Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Рецензии


Валерий Дударев, «Ветла и другие стихотворения»
М.: «Художественная литература», 2016.

Мало кто из современных поэтов даже внешним видом своим напоминает неутолимый костер: угольно черный по краям, алый в центре. Таков Валерий Дударев, чья поэтическая пластика — из разряда пылающих тем ярче, чем сильнее стесняется саму себя. Зависимость самая обратная: чем щедрее природа наделяет стихотворца богатырскими свойствами, тем исступленнее стремится он уравновесить ее буйство целомудренной тишиной стиля.

Приходит снег, и можно одуреть,
Как журавли прощаются с полями!
Проходит век, и нужно умереть,
Когда душа встречается с огнями,

Когда поймешь пленительную суть
Пустых полей — великих и печальных,
Когда вдохнешь чарующую жуть
Ночных огней — далеких, поминальных.

Страшно помыслить, как многие сегодня легкомысленно отстраняются от самой сути русской поэзии — ее веками вскормленной возвышенной простоты, не умея ценить молчание ума там, где говорит вовсе не ум, но нечто сокрытое и от него, и от более цепких инстанций…
Всматриваясь в «Ветлу…» (репринт издания 2000 года с добавлением новых и юношеских стихотворений), можно почти сразу обнаружить сквозной символ «огней» как небытия. «Встреча с огнями» у Дударева — несколько раз — исчезновение из жизни, но как проникнуто оно — надеждой! Смерть — не просто «избавление» («отмучился, сердешный»), но выход из бесконечной ночи к свету, и к тем, кто уже давно тебя ждет… Ах, если б так!
А это «нужно» (умереть) — найдется ли в наших широтах модальность уместнее?..
Генеалогия Дударева — «тихая лирика», которую, в его случае, придется назвать «поздней». И тут же пояснить, расширяя понятие: «тихая» — значит всего-навсего «русская», и иначе никогда не было. «Самая смертная связь» поэта с землей и языком, на котором она говорит, никогда не кричала о себе со стадионных арен. Так же невозможно торжествовать и ораторствовать, перебирая старые фотоальбомы и перечитывая старые письма от людей, которых давно уж нет.
Потому, может быть, в русской поэзии не приживается, как в истощившей себя насильственным скрещением с философией западной, настоящее время. Основной модуль нашей — святое воздыхание о невозвратном, мерещащемся (где же еще) впереди. Если спросить, что сокровеннее самого христианства в каждом из нас, многие бы ответили — вера в возвращение-воздаяние того, что мы сочли лучшим и в себе, и в окружающем пространстве.
Чуждость трибунному, крикливому — в стихотворении «Мы дома. Нам некуда ехать», таком летнем и таком московском, о невозможности снять на жалкие интеллигентские гроши достаточно дешевую дачу. Здесь такой безотрадно ясной становится будущность:

И мы упадем прямо в осень,
Под дождь, без загара, без сил,
Ведь не было моря и сосен,
Лишь радужный замысел был.

— и сказано это, конечно же, обо всей жизни разом. Сословно-нищее — важно для этой лирики: оно никогда не перерастет в низкую социальщину:

Ни яхты, ни дома с камином
Не будет в судьбе у меня,
А будет рябина. Рябина
И отблеск спокойного дня.

— невозможно не заметить двойной («песенной») рябины с еле заметным, но вполне различимым вздохом между первой и второй («Ой, рябина кудрявая, белые цветы» (с)) — чудится и просьба высадить ее на своем последнем, уже не дачном, участке…
Все здесь дышит невыдуманным смирением перед постоянно откладываемым, но когда-нибудь неизбежным…
Вот будто бы Державин (первая строфа — явный перифраз «Река времен в своем теченье…») переходят, например, в Николая Тряпкина («…хлопцы-косари с таким усердьем размахнулись…»):

Сгорают звезды, люди, царства…
Испепеляющий конец!
И нет на свете государства,
В котором умер мой отец.
И словно он в сороковые
И не выигрывал войну,
Так быстро справили живые
Себе отдельную страну.

Упрек ли здесь сына старого легионера вороватым патрициям? Да, но — упрек мягкий, не изничтожающий. Действительно, странно оказалось с теми самыми живыми: если не они, то их дети махнули рукой на все, кроме самих себя. «Однова живем» — и покатились с пьедесталов памятники советским бойцам, и замаршировали у нас под самым носом марши «ветеранов СС», и резво, на коленях, дрожа от восторга, поползли ублажать атлантического властелина вчерашние друзья… Все минуло, осталась — Россия.

Насколько вечен этот час?
До нас, при нас и после нас.

— перекликается с топоровским переводом «Восхождения» Кристины Росетти и размером, и структурой диалога (вопрос-ответ) — «Дороги нет ли поровней? — Лишь эта, на холмы…»
Если и слышна жалоба пришедшего на могилу матери («На Покров пойду я к маме…»), то мальчишечья («Все ей расскажу» — как будто о проделках хулиганов во дворе) и птичья («Вся рябина облетела. Даже ягод нет»). Мать слышит, но не отзывается.
Дыхание полной грудью, невозможность солгать ни себе, ни естеству в наши годы — страшный грех перед той выморочной версией словесности, что едва ли не поставлена сегодня на поток!
Постмодернистский карнавал, высмеяв самых искренних певцов Родины и свободы, еще мечется, еще пускает шутихи, еще объедается и обпивается на бегу, но уже чувствует, что в метании своем остается один-одинешенек. Если когда-нибудь мы вернемся к себе, на вес золота будем ценить тех, кто десятой дорогой обходил пестрые балаганы наперсточников от словесности и тем сберег достоинство и душу. Подобное можно заметить в толстовском Каратаеве: зная невеликую цену и себе, и каждому, можно нестись с потоками, не будучи ни их частью, ни тем более сутью. И никого не сшибать по пути. Любить безответно, и тем искреннее, чем безответнее.
Вольнолюбивый эскапизм («Я не участвую в истории» — узнаваемый центон на мотив Ю. Левитанского) подвигает к выдумыванию неологизма: лирику Дударева можно обозначить как «сокровение» — от «откровения» и «сокрытого». Та, к которой он неустанно обращается, — триедина — «Крапива, родина, обочина», и не ей меняться. Тому же, кто почувствовал ее такой, также не до измены ей.

Сергей АРУТЮНОВ