ПАПИНА ЯБЛОНЯ
Юлия Белохвостова
Нестройность птичьего сопрано, воскресный благовест вдали, под сладкой тяжестью шафранной согнулись ветки до земли, в коклюшках веток – паутина, и день плетется кое-как, стоит плетеная корзина, наполовину в яблоках… В траве, в садовой бочке, всюду избыток райский, собирай и веруй в яблочное чудо, в необычайный урожай.
Вот эту яблоню за домом я помню дольше, чем себя. Отец рассказывал знакомым, что к середине сентября (не этого, но через годик уж точно) будет нам пирог, все дело в правильном уходе. И он ухаживал, как мог: поил, кормил, зимой холодной ствол мешковиной пеленал… Увы, она была бесплодной, как Авраамова жена.
Сад пережил пожар, щитовок, набеги выросших детей и переделку в духе новых ландшафтно-парковых идей. Творцы в порыве вдохновенья хотели яблоню срубить, но для густой прохладной тени оставили. И птицы вить в ее ветвях привыкли гнезда, а папа в солнечные дни любил сидеть в шезлонге пестром в ее спасительной тени.
Тот год, когда мы проводили отца, был яблочно богат. Под слоем золотистой пыли тонул в осеннем солнце сад, со стороны усадьбы старой трезвонили колокола, и яблоня библейской Саррой воспрянула и понесла – согнулись ветки под плодами, не в силах с ношей совладать, а в доме пахло пирогами, а в сердце стала благодать.
Вот эту яблоню за домом я помню дольше, чем себя. Отец рассказывал знакомым, что к середине сентября (не этого, но через годик уж точно) будет нам пирог, все дело в правильном уходе. И он ухаживал, как мог: поил, кормил, зимой холодной ствол мешковиной пеленал… Увы, она была бесплодной, как Авраамова жена.
Сад пережил пожар, щитовок, набеги выросших детей и переделку в духе новых ландшафтно-парковых идей. Творцы в порыве вдохновенья хотели яблоню срубить, но для густой прохладной тени оставили. И птицы вить в ее ветвях привыкли гнезда, а папа в солнечные дни любил сидеть в шезлонге пестром в ее спасительной тени.
Тот год, когда мы проводили отца, был яблочно богат. Под слоем золотистой пыли тонул в осеннем солнце сад, со стороны усадьбы старой трезвонили колокола, и яблоня библейской Саррой воспрянула и понесла – согнулись ветки под плодами, не в силах с ношей совладать, а в доме пахло пирогами, а в сердце стала благодать.
БЛИЖНИЙ КРУГ
Мой ближний круг очерчен так давно,
так ловко замкнут, что не видно стыка.
Зима корнями сплетена с весной,
из лета в осень вызрела брусника,
и так горчат плоды её на вкус,
налитые уже багряным соком,
так тяжелы на ветке, что, боюсь,
из круга выйдет кто-нибудь до срока.
Но не сейчас.
Пока жужжит пчела
над медоносным счастьем внутрикружья,
течёт с небес янтарная смола
густого солнца, гром гремит снаружи.
А здесь, внутри зеленые ростки –
вытягивается трава простая,
цепляется за старые сучки,
мой ближний круг прочней переплетая.
так ловко замкнут, что не видно стыка.
Зима корнями сплетена с весной,
из лета в осень вызрела брусника,
и так горчат плоды её на вкус,
налитые уже багряным соком,
так тяжелы на ветке, что, боюсь,
из круга выйдет кто-нибудь до срока.
Но не сейчас.
Пока жужжит пчела
над медоносным счастьем внутрикружья,
течёт с небес янтарная смола
густого солнца, гром гремит снаружи.
А здесь, внутри зеленые ростки –
вытягивается трава простая,
цепляется за старые сучки,
мой ближний круг прочней переплетая.
ПТИЧИЙ ДОМ
Витым стволом оливкового дерева
удерживаю небо над землёй,
удерживаю всё, во что я верила,
едва взойдя из косточки гнилой.
В моих ветвях навиты гнёзда птицами,
поют пичуги песни без конца,
и потому нельзя пошевелиться мне,
чтоб не стряхнуть ни одного птенца.
Держусь корнями, упираюсь кроною,
врастаю в землю глубже с каждым днём,
ни в бывшую, ни в будущую сторону
не двигаю по свету птичий дом.
