Сергей АРУТЮНОВ
Сергей Арутюнов — поэт, литературный критик. В 1999 году окончил Литературный институт имени А. М. Горького, с 2005 года ведет в нем поэтический семинар.
Публиковался в литературных журналах и газетах «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов», «Вопросы литературы», «Юность», «Новая Юность», «Крещатик», «Зинзивер», «Футурум АРТ», «Дети Ра», «Книжное обозрение», «Литературная Россия», «Литературная газета», «День поэзии», «НГ-Экслибрис» и др.
Автор девяти стихотворных сборников, двух книг прозы и др., член Союза писателей XXI века, член редколлегии журнала «День и ночь» (Красноярск).
Публиковался в литературных журналах и газетах «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов», «Вопросы литературы», «Юность», «Новая Юность», «Крещатик», «Зинзивер», «Футурум АРТ», «Дети Ра», «Книжное обозрение», «Литературная Россия», «Литературная газета», «День поэзии», «НГ-Экслибрис» и др.
Автор девяти стихотворных сборников, двух книг прозы и др., член Союза писателей XXI века, член редколлегии журнала «День и ночь» (Красноярск).
РИТМ И ЗВУК
Можно бросить алкоголь и табак, завязать со страшными, мгновенно разрушающими человека субстанциями, но абсолютно невозможно, перебегая улицу, заживо промокая в грязной слякоти, наметенной подошвами и покрышками, в гудках и светофорных тиках, сером небосводе и общей бес-приютности промышленного пейзажа до самого горизонта, — не слышать внутри себя гармонизирующего, уравновешивающего весь этот беспощадный
ужас Голоса, ритмически раскладывающего хаос по ячейкам стоп.
В отсутствие Голоса я открыт хаосу со всех сторон, меня можно опрокинуть, смять, уничтожить, но если во мне есть Ритм — я не сворачиваем с его подков. Если только во мне пребывают Ритм и Звук, я становлюсь неуязвимым и потому стараюсь, чтобы они были во мне всегда. Вот почему поэзия — условие моего существования. В том числе физического.
ужас Голоса, ритмически раскладывающего хаос по ячейкам стоп.
В отсутствие Голоса я открыт хаосу со всех сторон, меня можно опрокинуть, смять, уничтожить, но если во мне есть Ритм — я не сворачиваем с его подков. Если только во мне пребывают Ритм и Звук, я становлюсь неуязвимым и потому стараюсь, чтобы они были во мне всегда. Вот почему поэзия — условие моего существования. В том числе физического.
Сергей Арутюнов
СТОЛЕТИЮ
Опущенным так, что родни не зашкварь,
Галдишь с батарейной прислугой:
Одно неизменно — чиновная шваль
Да бедный народ саблезубый.
...Так что же в остатке? Путями реформ
Антихриста и Брадобрея
На гульбище гольем, как стыд, угревом,
Измучились до одуренья.
Давно ли фабричной молились елде,
Сигая из полуботинок?
Уже ни рабочих нормальных нигде,
Ни поводырей их партийных.
...Гудок раздавался, состав прибывал,
В прожарках белье кипятили...
Закрыты гештальты; и ревтрибунал
Развеян, как стяги в Путивле.
Никто не упомнит совхозных сельчан,
Казавшихся тверди древнее,
Когда революции дух измельчал,
Поставив на употребленье.
И где теперь этот базарный раек,
По ком голосит ассамблея,
Когда через годы и страны пролег
Венозный рубец Мавзолея?
Никто б не заметил, как век миновал,
Что судьбы как семечки лузгал,
Блюди, как завет, родовой мануал,
На свойственном великолукском,
Но разве ему задержаться в дверях
Закатом с косыми лучами,
Когда потопляется гордый «Варяг»
Под блеянье барской овчарни?
ЦЕНТР
Преподношение опричнине,
Где поздние заметны правки,
Обозначавшие отличие
От Рима, Вены или Праги,
И вряд ли объяснимо пращурам
В клетушках железобетонных,
В который раз кремлевским барщинам
Заложен юркий советолог,
С каких трудов на гелендвагенах
Под У1Ранутый кряк и гогот
Спешит провинциальный валенок
В свой особняк на тридцать комнат.
Незримый в куполах и коконах,
Противясь русскому спектаклю,
Я вижу редких упакованных,
Но в диалоги не вступаю.
Они бы вряд ли что-то поняли
И в юнкерах, и в аксакалах,
Идя от консульства Японии
До именитых музыкалок,
Едва рябины гроздь подъедена
Объятьем снежного обломка,
И голубиная отметина
Белеет на плече у Блока.
* * *
Как попаданцы с подлизанцами
Блатуют в плазменных экранах,
И корчится цивилизация,
Чей век и так прискорбно краток,
Лютует вольница казацкая,
И может призанять силенок
На героические цацканья
Коричневеющих зеленых.
Но уголька-то — слышишь? — хочется,
Донбасского, составов триста,
Во славу хипстерского скопчества,
Бомжового саксофониста.
Куда ж ты прешь, герой-стахановец,
Когда дружки твои струхнули,
Заслышав грохотанье гаубиц
При развитой инфраструктуре?
Поной-поной, как ноет ссадина,
Сиди по эглеты в попкорне,
Улавливая подсознательно
Простые признаки погони.
