"Бег" в театре имени Е.Вахтангова

Гражданская война. Космическое отчаяние 20-х годов ХХ века, когда любовь к Родине стала несовместима с жизнью.
Современный режиссер работает для новых людей, не знающих, не помнящих то время. Чтобы новые поняли старое, их надо подготовить, даже заставить, иначе, сколь бы уважительно они ни относились к автору "Мастера и Маргариты", они ничего не поймут в его же "Беге". Наступило время, когда живых свидетелей Гражданской войны заменили собой посредники — документы, мемуары, пересказы, то, что допускает творческую трактовку. Архивный материал становится художественным.
В первом ряду череда повешенных. Они там с начала до конца спектакля, длящегося почти четыре часа. Призраки с мешками на головах. Немые свидетели. Но главный инструмент воздействия на зрителя — звук. Среди безмолвия, воплей, гудков паровоза, визга канкана, стрельбы превалирует стук сердца. Подобно перфоратору, он звучит настойчиво и безжалостно, в режиме тяжелого рока, на грани звукового ожога.
Железный занавес — обязательная мера безопасности в театре — отсекает при необходимости горящую половину здания. В спектакле "Бег" — это ведущий элемент сценографии. Как стук сердца, он столь же неотступен, тяжелый и непроницаемый. За ним всегда пожар. К рубежу, обозначенному занавесом, индифферентна только смерть. Смерть–судьба–неизбежность — то ли невеста, то ли колокол, то ли искалеченная птица. В течение изнурительно долгих минут глаза покорно следят за ее медленным, мучительным движением по сцене.
Могилы. Плоскость, в которую воткнут ряд штыковых лопат. Ее как тележку с подручным инструментом возят туда-сюда герои пьесы. Иногда этот арт-объект становится частоколом, иногда — тюремной решеткой. Объемное по смыслу, пронзительно образное изобретение в ряду множества авторских изобретений в работах Юрия Бутусова.
Зрительный ряд — черно-белая мутная фотография или кадры древних хроник. Активный цвет один — красный, независимо от того, что собой олицетворяет. Черный туман сцены пронизывают острые лучи, крики, грохот, скрежет, хаотичные траектории пробегающих. Все на одно лицо. И нет никакой необходимости различать их. Практически все мерзавцы, и все страдают.
"Бег" Михаила Булгакова, поставленный в театре Вахтангова Юрием Бутусовым, — памятник страданию и жестокости, — сделан без сострадания к зрителю. Режиссер проорал пророчество в заросшие уши культурного обывателя и, оставив ему повешенных, обрушил на сцену железный занавес, за которым продолжает пылать пожар столетней давности.

"Медея" в Оперном доме, Царицыно

Кровавая Античность. Слава, храбрость, мужество, дарованные богами, неотделимы от сугубо человеческой подлости, мстительности, жестокости.
Возрождение возродило Античность. Барокко обыграло ее в своей изощренной манере, упиваясь вычурной красотой жеста, костюма, музыки, декламации. Показанная 29 января 2017 года в Царицыне мелодрама "Медея" Йиржи Антонина Бенды (XVIII век), реконструированная в стиле барокко, поразительно точно вплелась в череду мраморных статуй в интерьере Оперного дома. На сцене волшебница Медея обдумывает, как страшнее отомстить бросившему ее Ясону, и совершает ряд убийств, включая убийство своих детей, рожденных от изменника. Забывая о возможности прибегнуть к волшебству, Медея осуществляет детоубийство вручную. Красные ленты струями крови бегут по ее рукам.
Кроваво-красны все фигуры пьесы — и Ясон, и Креуза, и Геката, она же кормилица, и плюшевые дети, валяющиеся на сцене подобно мягким игрушкам. Смерть мягких игрушек, смерть Ясона с неподвижным лицом Куроса никого не волнует. Никакой назидательной морали. Немыслимо красиво. Среди белых стен и мраморов алые костюмы актеров как всплески крови. Красные вставки хрустальных люстр тоже словно сочатся кровью. Пафосные голоса, нарочито кукольные движения, костюмы, имитирующие мускулатуру и формы тел, звучание аутентичных инструментов, исполняющих музыку Бенды. Невольно проникаешься этой ужасной красотой.