О том, что пережито и отлюблено
шуршит листва, потраченная тлёй.
Когда под корень буду кем-то срублена,
не удержаться небу над землёй.
удерживаю небо над землёй,
удерживаю всё, во что я верила,
едва взойдя из косточки гнилой.
В моих ветвях навиты гнёзда птицами,
поют пичуги песни без конца,
и потому нельзя пошевелиться мне,
чтоб не стряхнуть ни одного птенца.
Держусь корнями, упираюсь кроною,
врастаю в землю глубже с каждым днём,
ни в бывшую, ни в будущую сторону
не двигаю по свету птичий дом.
О том, что пережито и отлюблено
шуршит листва, потраченная тлёй.
Когда под корень буду кем-то срублена,
не удержаться небу над землёй.
БОЛЬНИЧНОЕ ЛОТО
В больнице с номером "перчатки"*,
в неврологическом аду,
старушки примеряют тапки
с чужой ноги и в них бредут
из процедурной до столовой,
из дней минувших, но былых,
до небывалой жизни новой,
несуществующей для них.
Здесь проводник в халате мятом
уводит с этого на тот
этаж и с перешедших плату
берет бочонками лото.
Здесь пахнет тем, чем пахнет горе,
помноженное на число
железных коек в коридоре,
и сквозь немытое стекло
мелькают дни без точной даты,
покачивается каштан,
и номер по дверям палаты
стучит, как дробью в барабан.
________
* из лотошных терминов: 55 – перчатки, 11 – барабанные палочки
в неврологическом аду,
старушки примеряют тапки
с чужой ноги и в них бредут
из процедурной до столовой,
из дней минувших, но былых,
до небывалой жизни новой,
несуществующей для них.
Здесь проводник в халате мятом
уводит с этого на тот
этаж и с перешедших плату
берет бочонками лото.
Здесь пахнет тем, чем пахнет горе,
помноженное на число
железных коек в коридоре,
и сквозь немытое стекло
мелькают дни без точной даты,
покачивается каштан,
и номер по дверям палаты
стучит, как дробью в барабан.
________
* из лотошных терминов: 55 – перчатки, 11 – барабанные палочки
НОЧЬЮ
До утра прислушиваюсь к ночи,
напеваю вслед за ней мотив.
А она об окна когти точит,
листьями в ливневках шелестит.
До утра бессонницей болею
от того, что где-то ты не спишь.
В липовую сонную аллею
облака стекают с мокрых крыш.
Здесь ли я тебе в объятья кану,
унимая радостную дрожь,
здесь ли доверительно, как тайну,
мне стихотворение прочтешь?
А пока в напеве одиноком
липы, перепуганные тьмой,
ветками царапают по окнам,
словно осень просится домой.
напеваю вслед за ней мотив.
А она об окна когти точит,
листьями в ливневках шелестит.
До утра бессонницей болею
от того, что где-то ты не спишь.
В липовую сонную аллею
облака стекают с мокрых крыш.
Здесь ли я тебе в объятья кану,
унимая радостную дрожь,
здесь ли доверительно, как тайну,
мне стихотворение прочтешь?
А пока в напеве одиноком
липы, перепуганные тьмой,
ветками царапают по окнам,
словно осень просится домой.
ЛЕВ ТОЛСТОЙ
В полудреме утренней, в тумане,
принакрывшем беспокойство вод,
"Лев Толстой" идет к своей поляне,
человек, писатель, теплоход.
Перегружен судьбами людскими,
суммой незначительных забот.
Что их на плаву удержит? Имя,
зацепившись буквами за борт.
Что им в этом имени сегодня?
Миром ли закончилась война?
Хорошо, что Волга полноводна –
не достать до илистого дна.
Только тем до сей поры и живы,
вопреки теченью и судьбе,
что старик трехпалубный двужильный
наши души тянет на себе.
Тянет эту ношу человечью,
словно записавшись в бурлаки,
и "Антону Чехову" навстречу
подает гудок взамен руки.
принакрывшем беспокойство вод,
"Лев Толстой" идет к своей поляне,
человек, писатель, теплоход.
Перегружен судьбами людскими,
суммой незначительных забот.
Что их на плаву удержит? Имя,
зацепившись буквами за борт.
Что им в этом имени сегодня?
Миром ли закончилась война?
Хорошо, что Волга полноводна –
не достать до илистого дна.
