Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Инна РЯХОВСКАЯ



СУТЬ ПРЕДМЕТОВ



Инна Ряховская — поэт. Выпускница филологического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова. Живет и работает в Москве. Автор многих публикаций. Член Союза писателей Москвы и Союза писателей ХХI века c 2016 года.



ЖАЖДА СЛОВА

На муку что ль дана мне эта жажда Слова?
Сказать... Назвать... Все сказано — и впрок.
Но силой непреклонной и суровой
зачем-то в руку вложено перо?
В  открытое окно вошло пространство ночи,
кружение светил и аромат земли.
Чем глуше тишина и чем в ней одиноче,
тем ярче свет в душе, слышней ребенка всхлип.
И постигая суть предметов и явлений,
увидит сердце то, чего не знает ум.
Зрачок мой и радар, мое второе зренье…
В черемуховый снег плыви, хмельной Колумб!
Когда накроет вал волны воображенья,
наитьем обретешь гармонии лады
в хаосе, в суете подспудного движенья,
и строфы возведешь, и звучных рифм ряды
(сродни здесь зодчего размеренный талант).
За строчками лечу, вперед, не поспевая.
Что будет? Мне, увы, неведом тайный план.
Гортанью воспаленной выпеваю
мелодию, звучащую во мне, —
раба ее и созидатель наравне.



АВГУСТОВСКИЙ САД

Мой сад звенел, весь в птичьих перепевах
и бликов солнечных затейливой игре,
благоухающий, цветущий, спелый,
в плодносящей августа поре.

Раскрылся день нечитанною книгой,
неведом был грядущего сюжет.
Настраивали лютни аониды,
стрекоз вершился незатейливый балет.

Дышало все творящей, зрелой силой,
как женщина, родящая дитя.
И по плечу любое дело было,
все удавалось споро и шутя.

День разгорался, светозарен, ярок,
и ворковали нежно сизари.
И зарево румянящихся яблок
соперничало с заревом зари.
Всего и надо: дней неторопливость,
в обнимку с Музой вдохновенное житье,
несуесловие, несуетливость…
И знать, что это – кровное. Мое.



СОЛОВЕЙ

Голосистый соловей
от Алябьева с приветом
прилетел ко мне с рассветом
и защелкал под окном.
Распрощалась я со сном.
Песней уведет своей
к тем черемуховым тропам,
где ветвей душистых ропот
и жемчужны облака
нежно-лунного цветка,
к тем далеким голосам,
к той любви, что не вернется...
Сердце вздрогнет и забьется.
Аромат, и звук, и цвет
опахнут из давних лет,
где сияли небесам
юной девочки глаза.



ЭХО
(Воспоминание о Варшаве. Лазенки, 1976)

Эхо дальнее юной любви,
жизни той, что ушла безвозвратно.
Не кори, не вини, не зови —
ничего не воротишь обратно.

Только в музыке  все оживет
и нахлынет виденьем Варшавы,
где рояль черной птицей плывет
на помосте, в листве, как в оправе.

И трагический город на миг
взмыл ноктюрном, высокою нотой,
чтобы каждый дорогу постиг
к возрождению — от эшафота.

Парк в Лазенках душист и тенист,
тихий дождь, влажно-бархатный вечер.
И колдует слепой пианист.
И Шопен обнимает за плечи.

 



* * *

Вот скрипнула сухая половица,
в ночи вскричала потревоженная птица,
заплакало дитя за тонкою стеною,
но это не разрушило покоя,
текучей тишины не возмутило,
а лишь усилило и перевоплотило
в нее всю обступающую данность,
сгустило в звездно-бледную туманность.
Я в ней, как в коконе, качаюсь одиноко,
пока зари полоска на востоке
не разгорится, заполняя небо,
и солнце выловит тугой, незримый невод.
И высветится стол с черновиками,
что прорастают новыми стихами,
строфа, что рифмой сцеплена в кольцо,
и от бессонницы усталое лицо,
на полках — корешки любимых книг
и утра раннего неповторимый миг.



