Все знаковые фигуры истории, без преувеличения, весьма спорны в качестве «памятников». Даже странно, когда про некоторых из них не говорят ничего дурного, «порочащего». Но бывают эпохи, когда требуется восславить прошлое своего народа во имя будущего. Народу необходимо на что-то опереться в своем поступательном движении, и тогда поэт, как глашатай, выступает в качестве рупора времени. Конечно, поэт должен сам проникнуться такой идеей, он должен полюбить своего героя. Иначе у него ничего не получится. Устами поэта вокруг исторического персонажа создается «народная» мифология. В этом ключе и следует, на мой взгляд, рассматривать поэму Михаила Матвеевича Хераскова «Владимир», опубликованную издательством журнала «Нева». Наталья Гранцева придумала оригинальную книгу, в которой ее исследования дополнены большим и не издававшимся в России лет двести текстом Хераскова. Можно посмотреть на это издание и по-другому: поэма Хераскова дополнена замечательной эссеистикой Натальи Гранцевой. Сейчас у нас наблюдается ренессанс интереса к личности князя Владимира, крестителя Руси. В центре Москвы, у Боровицких ворот, поставлен ему памятник. Имя крестителя самым прямым образом рифмуется с именем нынешнего президента страны. Поэтому исследователям интересен не только сам Владимир Красное Солнышко, но и поэт Михаил Херасков, его воспевший.
Нам со школьной скамьи хорошо знаком стиль, преобладавший в «ломоносовское» время. Парики и барокко, оды и патриотизм — вот его верные приметы. Чтение такого рода литературы — отличный и ничем не заменимый аутотренинг. Поэма Хераскова возрождает потребность в медленном чтении. Всегда стоит принимать стилистику поэта такой, какова она есть. Это же наши сложности, что у нас сейчас так писать не принято! Помню, как сложно мне было осилить эпикурейскую философию Лукреция, изложенную гекзаметром. Но справился же! С теми же мыслями я приступил и к чтению поэмы Хераскова. Непривычно написанные вещи сложно читать только на протяжении первых страниц. Потом постепенно привыкаешь, «врабатываешься», и все идет уже веселее. «Не так страшен черт, как его малюют». Я убежден, что одический эпос, такой, как у Хераскова, может быть вполне современным. Буквально недавно я читал подобную версию истории Крыма у поэта из Бахчисарая Юрия Рачева. К чести Михаила Хераскова, он не идеализирует своего героя.

Есть просто шикарные, гениальные строки у поэта. Например: «клонился к вечности уже десятый век». Надо понимать, что и в восемнадцатом веке взгляд на историю крещения Руси был «сверху вниз», и тогда это воспринималось уже как седая древность. Но поэту проще иметь дело именно с древностью, ведь тогда его слова не могут быть опровергнуты очевидцами событий. Поэма Хераскова «Владимир» очень современна в плане частой повторяемости одних и тех же событий на протяжении нашей истории. Чужестранная молва о России «смешенно ложь и истину вещает». Позвольте, да разве сейчас, в наши дни, не так, по-другому? То-то и оно. Читаем дальше! В контексте метаистории крещение Руси было своего рода прививкой человечности, хотя и проходило оно на первых порах «по Бисмарку», железом и кровью. Язычество, наверное, и сейчас у нас осталось в каких-то формах, прежде всего, в обрядах и верованиях. И все это настолько крепко сплелось с православием, что вроде бы ему и не противоречит. А в начале христианской эры люди насмерть стояли за свои идеалы. Какая трогательная сцена у Хераскова в начале поэмы: отец и сын не только спокойно идут на смерть, но и каждый, из любви к другому, хочет умереть первым! Это ли не святая вера? Михаил Херасков с горечью пишет о том, что и сам князь Владимир, даром что «Красное Солнышко», был причастен к гонениям: его убеждали, что «опричнина» по отношению к христианам разумна. Новому всегда трудно одержать победу над старым: оно приходит под знаком некоего «предательства» по отношению к традициям. В случае с князем Владимиром это было «ренегатство» по отношению к языческим верованиям наших еще более древних предков. Впрочем, употреблю другое слово — «преодоление». Только наиболее сильные, умные и дерзновенные начинания могут пробить брешь в диктатуре старого канона.

Давайте немного полюбуемся мастерством поэта. В приведенном выше четверостишии чередуются гласные «о» и «е», работает аллитерация на «л». Отменный звук! Поэт говорит, как поет, картинку сменяет другая картинка, и во всем — непрерывность поэтического полотна. Ну чем не Гомер, с поправкой на российскую действительность? Автор даже называет в начале князя Владимира «убийцей» за языческие грехи и преступления. Но тут на князя неожиданно нисходит христианская благодать.