Только тем до сей поры и живы,
вопреки теченью и судьбе,
что старик трехпалубный двужильный
наши души тянет на себе.
Тянет эту ношу человечью,
словно записавшись в бурлаки,
и "Антону Чехову" навстречу
подает гудок взамен руки.
НИКУДА НЕ УЕДУ
Никуда отсюда не уеду,
проросла корнями в тишину,
в долгую застольную беседу,
в зимнюю до срока седину,
вмёрзла, словно лодка в лёд поспешный,
в ртуть остановившейся воды,
и прибрежный спутанный орешник
надо мной звенит на все лады.
Ладно, ладно, есть места получше,
если по течению реки,
скольких там к обетованной суше
прибивало, видели таких.
А у нас метёт сегодня гуще,
не взирая на календари,
на ветвях осыпавшейся кущи
розовые зреют снегири,
ветер тут и холит, и лелеет,
пробирая нежностью насквозь,
ночь от ночи лепится белее,
лишь бы мне спокойнее спалось,
лишь бы за окном обледенелым
хоть одна маячила звезда,
и мело, мело во все пределы,
лишь бы мне не ехать никуда.
проросла корнями в тишину,
в долгую застольную беседу,
в зимнюю до срока седину,
вмёрзла, словно лодка в лёд поспешный,
в ртуть остановившейся воды,
и прибрежный спутанный орешник
надо мной звенит на все лады.
Ладно, ладно, есть места получше,
если по течению реки,
скольких там к обетованной суше
прибивало, видели таких.
А у нас метёт сегодня гуще,
не взирая на календари,
на ветвях осыпавшейся кущи
розовые зреют снегири,
ветер тут и холит, и лелеет,
пробирая нежностью насквозь,
ночь от ночи лепится белее,
лишь бы мне спокойнее спалось,
лишь бы за окном обледенелым
хоть одна маячила звезда,
и мело, мело во все пределы,
лишь бы мне не ехать никуда.
ВРЕМЯ ПОДОРОЖНИКА
А когда мои один за другим
окровавлены сыновья,
я уже не мать называюсь им,
а сестра милосердия,
не стихи – молитвы ко всем святым
распеваю им по слогам,
не наряды новые, а бинты
примеряю к рукам-ногам.
А когда пестрят по лугам цветы
– незабудка, мак, ноготок –
подорожник кожистые листы
разворачивает у ног.
Колокольчик синий начнет звонить –
у дороги в доме швея
достает иголку, вдевает нить,
аккуратно сшивает края.
И пока еще не осела пыль
на зеленый глянцевый лист,
и пока дорожки от слез скупых
по морщинам не растеклись,
только-только времени у меня,
чтобы подорожник сорвать,
чтобы кровь унять, сыновей обнять,
как сестра умеет и мать.
окровавлены сыновья,
я уже не мать называюсь им,
а сестра милосердия,
не стихи – молитвы ко всем святым
распеваю им по слогам,
не наряды новые, а бинты
примеряю к рукам-ногам.
А когда пестрят по лугам цветы
– незабудка, мак, ноготок –
подорожник кожистые листы
разворачивает у ног.
Колокольчик синий начнет звонить –
у дороги в доме швея
достает иголку, вдевает нить,
аккуратно сшивает края.
И пока еще не осела пыль
на зеленый глянцевый лист,
и пока дорожки от слез скупых
по морщинам не растеклись,
только-только времени у меня,
чтобы подорожник сорвать,
чтобы кровь унять, сыновей обнять,
как сестра умеет и мать.
МЫ ГОТОВИМСЯ К ЗИМЕ
Молоточки по височкам –
всё, что было на уме,
в круге замкнутом и прочном
мы готовимся к зиме.
Запасаемся терпеньем,
чтивом, куревом, мукой,
будем печь по воскресеньям
пироги, беречь покой,
рыбьим ртом молчать о важном,
о безделицах болтать,
и в стаканчике бумажном
ложкой чайною болтать.
Снег не прячет голых веток,
белизна не жжет глаза,
мы снежинки из салфеток
сядем вместе вырезать.
На безрыбье рак – не рыба,
на бесснежье пыль – не снег.
Мы друг друга за спасибо
прямиком ведем к весне.
Но пока еще не время,
молоточки – тук-тук-тук –
до утра вбивают в темя
всё, что выпало за круг.
всё, что было на уме,
в круге замкнутом и прочном
мы готовимся к зиме.
