Порой судьба делает нам неожиданные подарки. Такими были для меня знакомство и дружба с Ц.Л. Мансуровой — народной артисткой СССР, ведущей актрисой театра имени Е.Б. Вахтангова, первой принцессой Турандот на его сцене.
Очень запомнились посещение и интереснейшая беседа с К.Г. Паустовским о современной литературе. В то время я, будучи аспиранткой, начала работать над диссертацией о его творчестве.
Но самым памятным и ярким событием были знакомство и дальнейшая творческая дружба с удивительным Ираклием Луарсабовичем Андрониковым.
А все началось с того, что я, работая в Адыгейском научно-исследовательском институте (г. Майкоп, Адыгейская автономная область, Северный Кавказ), взялась за изучение и сбор материала малоисследованной темы "Просветительство на Северном Кавказе в XIX веке". Я обследовала все архивы Москвы, где, возможно, могли быть материалы по интересующей меня проблеме, а также архивохранилища Ленинграда, Орджоникидзе (ныне Владикавказ, Осетия), Ставрополья и др. И удалось собрать огромный интереснейший материал, и в частности, раскрыть псевдоним талантливого адыгского писателя, печатавшегося в столичных журналах "Библиотека для чтения" и "Русский вестник" под псевдонимом "Каламбий", что означает "владелец пера". Его рассказы о жизни и быте адыгских народов были очень интересны и исполнены на достаточно высоком художественном уровне. И мне довелось раскрыть псевдоним этого талантливого адыгского писателя — это был Адиль-Гирей Кешев.
Об этом я напечатала статью в журнале "Дружба народов" (1963, № 9). Получив номер с моей публикацией, я была ошеломлена. Статью предваряла вступительная заметка И.А. Андроникова, в которой он дал высокую оценку моим архивным разысканиям и их конечному результату. А заинтересовался он моей статьей не случайно. Дело в том, что, как лермонтовед, Андроников обнаружил в альбоме М.Ю. Лермонтова адрес кабардинца Лукмана Бек-Мурзин Кодзокова (а кабардинский язык входит в группу адыгских языков), о ком впоследствии написал интересную статью и просил меня сообщать, если я в своих поисках обнаружу новые сведения о нем. Впоследствии я действительно нашла кое-какие интересные факты о нем и во второй половине 70-х годов прошлого века опубликовала в кабардинском журнале "Jуащхь эмахуэ" (Нальчик, 1976, № 4) статью "Письма Кодзокова".
Но это было спустя много лет. А пока я долго пребывала в праздничном настроении. Не успела я опомниться от первого радостного события, как вскоре получаю телеграмму от И.А. Андроникова, в которой он сообщает: "Слушайте завтра радио, в 8 часов вечера будут говорить о Вас". И действительно, он вновь поведал о моих разысканиях.
Тогда я получила много писем и телефонных звонков от моих школьных и университетских друзей, в которых они восторгались тем, что такой известный человек заинтересовался моей работой и моей скромной персоной.
В 1964 году была закончена моя работа над большой темой "Просветительство на Северном Кавказе в XIX веке". И я решила показать ее И.Л. Андроникову.
Приехав в Москву, я узнала в Союзе писателей домашний телефон Ираклия Луарсабовича. Позвонив ему, сказала, что привезла свою большую, 350-страничную, работу о просветительстве на Северном Кавказе. Он мгновенно меня спросил: "Где вы находитесь? Я выезжаю". Но, к сожалению, моя рукопись была оставлена у друзей на даче, так как я даже не представляла, что у него будет такая мгновенная заинтересованная реакция. Он любезно меня спросил: "А завтра наша встреча может состояться?" Я восторженно ответила: "Ну конечно же, Ираклий Луарсабович, я буду бесконечно счастлива познакомиться с вами и показать вам свою работу". В ответ он сказал: "Назначайте время и место встречи".
Я предложила ему встретиться в библиографическом кабинете Союза писателей в 12 часов, там работала моя близкая подруга Лида. С трепетом подхожу к двери библиографического кабинета без пятнадцати двенадцать. Выбегает моя подруга и кричит: "Скорей, скорей! Андроников уже полчаса ходит по кабинету туда-сюда и с нетерпением ждет тебя". Я зашла, радостно поздоровалась, он сразу взял машинописный экземпляр моей работы и сразу стал читать. Он не вставал из-за стола, пока не прочитал мою большую работу. Прочитав ее от начала до конца, он поздравил меня и сказал: "Это же настоящая диссертация. Вон напротив через дорогу Институт мировой литературы АН СССР, идите и представляйте на обсуждение". Я робко попросила: "Может быть, вы будете моим научным руководителем?" Он возмутился: "С какой стати? работа уже завершена, но, если вы пожелаете, я с удовольствием готов выступить оппонентом на защите диссертации".