"Наш класс" в театре имени Е.Вахтангова

Опасно для искусства чрезмерное увлечение темой, более того, преклонение перед темой, когда она исчерпывает собой все прочие составляющие. Истребление одного народа другим столь серьезный аргумент, что робкие вопросы: а как там сценография, как там трактовка образов, художественные средства выразительности, — вообще, как преподнесена эта крайне сложная тема, — никто задать и не решится.
Пьеса польского автора Тадеуша Слободзянека "Наш класс. История в 14 уроках" сама по себе акт, достойный всемерного уважения. И хотя в пьесе имеется явное противоречие: понятие "одноклассник", принятое автором в качестве обоснования взаимной ответственности и доверия, в итоге всем ходом событий развенчивается как несостоятельное, не способное остановить всплеска неистовой жестокости, — тем не менее этим произведением один народ заявляет о своей вине перед другим и тем самым просит прощения.
Тема серьезная и трагическая. Болезненная и мучительная. Однако если ее выносят на сцену, приглашают зрителей, то зрители все равно ждут, что состоится таинство и чередой ярких образов последовательно откроется грозная картина — да, кошмара, да, предательства, да, позора, — но откроется художественными средствами. Исключительно художественными.
Спектакль "Наш класс" поставлен в театре имени Евгения Вахтангова режиссером Натальей Ковалевой. Премьера состоялась 14 октября 2016 года. Продолжительность спектакля 180 минут. Показан отрезок времени в 60 лет. На сцене школьные доски, перед которыми разворачивается трагедия, а десять актеров фактически делают репортажи о своей жизни. Каждый о себе. Мелом на досках нарисованы контуры героев, написаны их имена и годы жизни. С первого момента спектакля мы уже словно бы на кладбище. В процессе развертывания событий ведется рисование на досках и стирание с них тряпкой уходящих жизней. Вот, пожалуй, единственный яркий сценический образ. В школьных досках множество возможностей, но они, к сожалению, раскрыты слабо.
Учитывая, что зрительный ряд аскетичен, а взаимоотношения героев ограничиваются принципом интервью, когда каждый говорит монологами, постановка практически полностью создана литературными средствами. Образ подменен словом. Возможности театра не использованы. Спектакль по своему строю родствен политическим средствам массовой информации — при минимуме образности максимум пропаганды, то есть голая тема без художественной обработки.
Но театр не трибуна, а волшебный мир. И хоть он невероятно похож на наш реальный со всеми его страстями, его низостью и порождаемой ею жестокостью, но, в отличие от нашего, он имеет художественные средства выразительности и может и должен, в особенности касаясь столь тяжкой темы, апеллировать к зрителю не на языке газет, а на бессмертном языке искусства.

