу, скрыв в своих недрах разбушевавшуюся женщину.
Прошло полгода. Следом за Соломией не стало и Архипа. Ведь правду в народе говорят – кого в ночь на Дмитров день на церковной паперти встретишь, того скоро не станет.