Я была поражена такой редко встречающейся поразительной добротой, простотой и демократичностью его общения. В завершение нашей встречи он сказал: "Идите и представляйте вашу работу на обсуждение и приложите мой отзыв", который тут же написал после прочтения.
Вскоре я пришла в институт и попросила поставить мою работу на обсуждение, но отзыв И.Л. Андроникова не приложила, подумав: если уж моя работа одобрена таким высоким авторитетом, зачем я буду прилагать этот отзыв? Пусть работа говорит сама за себя.
Но при обсуждении мне накидали столько непонятных замечаний и рекомендаций и предложили кардинально переработать и через год вновь представить мою работу на рассмотрение.
После такого события я, опечаленная, уехала домой. А добрейший Ираклий Луарсабович позвонил моей подруге Лиде и спросил: "Как прошло обсуждение работы Людмилы Георгиевны?" Она сообщила ему, что мне высказали много замечаний и потребовали после радикальной переработки через год вновь представить работу на обсуждение. Тогда он спросил: "А она приложила мой отзыв?" А когда Лида сказала, что нет, он попросил передать мне, чтобы я даже ни одной запятой в работе не исправляла, а просто приложила его отзыв при следующем обсуждении.
На следующий год я вновь представила свою работу для повторного обсуждения и, следуя советам Андроникова, приложила его отзыв. И случилось чудо. Работа была единогласно одобрена и представлена на защиту, которая состоялась в мае 1965 года в конференц-зале Института мировой литературы.
На защите было большое стечение народа, и вот почему. Дело в том, что в те годы было принято печатать объявления о предстоящих диссертационных защитах в газете "Вечерняя Москва", в которых сообщались темы работ и фамилии соискателей и оппонентов. И конечно, всех привлекла фамилия Андроникова. В те годы он был популярнейшей фигурой — залы филармоний и других мест, где он выступал, были неизменно переполнены.
Его оппонентское выступление было ярким и аналитичным. Голосование диссертационного совета было единогласно положительным.
Назавтра в ресторане Дома композиторов состоялся банкет. Для экономии средств мы объединились с еще одним товарищем, защищавшим диссертацию в тот же день, что и я. Народу на банкете был даже перебор.
Андроников пришел вместе с женой. Они подарили мне духи "Ярославна". Духи были новинкой и названы в честь полета Валентины Терешковой — первой женщины-космонавта. Ираклий Луарсабович произнес замечательную здравицу. Я не помню ее полностью, но начиналась она таким вступлением: "Сегодня мы спускаем со стапелей новые корабли, смело идущие в бурное научное море..."
После защиты я нередко навещала его, благо он жил недалеко — на Тверской улице, а я в Трехпрудном переулке. Беседы с И.Л. Андрониковым были бесконечно интересны. И конечно, его самая любимая тема — поэзия и личность М.Ю. Лермонтова. Он великолепно читал его стихи и вызывал меня на соревнование по чтению лермонтовской поэзии. Его любимое стихотворение Лермонтова — "Нет, я не Байрон, я другой...". Блистательно прочитав его, он попросил, чтобы и я озвучила заветное. Я прочла "Молитву" ("Я Матерь Божия, ныне с молитвою...").
Андроников был великолепным знатоком классической музыки. Его любимым композитором был австрийский композитор Густав Малер, и особенно его 5-я симфония.
После наших интереснейших бесед Ираклий Луарсабович настоятельно предлагал отобедать. Я упорно отказывалась, но он так усиленно настаивал, что было невозможно сопротивляться. И так было при каждом моем посещении Андроникова.
Он уговаривал меня, чтобы я начинала писать докторскую диссертацию и что материала для этого у меня избыток.
Но я, будучи по природе человеком, постоянно сомневающимся в своих способностях, пожаловалась на эту особенность своего характера. В ответ он предложил: "Давайте я вам сейчас напишу одну напутственную молитву и вы неоднократно читайте ее перед сном". Вот ее текст: "Дорогая Людмила Георгиевна! У меня к Вам большая просьба: верьте в себя. Все у Вас хорошо, все удается, работы интересные, чего еще?! А Вы грызете себя, недовольны собой... Нет, нет, прекратите и будьте довольны судьбой. Грех Вам жаловаться" (копия прилагается).