Во широком Словенском поле. Поэтический фестиваль в Изборске и Пскове

В большинстве своем современники — настолько неизвестные поэты, насколько ничего не знают друг о друге. Можно прожить жизнь в литературе и не узнать прекрасного автора, который существует рядом и точно так же не подозревает о твоем существовании. Внезапная встреча лицом к лицу порождает целый вихрь новых впечатлений, идей, мыслей. Радуешься, что вот есть же человек, близкий по духу, видящий стихи изнутри, понимающий тайны их создания.
Поразительна склонность отдельных творческих групп — хоть территориальных, хоть по профессиональной специализации, хоть по принадлежности к тем или иным союзам, другим общественным образованиям — замыкаться в себе, отмежевываться, выстраивать свою иерархию, систему взаимоотношений без попыток свободного соотнесения со всем поэтическим полем страны. Та же картина в "толстых" журналах, газетах, где имеется круг своих авторов и куда с неимоверным трудом допускаются пришедшие "с улицы".
В сложившейся системе замкнутых кругов нет перспективы взаимодействия. Перекрестный обмен мнениями, узнавание новых имен — которые не есть молодые, но лишь неизвестные, и не по уровню их творчества, а лишь по глухой непроницаемости кругов общения, — этот живой, оздоровляющий процесс отдан на волю случая. Карта современной поэтической России нелегко поддается освоению ввиду этих незримо выстроившихся, но плотных границ. И каждый прорыв несет открытие. И всякое мероприятие, ведущее к стиранию границ, позволяющее окинуть взглядом открывшийся ландшафт русской поэзии, дорого и благотворно.
Именно таким событием является фестиваль исторической поэзии "Словенское поле", который с 2008 года проводится в Пскове и Изборске. В 2017 году он состоялся 28–30 июля и привлек около ста поэтов со всех концов страны и из-за рубежа, как представляющих разные литературные объединения, так и приехавших самостоятельно. Инициатор фестиваля — Псковское региональное отделение Союза писателей России. Постоянный координатор и ведущий — поэт Андрей Бениаминов.
Ценно, что первым условием участия в конкурсе фестиваля было личное присутствие автора, в отличие от общепринятого порядка проведения подобных конкурсов, когда представляется только работа, а сам автор отстранен и остается в пределах привычного круга общения. Ценно, что предусмотрены выступления не только желающих выступить со своими стихами, а всех авторов. Каждый может быть услышан.
Невероятно интересно, что "Словенское поле", изначально заявленное как фестиваль исторической поэзии, легко развернулось в фестиваль современной поэзии о памятных событиях в судьбах страны, Псковщины, в собственных судьбах. Во многих стихах нашли отклик размышления о связи прошлого с настоящим, о противоречивых событиях сегодняшнего дня, путях в будущее. Фестиваль исторической поэзии обнажил простую истину: история России пишется сегодня.
По характеру доминирующих тем и проникновению в них "Словенское поле" идеологически соприкасается с конкурсом философской поэзии "Мыслящий тростник", проводимым ежегодно Союзом российских писателей и Музеем-усадьбой Ф.И. Тютчева "Овстуг" на Брянщине. И все же огромным достоинством псковско-изборского фестиваля является инициатива организаторов по извлечению авторов из узких кружков и воссоединению всех на одном широком поле, что точно определено председателем жюри конкурса поэтом Василием Рысенковым в одном из его стихотворений: "Главное средство от одиночества — весь этот мир поселить в себе".
На фестивале раскрылась очень неровная и сложная фактура нынешнего поэтического ландшафта. Всегда интересен тот поэт, о ком еще никто не высказывался в форме подведения итога, в отношении которого можно составить личное мнение, без оглядки на общественное. Слушая выступления, изумляешься разнообразию. Звучит многоголосый хор о нашем времени. Закрепляет в стихах интонацию, любимые выражения, жаргон, анекдоты. Перелицовывает реплики прошлого, вживляет их в новый контекст, обыгрывает смыслы, рождает каламбуры и афоризмы. Непременно отыщется что-то замечательное. И чем более открываешь для себя поэтов, тем сам становишься более узнаваемым.