Запасаемся терпеньем,
чтивом, куревом, мукой,
будем печь по воскресеньям
пироги, беречь покой,
рыбьим ртом молчать о важном,
о безделицах болтать,
и в стаканчике бумажном
ложкой чайною болтать.
Снег не прячет голых веток,
белизна не жжет глаза,
мы снежинки из салфеток
сядем вместе вырезать.
На безрыбье рак – не рыба,
на бесснежье пыль – не снег.
Мы друг друга за спасибо
прямиком ведем к весне.
Но пока еще не время,
молоточки – тук-тук-тук –
до утра вбивают в темя
всё, что выпало за круг.
ЭТО ЗДЕСЬ
Это здесь, говоришь ты, и я соглашаюсь: здесь
ночью ясной, как прошлая, или яснее прошлого,
из ковша медведица сыплет на землю взвесь
серебристого цвета, сладкого снега крошево.
Посмотри, говоришь ты в десятом часу утра,
я смотрю из окна и вижу: дрова наколоты
во дворе, на траву из чистого серебра
налетают с деревьев листья чистого золота.
Скоро снег, говоришь ты, тяжелая голова
о погоде знает больше, чем метеостанция:
через день зазвенит стеклянно забудь-трава,
через два ничего от осени не останется.
Ничего, говоришь ты, потом уже не вернёшь:
ни опавших листьев, ни дров сожжённых, ни месяца,
ни ковша… хотя никуда не денется ковш,
из которого снег на землю сыплет медведица.
ночью ясной, как прошлая, или яснее прошлого,
из ковша медведица сыплет на землю взвесь
серебристого цвета, сладкого снега крошево.
Посмотри, говоришь ты в десятом часу утра,
я смотрю из окна и вижу: дрова наколоты
во дворе, на траву из чистого серебра
налетают с деревьев листья чистого золота.
Скоро снег, говоришь ты, тяжелая голова
о погоде знает больше, чем метеостанция:
через день зазвенит стеклянно забудь-трава,
через два ничего от осени не останется.
Ничего, говоришь ты, потом уже не вернёшь:
ни опавших листьев, ни дров сожжённых, ни месяца,
ни ковша… хотя никуда не денется ковш,
из которого снег на землю сыплет медведица.
АНГЕЛ-ФЛЮГЕР
Как же, скажи мне, Господи, не ворчать,
Если со счета сбился – с какого века
Небо держу свинцовое на плечах,
Только бы не обрушилось прямо в реку.
Как же сиять по-прежнему, подскажи,
Если сплошные тучи меня накрыли:
Каждый проступок вверенной мне души
Гневом твоим ложится ко мне на крылья.
В городе, распластавшемся подо мной,
Каждой мольбы прерывистый шепот слышу:
Мимо меня не сбудется ни одной,
Нет никого над городом этим выше.
Что ж из того, что флюгером я кружу:
Как на таких ветрах оставаться стойким?
Господи, ты же знаешь, что я прошу
Не за себя. Спаси, сохрани – и только.
* * *
В этом море-окияне
что ни лодка, то ковчег.
Кто тут будет окаянней,
чем непарный человек?
Подбирай себе второго,
без него ни вплавь, ни в брод,
до чего же, право слово,
компанейский мы народ.
Птица к птице, рыба к рыбе,
на двоих одна блесна,
что с того, что вместе – гибель,
на миру и смерть красна!
Если со счета сбился – с какого века
Небо держу свинцовое на плечах,
Только бы не обрушилось прямо в реку.
Как же сиять по-прежнему, подскажи,
Если сплошные тучи меня накрыли:
Каждый проступок вверенной мне души
Гневом твоим ложится ко мне на крылья.
В городе, распластавшемся подо мной,
Каждой мольбы прерывистый шепот слышу:
Мимо меня не сбудется ни одной,
Нет никого над городом этим выше.
Что ж из того, что флюгером я кружу:
Как на таких ветрах оставаться стойким?
Господи, ты же знаешь, что я прошу
Не за себя. Спаси, сохрани – и только.
* * *
В этом море-окияне
что ни лодка, то ковчег.
Кто тут будет окаянней,
чем непарный человек?
Подбирай себе второго,
без него ни вплавь, ни в брод,
до чего же, право слово,
компанейский мы народ.
Птица к птице, рыба к рыбе,
на двоих одна блесна,
что с того, что вместе – гибель,
на миру и смерть красна!