***

кипра не будет а будут шоссе и вокзал
втянута в плечи его голова грозовая
он не иллюзия он это сразу сказал
вот и читает по паузам речь узнавая
беженка-песня не веря оленьим глазам

кипра не будет а тридцать минут под дождём
вот он читает придворно и школьно и глухо
то что с фейсбука впечаталось в мире твоём
то что без грима дрожит под неверящей лупой
вещным до жути и мы это девочка пьём

пьём запрокинув лицо непрекрасным дневным
птичий клокочет апрель в нерешительном горле
девочка здравствуй я камень и вечность под ним
хрупкой ладонью не трогай но тщишься упорно
ношу поднять нечужую сквозь пепел и грим

тянешь —  и вытянешь к свету невольно
лишь отошедший —  судим

девочка бейся

тайну под толщей его мезозойной
лепет недетский конвойный
кто ещё видел таким


***

Так лайков не ждут, —  только лайка, и вот —
внезапный, сверчковый, земной,
ночной пикировкой спускается, гнёт
пространство в ошибку длиной;
сбивает гримасу —  и в свете конца
лицо предстаёт без прикрас;
на родине времени, пыли, свинца, —
там ты забываешь о нас,
там бог забывающий длящихся миль
уходит, взметая прозрачную пыль,
на родину нежности —  лёгшим листом,
куда всё вернётся потом, —
где всё до тебя —  и забвения нет:
трепещет в руках остановленный свет,
и бабушка реже о смерти, о сне, —
и гулкое бьётся во мне.


***

Тишина приходит —  речной и вечной
ивовою дудочкой напрямик:
так в лице уснувшего безупречном —
дивный свет упрёка на краткий миг
пробегает —  ужасом дна бликуя,
мимо, по цикадным его чертам, —
и молочной рана звенит рекою,
и ночным путём —  незаживший шрам.
Перейти, качнувшись, по шпалам голым
"не о том", бездонное, как вода, —
с побелевшим —  в небо —  лицом-глаголом,
и тебя —  на той стороне стыда —
встретить —  отпуская, покуда видно
в прорывные бреши Твоих небес, —
время, рассечённое пуповиной
на тебя и простое "без";
чтобы —  в беззащитном, зелёно-синем
позывные непереплытых "нет"
различить —  и будущему с усильем
свет простить, отражённый свет.


***

Свет в окне вагонном —  но Бога нет,
сон на верхней полке —  но рядом звон:
чья-то речь —  осколок, фейсбук, буфет,
прямота, которой лежишь, спрямлён;
чуть стемнеет —  видно во все концы:
вот —  река Запястье, следом —  река Янцзы,
дом, нависший теменью за углом,
лёгкий блик в молчанье незолотом.
Здесь —  уснули двое, и каждый прав;
там —  на гроб похожий, сдвигают шкаф,
в тишине —  рука и во тьме —  рука:
я предам условности языка —
за окно, в котором —  вокзал, судьба,
за стрелу, что в ладонях лежит, слаба, —
возвращаясь, ручная, вдоль долгих стен,
не простит измен, не простит измен.


***

так во тьму проливающий воду идёт забывая
и в затылок ему то ли свет то ли пройденный путь
то ли мать по колено в нигде и её колея непрямая
то ли снится семнадцатый в беге в работе по грудь

так во тьму обгоняющий Бога идёт ускоряясь
и в непрочных руках обронивших ночной люминал
то ли рилькевский миг тишины под двумя фонарями
то ли мейловский шум и в аврале его имена

просыпается мир ударяя немеркнущей сценой
просыпается город и профиль его черепной
средь огромной страны где из двух уголков —  довоенный
и военный —  пустует один и сдаётся другой

наши тени фейсбучные нас не оставят в покое
но покуда меж них малозвучна твоя тишина
ты предсмертен в ночи на сердечное время укола
возрождённому хочется:
действия
Господа
сна


***

сыграем со мной в спасенье
там город затоплен мой
он бедный простудный трудный как всё земное

и я не могу не могу не умею спасти
я только работа с шести до шести
и божья дудка во всё остальное

сыграем со мной в рожденье
ты сын нерождённый мой
меня от рожденья укрывший войны и зноя

я буду шатаясь пьяна
ты —  работе ни сна
с тобой не воюя
я мать я глухая стена
я замкнутый слух и обитель покоя
давай поиграем в полдень
прожаренный детский людской
там путник незрелый срывает малину домой
там слышится пенье нестройное хоровое

я имя губное на лике его
просвет иллюзорный на теле его

и взрывчато рот разеваю
и вновь не спасу никого

иди драгоценным путём

не сворачивая
не ноя


***

когда оставит глядящий сверху,
молчащий рядом свернёт в кусты,
когда взвенят корректурой, сверкой,
дозором —  памятны ли, пусты
бессмертья сети —  мы станем смертью,
редчайшей правкой до темноты.

ты будешь речью в пределе зрячем,
всем обращённой и никому,
я буду бденьем, водой горячей,
хлопчатым бытом в чужом дому,
где побеждать —  над плитой маячить:
темно и празднично, как тюрьму.