Вскоре я уехала домой. Вернувшись, я позвонила жене Андроникова, чтобы попросить разрешение на посещение. Она сказала, что Ираклий в больнице и если у меня нет насморка, то я могу навестить его. Я ответила, что совершенно здорова.
И вот я приезжаю в больницу. В фойе, окруженный плотной толпой громко хохочущих больных в пижамах, — Ираклий Луарсабович. Он, великолепный рассказчик, видимо, повествует о каком-то забавном эпизоде из своей жизни. скорее всего, это был рассказ, когда он впервые вышел на сцену, весь трясясь от страха.
Увидев меня, он воскликнул: "О, какая дорогая гостья! Пойдемте, пойдемте!" Он повел меня в свою палату и сразу с нетерпением стал меня расспрашивать о моих новых архивных разысканиях.
Я засмущалась и сказала: "Ираклий Луарсабович, мне интереснее слушать вас, чем рассказывать о себе". Но он обладал редкой чертой — умением заинтересованно слушать.
Во время нашего разговора вошла медсестра и сказала, что наступило обеденное время и что сейчас она принесет обед. В ответ Андроников попросил ее принести два столовых прибора. Когда она принесла обед и два прибора, он потребовал, чтобы я с ним отобедала. Как я ни отнекивалась, он налил в мою тарелку часть скудного больничного супчика, а затем положил половину запеканки, предназначенной на второе. Так мы с ним "попировали" на больничном рационе в одну порцию.
Но и после моей защиты диссертации Ираклий Луарсабович не оставлял своего попечения надо мной. Он дал мне по целому ряду издательств рекомендательные письма с просьбой напечатать мою монографию, которая была представлена на защиту в качестве диссертации.
Я в это время одновременно занималась литературой русского зарубежья. Мне очень хотелось опубликовать "Парижский дневник" Н.Я. Рощина (Федорова), участника французского Сопротивления в Париже во время фашистской оккупации Франции. После окончания Второй мировой войны он вернулся с большой группой реэмигрантов в Советский Союз. Но в то время не допускали исследователей к работе над архивами русской литературной эмиграции. И Андроников также дал мне рекомендательное письмо к директору РГАЛИ Н.Б. Волковой с просьбой разрешить мне работать с фондом писателя Н.Рощина.
Далее наступил очень печальный период его жизни. Трагически ушла из жизни его дочь Манана. Она была очень талантлива, кандидат искусствоведения. Ей принадлежит одна из первых теоретических статей о телевидении. Я знала ее и как человека, она была доброй и приветливой. Похоронена она была на Введенском кладбище. Андроников заказал прекрасный памятник на ее могиле: на высокой стеле очаровательная головка Мананы.
После этого трагического события Андроников серьезно заболел. Его возили на лечение в Австрию, но там не смогли помочь.
А в нашей стране наступил страшный период так называемой перестройки, когда популярность в народной медицине приобрели различные Кашпировские, Чумаки, Джуны и подобного рода "экстрасенсы". Но наш простодушный народ поверил в них. Многие тогда были введены в заблуждение. И я в том числе.
Мы с друзьями разыскали легендарную Джуну и попросили ее навестить Андроникова. После визита Джуны я позвонила его жене и спросила: "Помогло ему хоть немного посещение этой знаменитой целительницы?" Она ответила, что нет, хотя спать стал немного лучше.
А 11 июня 1990 года дорогого Ираклия Луарсабовича не стало. В Союзе писателей, в зале Центрального дома литераторов, состоялась панихида, на которой было много народа, на ней была и я. Было произнесено много прощальных речей. Некоторые из них были настолько пронзительны в своей искренней печали, что я, как ни сдерживала себя, не выдержала и заплакала.
На другой день мы похоронили Ираклия Луарсабовича на Введенском кладбище, рядом с Мананой.
Об одном я сожалею: что ни на одном доме, где он проживал, нет памятной доски, хотя бы на Тверской улице, где он жил с семьей много лет.
Правда, одной из малых планет присвоено имя Андроникова.
Я до сих пор бесконечно благодарна судьбе, что в моей жизни был такой человек — бескрайней доброты и уникального всестороннего таланта.