* * *

Не ускользай от меня, погоди!
Не уходи в ледяные дожди,
в охряно-сумрачный свет ноября,
взмахом руки на прощанье даря.
Оцепененье души и ума.
Дышит на стекла седая зима.
Встречным дыханьем протаю окно —
крутится снежное веретено.
Пусть помело равнодушной пурги
спрячет следы и твои, и мои.
Я отыщу те тропинки любви,
где в вешних рощах поют соловьи,
где медуниц голубые цветы
вторят лазурной реке высоты.
В яростном мире непросто найти
к сердцу от сердца дороги-пути,
душу родную в потемках сыскать.
Нет, невозможно друг друга терять.



* * *

Еще не все погасли свечи —
одна, упрямая, горит.
Перед беспомощностью речи
молчанье больше говорит.

И память птицей сизокрылой
своим крылом обнимет нас.
Я ничего не позабыла —
я помню каждый день и час:

слова, что ты шептал мне тихо
в осеннем сумраке ночном,
беду и радость, счастье, лихо,
сирени запах под окном.

И этот неостывший пламень
осветит путь в аду, в бреду,
когда неверными стопами
по краю пропасти пойду.

 



* * *

Истончается день, увядает,
стрелки еле ползут на часах.
Тихо сумерки в город вползают,
и летит снежный, тающий прах.

И сиротства вселенского эхо —
в суетливой усталой толпе.
Декабря одинокая веха.
Монотонного ветра распев.

О, согрей мне озябшие пальцы
и вдохни теплой радости свет.
Подари мне волшебные пяльцы,
чтоб я вышила летний букет.

Пусть иголка, порхая, спроворит
васильков и ромашек наряд,
зимним вечером, будто бы зори,
пусть в нем алые маки горят.

Показалось, что в комнате тесной
нам защелкали вдруг соловьи,
и слетелись все птицы небесные
в луговые поляны мои.

И стежки вдохновенные лягут
на пустынную почву канвы.
А под снегом мерещится взгляду
разноцветье цветов полевых.



КАТАЛОНСКИЙ СЕНТЯБРЬ

Я в Каталонии мятежной.
На побережье тишина,
А в городах бурлят надежды,
что будет вольною страна:
для счастья надо отделиться,
навек с Испанией проститься,
кормить не будем короля,
и заживем все — о-ля-ля!
От лозунгов и горлопанов
несет дешевым балаганом.
Как все знакомо — дежавю.
Всяк правду слышит лишь свою…

Хоть час езды от Барселоны,
вод бирюзовых мирно лоно.
Над моря чашею безбрежной
головоломкою Дали,
девическим румянцем нежным —
закатный горизонт вдали.
Ласкает шелковое море,
и Бланес в складках гор прилег.
Там — парус реет на просторе,
там — чайки плавный перелет.
Вхожу под арки древних замков:
вот-вот возникнет Дон Кихот
пред изумленными глазами
из старых каменных ворот.

Когда за сотни миль от дома
меня одолевает дрема
и полный диск луны блестит
над Пиренейскою грядою,
дорожкой, серебрясь, бежит
ко мне поверхностью морскою, —
с тобою не разъята связь,
и над границами смеясь,
к тебе я переброшу мост
воспоминаний, мыслей, звезд...

Мила глазам краса чужбины.
Но сердцу все-таки родней
в дождях багряные равнины
печальной родины моей,
и музыка осенних звонов,
рощ медно-ржавые цвета
в холстине неба блекло-сонной,
и потемневшие затоны,
и городская суета —
обычной жизни маета.

…Умчится листопада замять,
завьюжит белая пурга,
и  полыхнет живая память
испанской розой на снегах.

8 октября 2017, в самолете "Барселона – Москва"

 



НЕЧТО МИСТИЧЕСКОЕ

В декабрьской кутерьме и новогодней лени
мелькало что-то там, на заднем плане, тенью.

Но вот на Святки вдруг мне сон был иль виденье:
смещенье звезд и сфер, луны коловращенье,

и некий господин, почти что инфернальный,
шептал какой-то бред, докучный и банальный,

но повседневных бед снимал чумное бремя,
казалось, раздвигал пространство он и время.

Пытаюсь разглядеть — черты неуловимы,
вот только боль сквозит порой в гримасе мима.

То вкрадчив, то смешон, трагичен, скоморошен,
то доведет до слез, то шуткой огорошит.

Любовью поманит, надеждой взбудоражит…
Глядь, а объект любви с душою в хлопьях сажи.

Вязанки пышных слов, трескучих, пошлых истин
щелчком двух пальцев вмиг в ранг мусора зачислит.

