Летят журавли над простором ковыльным,
протяжно заплачут, и душу мою
прострелит ознобом, как дробью навылет,
и в ранах ненастья ветра запоют.

Покажется, будто в закатное пламя
дух скорби осенней бредёт, одинок.
И смотрит пастух на закат, будто в память,
задумчиво гладя собаку у ног.

«Всё тленно,— подумаешь,— в память и в землю…»
Сквозит на ветвях паутин седина.
Умом понимаешь, душа не приемлет,
как будто бы знала бессмертье она…

…и этих туч насупленный свинец,
и этот куст, подёрнутый багрянцем,
необходимы, как Новокузнецк,
в соединенье времени с пространством.

Природа вся — в ответах на вопрос.
Налево — холм, направо — лес окрестный.
А здесь полынь заполнила откос…
Она — полынь — здесь более уместна.

И Новый Человек, спустившись вниз,
прозреет дух сурового простора,
Он не захочет, но построит Коммунизм
по чертежам и памяткам Христовым.

Отринет Он престижный цвет знамён
и постулаты зодчества былого.
Пространство продиктует ход времён
и вещих песен титульное Слово.

Была вначале Музыка. Потом
грядущее откликнулось в былом.
Где Слово стало смыслом и судьбою
Вселенная вместилась в звукоряд.
Назад вернулся отражённый взгляд:
трава зелёная — зелёною травою.

Я думал, всё на свете объяснимо.
Но в сумерках взошла иная даль.
И новый Бог своё услышал имя
в минуте, не внесённой в Календарь.

Из тайны, отражённой человеком,
приходит миг, который станет веком

По жнивью борозда, как стрела на пределе
в натянутом луке долины.
Прольются глаза в направление цели,
откликнется клёкот былинный.

Как будто уже за холмами крадётся
ордынская дикая воля!
И гарью запахнет, и кровью нальётся
закат над простуженным полем.

Озябнет душа от предчувствия встречи
с тревогой полей куликовых.
И сумрак вечерний ложится на плечи
печалью досель незнакомой.

И лишь самолёт, как глагол перспективы,
строкой обозначив приметы,
летит из заката стрелой реактивной
до самого сердца рассвета.

В доме без света один третий день.
(Провод обрезали за неуплату)
Бродит за окнами страшная тень,
боязно даже заплакать.

Невыносим беспросветный свинец
над синевой беззащитных глазёнок.
Пьянствует мама опять, а отец
снова на нарах казённых.

Сядет в пальто на худую кровать
и — оживают на стенах картины:
сладкие булочки стряпает мать,
велосипед с магазинной витрины.

Мебель убогую не утаит
робкое пламя свечного огарка.
Кажется руки отсохнут мои
если приду в этот дом без подарка!..

Не отмолчаться, не вымолить грех,
светит окошко в ночи, как иконка.
Ветром сиротства погашенный смех.
Дай Бог вам неба с глазами ребёнка.