Молчание роялей. Выставка дореволюционных роялей в Музее Москвы

Звук созидателен, несмотря на его бестелесность. Звук абсолютен. Ничто в человеке не сохраняется с такой достоверностью, как его голос. В звуке — бессмертие.
Звук невозможен без его источника, пусть даже источник описывается казенным термином "акустический резонатор". Наслаждение от гармонического звука — одно из величайших. Удовлетворению этой жажды служат голос и музыкальные инструменты. Но человек, да и птица, потерявшие голос, при всем трагизме утраты способны оставаться в кругу жизненных интересов. Инструмент же, потерявший голос, не способен ни на что. В Музее Москвы в августе 2017 года проходила выставка "Покинутый дом: кунсткамера московских роялей". Посетителям была представлена зримая немота — 52 дореволюционных рояля и пианино из собрания композитора Петра Айду, основателя проекта "Приют роялей".
Когда добрые дела совершаются без ущерба для себя и своего бюджета, это называется благотворительностью. Но когда человек не может остаться в стороне и берет на себя дело спасения, ни много ни мало, фортепианной истории России, не рассчитывая на поддержку, не ориентируясь на личную выгоду, — это самоотверженность, это равноценно спасению утопающих, где промедление смертельно. Только высокий профессионал, настоящий музыкант знает истинную цену тем руинам, которые взял под свое покровительство. С горсткой единомышленников он совершает невозможное, неподъемное только потому, что не может его не совершать. А "Приют роялей" — дело буквально неподъемное. Печальные инвалиды, имеющие громадные размеры, хрупкие кости, шаткие суставы, расстроенные нервы. Сейчас в России производство роялей полностью прекращено. Эти — последние из могикан.
И голос человека — тот же звук, физическое явление, распространение в виде упругих волн механических колебаний. Гортань — такой же акустический резонатор, как и другие источники звука. Голос может звучать непосредственно в результате работы гортани, но также он может звучать при воспроизведении записи. Несмотря на физическое отсутствие человека, голос реален, являясь волнами. Мы даже не задумываемся, сколь реально присутствие ушедшего поэта, когда слышим в записи, как он читает свои стихи. Несколько лет назад проходила выставка Бориса Мессерера в Инженерном корпусе Третьяковской галереи. Я пришла туда в конце дня, за час до закрытия. В одном из залов висели исключительно портреты Беллы Ахмадулиной и звучала непрерывная запись ее чтения. Никого не было. Стояло несколько стульев. Неуютное чувство разволновало — поэт здесь, сейчас читает, а слушателей нет. Я села на стул...
Нет равновесия в мире неизбежного сиротства. Реальный голос поэта лишен гортани. Реальные рояли лишены голоса. Вспоминается Русалочка Андерсена, становится понятным великий соблазн морской ведьмы — получить чистый голос без источника звука, без проблем ремонта, без уважения к труду мастера, выковавшего голос... Крышки роялей подняты, показывают, как много еще в инструментах созидательных струн, показывают, с каким беспримерным качеством выполнены даже второстепенные детали — пюпитры, надписи, полировка. Лак. Дерево. Металл. Инкрустация. Резьба. Все ради совершенного звука. Его извлечения, сохранения, обрамления.
Рояли красноречиво молчат.