Святость Владимира «тяжела». Все великие люди, живущие в переломное время, запачканы, подобно леопардам, пятнами противоречий. Кроме того, Владимир имел «ко браням склонный дух». Но леопард все равно делает свой исторический прыжок. Князь доводит до логического конца свой замысел, «десантировав» христианство на русскую землю. А потом и вверенный ему народ «подтянулся» за своим лидером. В поэме «Владимир» Михаил Херасков проводит простую и славную мысль: святость не дается человеку изначально, с рождения. Она достигается путем размышлений и духовных усилий. Святость человека — не константа судьбы; в жизни святого могут быть фрагменты, напрочь лишенные святости. Важен итог. Мы хорошо видим это на примере императора Николая Второго.
Есть у меня удивительное ощущение от поэзии Михаила Хераскова. Он находится словно бы посредине между церковно-славянским языком и современным русским. В его лексике еще много старых, древнерусских форм: власы, глас, зрят и т. п. И вот что для меня очевидно: чем меньше гласных в слове, тем выше его энергетика, тем сильнее воздействие текста. А мы, к сожалению, с течением времени предпочли плавность слова его силе. Невзирая на архаизмы, Михаила Матвеевича отличает богатство родной речи. Его словарному запасу может позавидовать любой современный поэт! Например, Херасков говорит об Иисусе Христе как «раехранителе». Многие слова из творческой палитры мастера воспринимаются сейчас как неологизмы. И мы понимаем: золотой век русской поэзии возник не на пустом месте, к этому были широкие предпосылки. Кто знает, как будет восприниматься язык XXI века лет через 300. В эпическом полотне Михаила Хераскова поражает величественная просодия. Его слово звучит! Глаголом, которым он «жжет сердца людей», часто являются у Хераскова причастие и деепричастие. А в целом — да, и «Владимир», и «Россиада» производят сегодня впечатление экзерсисов, предтеч пушкинской поэмы «Руслан и Людмила». Мотивы этих произведений Хераскова и Пушкина в чем-то созвучны. На мой взгляд, решение писать легенду о Владимире в былинно-сказочном духе — единственно правильное: слишком мало нам известно из летописей об этом историческом персонаже.
Князь Владимир Михаила Хераскова странствует в некоем метафизическом пространстве, где идет борьба между силами добра и зла. Невозможно понять, где действительность, где сны героя, а где — авторский вымысел. Кого там только нет! Даже Перун предстает живым, воплощенным и активно действующим персонажем поэмы. Творческой волей автора персонажи исторического эпоса оказались по разные стороны баррикад. А сам князь Владимир являет собою «поле боя». Об этом хорошо скажет веком позже Достоевский: «Поле битвы — сердце человека».  Все, что происходит в сердце Владимира, тут же отображается изменениями в окрестном ландшафте. И, наоборот, если что-то уже в сердце князя отболело и прошло, исчезает оно и в наружном мире. Что снаружи, то и внутри. Прав был Шопенгауэр: «Мир — это только мое представление». Плюс, разумеется, воля героя. Символизм происходящего с князем рождается на тонкой грани между внутренним и внешним миром. Я не очень большой знаток масонской символики, чтобы детально разобрать ее присутствие в поэме «Владимир». Но наличие в поэме философской тайнописи является для меня несомненным. Во «Владимире» Херасков достигает удивительного паритета внешнего и внутреннего. Битвы происходят то  в реальности, то в каком-то другом измерении, в сердце героя. И большой вопрос, где проще одержать победу — в реальной битве с врагом или в невидимом сражении с самим собой. Впрочем, мастерство поэта в том и заключается, что невидимое он делает видимым.
Речь Хераскова вполне соответствует возложенной на него художественной задаче. «На что мы ни взираем, дух чистый все места преображает раем». Такую эпопею невозможно написать, не будучи глубоко верующим человеком. Некоторые фрагменты поэмы «Владимир» написаны с изумительным мастерством. Пожалуй, единственное, что можно «поставить автору на вид» — некоторая затянутость повествования. Не случайно Наталья Гранцева публикует «Владимира» в 15-ти, а не в 18-ти песнях, как это было в окончательном варианте поэмы. Гранцева ратует за восстановление исторической справедливости по отношению к русскому рапсоду, и, возможно, именно этот вариант поэмы представляется ей наиболее совершенным и убедительным. Я понимаю, настолько близок был образ крестителя Руси сердцу Михаила Хераскова. Уже завершив поэму, он продолжал работать над окончательным вариантом эпопеи долгие годы! Он, можно с полным основанием утверждать, посвятил ей всю жизнь.
Я читаю патетический труд Хераскова с известной долей иронии. Мне абсолютно ясно, что человеческие пороки нисколько не зависят от исповедуемой людьми религии. Но в апологетических произведениях, конечно, авторы «обманывают» нас, пытаясь представить дело таким образом, что одна религия спасла человека от грехов, порождаемых другой. Все, конечно, гораздо сложнее. Но глупо отрицать, что на каком-то этапе христианство смогло кротостью своей обуздать жестокости, присущие природе человека. Правда, жестокости эти впоследствии все равно прорастали, словно трава сквозь асфальт. Это хорошо видно на примере крестовых походов. В поэме «Владимир» Херасков бичует язычество за варварские обряды принесения в жертву младенцев. Действительно, сцену ритуального убийства новорожденного ребенка невозможно читать без содрогания.
Христос Хераскова еще во многом похож на языческих богов: он тоже в гневе «мечет перуны». Это раннее христианство содержит в себе то, что в будущем разделит его на более мелкие конфессии. Но, наверное, все новое и не может быть слишком радикальным. Оно должно больше привлекать, нежели отпугивать. Главное, что привнесла в русский мир новая религия — возможность быть прощенным даже за самые тяжкие грехи и преступления. Например, за убийство. И здесь, скажем так, у князя Владимира была личная заинтересованность. Но личное в этой истории так тесно переплетено с государственным, что трудно оторвать одно от другого. Безусловно, и соображения геополитики сыграли здесь важную роль.
Нельзя не восхититься гражданской позицией Натальи Гранцевой. Наше литературное наследие непременно должно быть опубликовано! Оно — «достояние республики»! Даже если сегодня оно не востребовано временем и производит впечатление, в лучшем случае, литературного памятника. Кто знает, что будет завтра? Может быть, какой-нибудь юный поэт воспламенится эпическим талантом Хераскова и откроет в русской поэзии новую страницу? В творчестве нет ничего невозможного! Меня не покидает уверенность, что «Владимир» может быть интересен современному читателю еще и своей полифонией. Посмотрите, какие роскошные пейзажи присутствуют в поэме:

Это ль не поэзия, в первоначальном смысле слова?! Пейзаж предваряет у Хераскова описание битвы. Мы совсем упускаем из виду, акцентируя внимание на родственности русской и греческой веры, тот немаловажный фактор, что между Русью и Византией в то время проистекали кровавые схватки за территорию. И поэт напоминает нам об этом, справедливо полагая, что принятие Русью православия имело и политический подтекст. Это была, прежде всего, возможность «замирения» с нашими южными соседями. Хотя, конечно, нам сложно себе представить, как из врага можно быстро сделать друга. Особенно в контексте нынешнего времени, когда с большой скоростью, на наших глазах, часто происходит прямо противоположное. В последних главах поэмы Хераскова я слышу аллюзию по отношению к Троянской войне. Там фигурируют все те же ахейцы, только вместо троянцев в битве за Корсунь (Херсон) участвуют доблестные российские воины во главе с князем Владимиром. Причем именно русские штурмуют греческий город. А не наоборот. Получается, христианство было принято нами «с позиции силы». Описание битвы за Херсон не сильно уступает страницам пушкинской «Полтавы», лишний раз подтверждая широту и мощь таланта Михаила Хераскова. Безусловно, он «берет пример» с Гомера. Любопытное наблюдение: у Хераскова слов, нам совершенно неизвестных, чрезвычайно мало. Но во многих из них с течением времени поменялось ударение! ГраждАне, изъЯзвленный, россИяне и т. п.  Но звучит этот огромный текст хорошо и понятно, во многом благодаря верности автора рифме и шестистопному ямбу.
Нам немного странно читать о доблести военных нападений: мы — дети достаточно пацифистского века. Границы государств устоялись; не очень-то и нападешь теперь, в век ядерного сдерживания. Само нападение может навлечь на страну позор. Наталья Гранцева публикует поэму Хераскова «в теле» своих литературоведческих текстов. Она «зажигает» читателя интересом к древним строкам прославленного поэта, подобно тому, как Виктор Шкловский побуждал нас читать и перечитывать Толстого и Достоевского. Многие, к сожалению, забыли о том, что Россия имеет тысячелетнюю историю. И в историческом контексте труды Михаила Хераскова имеют для нас первостепенное значение.

За много веков мало что изменилось в «кодексе чести» русского воина. По всем приметам, «Владимир» — это героический эпос нашего народа. Наталья Гранцева самолично откомментировала поэму Хераскова, дав краткую характеристику каждому герою. Высказалась она, с присущим ей остроумием, и о недостатках поэмы, о несостыковках в ее содержании. И это делает ей честь. Гранцева — неутомимый и вдумчивый популяризатор XVIII века русской поэзии. Она убедительно заступилась за тех, кого на два века похоронил недобрым словом «неистовый Виссарион». Отповедь Белинскому удалась. А Михаил Матвеевич Херасков, на мой взгляд, способен постоять за себя и собственным словом.