Пожалуй, даже стал мне чем-то симпатичен,
парадоксален ум, остер и артистичен.

Взрывает смыслы он, и постигаешь снова,
как на заре времен, всю первозданность Слова.

Покоя не дает, тревогой наполняет,
ни в чем и никогда он устали не знает.

Не мистик я, но, чу! — в реальности столицы
под полами пальто бикфордов шнур искрится…



* * *

О, вымысел, ты — божество
И детская игра поэта,
Блик лунного луча,
Сноп света, —
Искусства суть и естество,
То, чем душа вещей согрета,
Что сводит судорогой рот
И в струнах Вечности пропето.

И обретают плоть и путь
В косноязычье бормотанья
Неясных звуков сочетанья.
А под словесной легкой тканью —
Гармонии живая ртуть,
Неуловимый переход
От контрапунктов осязанья
В реальность нового сознанья.

Воображения полет
Над ломкостью прозрачных вод.

 



* * *

Мир исчислен, измерен и взвешен
на Всевышних весах роковых,
найден легким, ничтожным, кромешным
в устремлениях ложных своих.
"Мене", "текел" и, видимо, "фарес" —
на стене проступают слова...
И надежды почти не осталось...
Хлеб — полынь… Горький дым… Трын-трава...



* * *

Девушка пела в церковном хоре
о всех усталых в чужом краю…
…Причастный Тайнам, – плакал ребенок,
О том, что никто не придет назад.
А. Блок
Почитай мне что-нибудь из Блока:
про пылинки дивных дальних стран,
и как призрачную незнакомку
петербургский поглотил туман…
Голос девушки в церковном хоре
обещаньем радости звенел,
в неутешной боли вечном море
о надежде возвращенья пел.
Пронеслось проклятое столетье,
и невинным жертвам несть числа,
выбило их обухом и плетью,
смерть без счета жизни унесла.
Обреченно-тихий, слабый, тонкий,
словно бы с небес, от Райских Врат,
целый век все слышен плач ребенка…
И никто не возвращается назад.



ПОЛНОЛУНИЕ

Полнолуние. Тревога.
То озноб пробьет, то жар.
Вьется млечная дорога.
Над землей клубится пар.
Хронос маятник из меди
раскачал — не удержать.
Время жизни. Время смерти.
Миг — любить. Миг — умирать.
Не обдумать все неспешно
и не взвесить на весах —
мчится век, чумной и грешный,
на поднятых парусах.
То удача, то проруха.
Метлы времени метут.
Три согбенные старухи.
нить судьбы моей прядут.



* * *

Поет Орфеевою лирой даль,
ей вторит эхом голос Эвридики.
Апреля нежность и весны печаль,
листвы проклюнувшейся легкая вуаль,
зимы стираются последние улики.
Счастливый бомж разнежился с утра
на разогретой солнечной скамейке,
чинарик закурив. И бликов перестрелка,
и гвалт, и щебет птиц — у них своя игра.
Долой из города — на волю, на простор,
где розовы березы на закате,
и росный жемчуг падает на платье,
и мать-и-мачехой сияет косогор.
Трудяга-дятел оглашает лес
своим веселым барабанным стуком.
Столпотворенье запахов и звуков.
В зерцалах  вод бессмертен лик небес.
Дышать — не надышаться! Пить вино
весны, хмелея с каждым шагом
и наполняясь юною отвагой,
и верить, что не все предрешено.
Утраченная в каменном мешке,
нам здесь еще так явственна свобода,
живая жизнь дает упорно всходы,
и пребываю от восхода до восхода
со всей Вселенною накоротке.

Но в воздухе разлитая тревога
сгущается у самого порога.



* * *

Век ищет краткости — он строг
и в отношениях, и в слоге.
Едва наметившись в прологе,
уж состоялся эпилог.

И, как курьерский, жизнь летит.
Дай насладиться, наглядеться…
Мелькнуло полустанком Детство —
а вот и Юность позади.

Прекрасны Зрелости года,
осенней мудрости прозренья.
Мед собран. Времени даренья
пришла счастливая страда.

В одном лишь перегоне Старость…
Еще чуть-чуть — конец пути.
…О, как непросто нам пройти
с достоинством то, что осталось.

Иллюстрации: И. Левитан, К. Розен, К. Викас, Г. Райленд