Донские дали. Литературный Задонск

Великое — в малом.
Дивная дорога Москва — Дон. Плавно вздымается и опадает земля, от самого горизонта. Охватишь изумленным взглядом — и в низину, не успеешь пережить восторга, как трасса снова возносит на гребень. Съезд к Задонску в чадре техногенного хлама. Сквозь него проблеск собора. Потрясение. И досада: позорно неосведомленный, едешь ты купаться и есть помидоры. Всегда надо ожидать чуда! Даже там, где нет ничего, кроме песчаных обрывов.
Три имени увековечивают в литературе уездный город Задонск: святитель Тихон Задонский (1724–1783);  Николай Алексеевич Задонский (1900–1974), писатель, драматург, автор исторических хроник; Даниил Леонидович Андреев (1906–1959), автор "Розы Мира".
Даниил Андреев. В августе 1946 года, живя в Задонске, он пишет: "Перед глазами следующее: открытое окошко с геранью, за ним уличка и сады, а дальше — даль по ту сторону Дона, с деревенькой и лесами..." Главные труды и трагические события в судьбе Даниила Андреева — впереди: мысли о трилогии "Небесный Кремль", где должен воплотиться фронтовой опыт, завершение романа "Странники ночи", за который в апреле 1947-го Даниил будет арестован по 58-й статье, а с ним еще 19 человек. Выйдя через 10 лет на свободу, он за полтора года, чувствуя близкий конец, создаст "Розу Мира" — сделает отчаянную попытку указать человечеству спасительную лазейку между двумя испытанными путями: тиранией и мировой войной. Летом 1946 года Задонск предстал перед Даниилом Андреевым разоренный богоборчеством, в Рождество-Богородицком монастыре размещался завод, о Тихоне Задонском молчали.
Святитель Тихон Задонский — крупнейший православный религиозный просветитель XVIII века. Канонизирован Русской Православной Церковью, почитается как чудотворец. В его трудах центральное место занимает фигура страдающего Спасителя. Характерная черта творчества — опасение за будущее христианства, понимание атеизма не просто как греха, а чего-то фундаментального в судьбах Европы. Его философией был увлечен Достоевский, что отразил в образе и богословии старца Зосимы.
Николай Задонский (Коптев). Отец Николая — купец первой гильдии, городской голова. Мать была сестрой художника Н.М. Дмитриева и близкой родственницей писателя С.Н. Терпигорева. Получив образование в духовном училище, потом в частной гимназии, Николай в 1916 году уходит из семьи, работает наборщиком в типографии, с 1917-го — корреспондентом газеты. Пишет рассказы, пьесы. Хроника "Денис Давыдов" (1956) создана по просьбе солдат Рабоче-крестьянской Красной армии и партизан отряда имени Дениса Давыдова, которые в письме к писателю просили исследовать жизнь героя и подробнее рассказать о нем.
И уезжаешь. Покидаешь друзей, коренных задонцев. Узнавших уже в наше время ту же неправду и жестокость, что и Даниил Андреев. Всем своим существом проникаешься его босохождением — прикосновением к живой земле после десятилетия тюремных полов. Уезжаешь с трепетом в душе. С новым стихотворением.

Литература для первозданно безмятежных. IV Всероссийский фестиваль детской книги

Дети — те крошечные люди, власть которых распространяется пока только на игрушки. И на книжки, которые почти что игрушки — но только почти что, потому что, в отличие от говорящих кукол и роботов, просто издающих звуки, книга говорит знаками. Писать книги для детей — искусство, требующее высокой чуткости и меры, чего так часто не хватает авторам большой литературы. Вся география этого особого литературного направления была представлена в Российской государственной детской библиотеке, где 28–30 октября 2017 года прошел IV Всероссийский фестиваль детской книги. Директор фестиваля — писатель Юрий Нечипоренко.
Книга — перформанс, основанный на взаимодействии изображения, слова и воспринимающего их читателя. В этом она смыкается с понятием "пространственная икона", к которому все чаще обращаются историки, филологи, лингвисты. Написанное на иконе слово магией своих сакральных букв способно воздействовать даже на неграмотного зрителя (Лидов А.М. Византийский мир и пространство перформативного). Икон без текста не существует. Как и книг.
Писатель, пишущий для тех, кто еще не умеет читать, подобен иконописцу. Он создает пространственный объект с несколькими уровнями восприятия, которые осваиваются последовательно, по мере взросления человека. Взрослые, читая вслух, озвучивают книгу, совершая священнодействие. Однако далеко не каждая книга доживает до того времени, когда ребенок может осознать ее ценность. Стремление подчинить книгу себе, освоить ее как куклу или робота и неумение сделать это так, как делает взрослый, иногда находят выход в разрушении. Помять. Порвать. И так освоить неподдающееся. Властвовать человек умеет с первых своих дней.
Но книга для детей заменяется книгой для взрослых только тогда, когда человек испытает любовь и переживет ее страдания. Страдание во всяком искусстве является животворной силой, увеличивающей способность проникновения в суть. Так, Петипа считал, что, только испытав страдания любви, можно понять и исполнить Эсмеральду, и дал Кшесинской эту роль лишь после того, как рухнула ее любовь с наследником русского престола. Познавший страдания любви читает книги как взрослый, независимо от его реального возраста. Взросление надо выстрадать. Переход от детской книги к взрослой — на этом горящем мосту.
А детская литература — для тех, кто еще не любил и не страдал, для истинно счастливых, первозданно безмятежных.