слепыш, застенным ведомый, —  падай,
плети, пифиец, уральский миф,
и, прорываясь сквозь свет в заплатах, —
молчи, поющий, покуда жив, —
ночной, стрекочущей, простоватой,
из расставаний тебя слепив.

тогда подуем над сном, закрытым
предельной крышкой, идя во тьму,
и называть тебя братом, бытом,
чуть устаканенным "почему",
разбитым сном, золотым корытом, —
да будет песенно моему

не-у-ны-ва-ю-ще-му

и светлый воздух грохочет рядом:
—  вот видишь облаком бытом братом
застенным зреньем
бесстрашным взглядом

иди к нему


***

нам чудо потери блаженно шептать на руинах
учитель
плачевность
бормочущий голос на "че"
сданы колыбели
вина прорастает в невинных
и бог разобщенья устав от цепей пуповинных
на старческом дремлет плече

сложнеющих слов не принявший
(туда и дорога)
причастный не тайне но твёрдости
(выбелен путь)
в иллюзии сна и покоя стоит одиноко
а вскормленный ужасом звёздным хлебнёт из потока
швыряет и рулит
и снова живёт как-нибудь

несомый по вспененным волнам ночным и гудящим
где эндшпиль созвучный не времени но временам
в шашлычное прошлое бдит
лишь лучом в настоящем
а пенистых слов не отдать
не отдашь
не отдам


пройденное

I

…и явь двоится —  вот выбывший мир,
вот он же —  но светел и полон дел,
не знающ —  памир, золочёный кумир,
непройденный грозораздел;

сквозь ветки ломясь в густо-розовый свет,
душа напоролась на "нет",
очкасто живёт, отряхнулась, —  вот бред,
орешнику лучший привет.

II

душа очнулась, гул в голове;
кровавый тянется по траве,
грозой убита, сама не ве- —
я щорс-убийца, нас нынче две:

изменяю времени под водой,
и мне нету дела до прочих дел, —
я корректор, не видящий запятой,
я журнал, не ответивший на и-мейл,
сам себе глубина в колыбель-стране,
сам себе и жертва и самострел, —
всё, чего ты сильно желал во мне,
всё, чего во мне не хотел;

сам простор подлёдный —  и точка дна,
громкий смех под настом —  и тишина;

прочь старик уходит с мудацким ловом
и старуха с капризом её болящим;
ты двоилась, рыбка, мечтала клоном, —
вот и стала прошлым и настоящим.

III

убийца с убитым лежат, никого не виня, —
и я поняла, кто на свете наивней меня:
он рухнувший свет, предстоящий себе самому,
трамвай на обложке, ночные посты в инстаграме;
расколется небо —  а он не задаст "почему",
лишь "бонус поэта" и явь поменяет местами.
тот город живёт, отдаливший кулак грозовой, —
ни звука, ни знака, —  и я поняла, что со мной;
зачем прокатилась молва, для чего голова
в повязке, трава устилается алым и белым;
а всё, что не голос постфактум, —  слова и слова,
что эти, что те —  перед самым последним пределом.

взрывается мир, пуповинная взрезана нить, —
и я никогда не смогу ничего изменить:
ни фактом, ни жестом, ни криком, —
но в комнате съёмной две двери —  и вера внутри,
и Ты сквозь меня говори, —
единственно верный постскриптум


***

I

лето кругом но заказчицы крики слышны
клейкий апрель но запретен освенцим весны
долгая память о долге звенящая травма
спицы в руках озарённых ревущий хайвей
так недоволен усталый работой своей
в шахматных клетках истаяв средь главных и равных

светом своим сотворённым
работой ума
так недоволен — как пористым камнем тюрьма
искорка-эврика — пламенем слова и дела
пылью цитатною — вьющийся шершень медов
о собирая плоды заповедных трудофф
тыла такого ли пыльного ты ли хотела
совьего круга сменившего шар голубой
в этом раю понимают что делать с собой
пыльные думы листают и книги лелеют
не разгибая и не раскрывая небес
взрывчато деревце
(зёрна огонь гудермес)
шаг до побега
(но сердце победно левее)

топчет опомнись ведь есть же пути напрямик
книг ломовые хребтины
бытийный дневник
зренье слепца и нетрудная ночь трудовая
многих желая в кровинках натруженных рук
постит и постит
в Твой неблагодарный фейсбук
главного не выдавая

II

на птичьем ли человечьем ночном
гудит достопамятный сад
туда не надо там днём с огнём
давай туда там будешь мне брат

и что нам запретным ещё желать
усталый мим предвоенный гном
пойдём со мной там будешь мне мать
туда не надо там днём с огнём

и главного не сыскать

сам буду себе гудермесский лес
сожженья ждущие стопки книг
берущий и бьющий их дар небес

будь жрущее пламя а я дневник
за гранью запрета один буёк
за тысячным текстом бодрит усталость
все правки отмечены жёлтым
и не страшны

и что нам редактор ещё осталось
и что нам осталось
что нам осталось

кроме вины