У ВАГОННОГО ОКНА

Под глухое шуршанье железных колес,
Сквозь родное пространство,
сколь виделось оку,
Разгляжу из окна неподсудный вопрос,
Где озяблая рощица русских берез
Молчаливо кивнет и проводит в дорогу.

Что ей мыслится? Может, жалеет меня,
Что качусь по земле нашей —
                                                   чужеплеменной,
Никого — ни себя, ни ее не виня,
То ль на призрачный отблеск
                                                       свечного огня,
То ль на праведность истины
благословенной…

Все знакомо: поросшие взгорки мелькнут,
Позабытое мертвое царство меж сосен.
Под откосом — во мху лошадиный хомут,
Чуть поодаль — в листве утопающий пруд,
Разноцветной матрешкой —
                                                беспечная осень.

Завиднеется то ли безмолвье стерни,
То ль пожухлые травы плывущих обочин.
Средь стволов и ветвей —
                                          задымленные пни.
Что ж в обугленных душах лелеют они?
Что вон там, за невидимой кромкой,
рокочет?..

Я не знаю — на запад, восток ли я еду теперь…
То ли явь, то ли сон мчится в молох потемок…
И всплывет, как в твою задымленную дверь
Тычет жаждущим носом оскаленный зверь.
И глядит на него нерожденный потомок…


ПРИЗРАК РУСИ

Свернув с перекрестка, судьба ее дальше гнала…
Бездомная женщина шла, озираясь пугливо.
И лаяли псы. И сгущалась промозглая мгла.
И северный ветер метался и зло, и дождливо.

Но женщина шла. И откуда-то взявшийся рок
Был с ней непрестанно с лицом и глазами порока.
Сверкнув красным жалом, змея у бесчувственных ног
Сквозь темень извилистой лентой казала дорогу.

И мучила память… И больше невмочь ей идти.
Не знала она — умерла ли, живая ль покуда.
Не знала, что ждет ее там, через миг, впереди,
Что тенью неслышимой двигался следом Иуда.

Но женщина шла. И стелились кругом миражи.
И чудилось: солнце, лишь надо чуть-чуть потерпеть ей,
Взойдет вон за теми холмами, средь скошенной ржи,
И больше не будут так мучить ее лихолетья.

Но рвал душу-сердце каких-то двуногих дележ
Ее обнаженного тела в овраге глубоком.
Бросало несчастную то ли в горячку, то ль в дрожь.
И был весь в репьях ее чудный каштановый локон.

И падала наземь она и лежала в снегу.
Бессильной заплакать, казалось, что больше не встать ей.
Но вспомнилось бедной: ни спичек, ни дров к очагу,
Ни чая-лепешки на завтрак, ни нового платья.

И мыслилось женщине: как искупить ей беду…
И виделся крест на горе, и она на нем будто.
Горели-дымились костры как в библейском аду.
И кто-то кричал: "Поднимись!" — беспощадно и люто.

И женщина встала, очнувшись от крика, с земли,
Едва ль сознавая, что не было муки больнее.
Во тьме что-то белое где-то мелькнуло вдали.
А в небе горели кровавые звезды над нею…


ПАМЯТЬ

Как безжалостна память бывает порой…
Вот и март. Как сюжет на холсте в паутине.
Но была ли зима? И не вспомнишь, родной.
Как и жизнь вся твоя — бесконечной игрой.
Пеплом чудных берез в этом стылом камине…

Что-то вспомнишь. Возьмешь невзначай кочергу.
Глубь времен зимней сказкой всплывет изумленно.
Ты увидишь себя на крутом берегу,
Как бежал, утопая в слепящем снегу,
И кричал в белый свет: "Я с тобою, Алена!!!"

Но ведь этого не было! Не было! Нет!
Это все наважденье! Сюжет бездорожья,
Где отчаянный взгляд столь немыслимо лет
Страстно жаждет увидеть малиновый свет,
Так жестоко и сладко пропитанный ложью…

Как безжалостна память бывает к тебе…
Помнишь то, что молчит цепеняще и больно.
Как однажды угасший фонарь на столбе
Стал твоим роковым перекрестком в судьбе…
И ты предал себя. Безвозвратно. Безвольно…

Что-то вспомнишь еще… А, как в прорубь скользнул.
Как, на лыжах летя с завихрившейся горки,
Незнакомую девочку палкой толкнул.
И вокруг разносился взорвавшийся гул,
И, виляя хвостом, лаял песик в восторге…

Как безжалостна память… Что скажешь ей ты…
Лишь беззвучно вскричишь в пустоту: "Замолчи же!"
И, не помня давно уж ничьей доброты,
Вдруг подумаешь: все это тлен суеты.
И представишь, как дым зазмеится над крышей…

И неслышно крадется: но ты не один:
Вон прильнули к окну почки старого клена.
Вспыхнет радостным треском поленьев камин.
И вернется с чужих островов птичий клин…
А в груди где-то подло скребется: Алена…


ПАМЯТИ РОДИОНА

1

Он уходит в иную обитель.
Он наполнит ее красотой.
Он уже столько чудного видел
На пути своем тропкой крутой.

Ну, а там, средь вселенского снега,
Средь пустынь из серебряных льдов,
То ль Медведица, то ли Омега
Вспыхнет горним цветеньем садов.

И не путник, актер или зритель —
Он уходит на свой островок,
Где светла и надежна обитель,
Где недвижен взошедший восток.

И растерянный взгляд оживится
Среди сонма светящихся крыл.
И он тихо в окно постучится.
И услышится: "Мама, я был…"

2

Он уходит с улыбкой безгрешной
Безвозвратно, в обитель богов.
Ну, а ты по пустыне безбрежной
Ступишь следом безмолвных волхвов.

Ты не знаешь еще — куда деться:
Полон свет предсказаний и смут.
И надеется бедное сердце,
Что тебя где-то с трепетом ждут.

Что тебе будет видеться ночью?
Иль нетронутый белый листок,
Вереницы ль нагих многоточий,
Смысл которых бесстрастно жесток?

Ты не знаешь еще, что отныне —
Ни сомнений, ни счастья, ни ссор.
Только небо слепящей пустыней
Да щемящий мальчишеский взор…


* * *

Вечерний свет. И твой смущенный взгляд.
И странно вдруг зависшее молчанье.
Беспечно уползающий закат.
Нелепые слова — как наугад
Еще неощутимого прощанья…

Лишь миг назад мне слышались шаги
И музыкой скрипящие ступени!
А за спиной — дымились очаги…
И нежное — "Себя хоть береги"
У ног моих. На дрогнувших коленях…

Ты не успел захлопнуть даже дверь,
А нас нигде не стало в белом свете.
Но тленно все, я знаю. И поверь:
Мне ничего дороже нет теперь,
Чем в этот вечер боль мгновених этих…

Мерцающие луны из окна
Проглотят вздох недавнего покоя.
И не твоя преступная вина,
Что так рука бессильна, холодна.
И над тобой сияние такое…