* * *
Что бы секстант ни шептал астролябии,
Мол, что ты мелешь, воровка, лазутчица,
В этих широтах лишь солнцестояние
Сущностно.
Как бы теперь ни глумились над истиной,
Длится она, как прибытие поезда,
И возрожденному к жизни таинственной
Боязно
Голос услышать, молитвы келейнее, —
Развоплощению радуйся, да не сгинь.
Летние сумерки, сумерки летние!
Анненский!
Кто б ни блуждал здесь, измазанным в сурике,
Музы бездомные, эльфы ли, гоблины,
Только единые летние сумерки
Подлинны.
Как бы ни были смежны и тонки
Возбуждающие города,
Почему-то волнуют итоги,
Состояние рынка труда:
Как и в молодости, голозадым,
Государственничества оплот,
Ощущаешь себя нганасаном,
Эпицентром безмерных болот,
Рыболовственно вяленым нивхом
Зацепившимся за Сахалин,
Чья судьба на раздолье великом,
Остры когти и взор соколин,
Милым чукчей, наивным селькупом,
Пред которыми меркнет якут,
Придающий значенье секундам,
Что щеколды веков отомкнут.
То скрипят эти скобы, то гнутся,
У замка лишь главком деловит —
Поневоле припомнишь тунгуса,
Наблюдавшего метеорит.
Как же мал мой бюджет, иссякающ,
И, разложенный по коробкам,
Умножает размер их седалищ,
Социально-культурных программ,
Возгнуси же, сибирская флейта,
За исконное счастье воюй —
Потаенную скважину в лето,
Потогонный, как сопло, июль.
* * *
Теперь и вспомнить странно, почему
Я в юности имел обыкновенье
Не барный стул расшатывать в кофейне,
Но знать лишь то, что пальцем отчеркну.
И что я видел, кроме скучных пьес,
Детсадовской муштры, бетонных свалок,
Застолий нищих и гостей незваных,
Забора, что от старости облез?
О, пешая доступность! В два хлопка
От мусорного грохота оглохнув,
Я обонял раздельный сбор отходов
И поражался, как стена глуха.
И словно деревянная модель,
Истаивали в городских легендах
Мушиный рой держав иноплеменных
И яблоко империи моей.
* * *
Опущенным так, что родни не зашкварь,
Галдишь с батарейной прислугой:
Одно неизменно — чиновная шваль
Да бедный народ саблезубый.
...Так что же в остатке? Путями реформ
Антихриста и Брадобрея
На гульбище гольем, как стыд, угревом,
Измучились до одуренья.
Давно ли фабричной молились елде,
Сигая из полуботинок?
Уже ни рабочих нормальных нигде,
Ни поводырей их партийных.
...Гудок раздавался, состав прибывал,
В прожарках белье кипятили...
Закрыты гештальты; и ревтрибунал
Развеян, как стяги в Путивле.
Никто не упомнит совхозных сельчан,
Казавшихся тверди древнее,
Когда революции дух измельчал,
Поставив на употребленье.
И где теперь этот базарный раек,
По ком голосит ассамблея,
Когда через годы и страны пролег
Венозный рубец Мавзолея?
Никто б не заметил, как век миновал,
Что судьбы как семечки лузгал,
Блюди, как завет, родовой мануал,
На свойственном великолукском,
Но разве ему задержаться в дверях
Закатом с косыми лучами,
Когда потопляется гордый «Варяг»
Под блеянье барской овчарни?
ЦЕНТР
Преподношение опричнине,
Где поздние заметны правки,
Обозначавшие отличие
От Рима, Вены или Праги,
И вряд ли объяснимо пращурам
В клетушках железобетонных,
В который раз кремлевским барщинам
Заложен юркий советолог,
С каких трудов на гелендвагенах
Под У1Ранутый кряк и гогот
Спешит провинциальный валенок
В свой особняк на тридцать комнат.
Незримый в куполах и коконах,
Противясь русскому спектаклю,
Я вижу редких упакованных,
Но в диалоги не вступаю.
Они бы вряд ли что-то поняли
И в юнкерах, и в аксакалах,
Идя от консульства Японии
До именитых музыкалок,
Едва рябины гроздь подъедена
Объятьем снежного обломка,
И голубиная отметина
Белеет на плече у Блока.
* * *
Как попаданцы с подлизанцами
Блатуют в плазменных экранах,
И корчится цивилизация,
Чей век и так прискорбно краток,
Лютует вольница казацкая,
И может призанять силенок
На героические цацканья
Коричневеющих зеленых.
Но уголька-то — слышишь? — хочется,
Донбасского, составов триста,
Во славу хипстерского скопчества,
Бомжового саксофониста.
Куда ж ты прешь, герой-стахановец,
Когда дружки твои струхнули,
Заслышав грохотанье гаубиц
При развитой инфраструктуре?
Поной-поной, как ноет ссадина,
Сиди по эглеты в попкорне,
Улавливая подсознательно
Простые признаки погони.
* * *
Что бы секстант ни шептал астролябии,
Мол, что ты мелешь, воровка, лазутчица,
В этих широтах лишь солнцестояние
Сущностно.
Как бы теперь ни глумились над истиной,
Длится она, как прибытие поезда,
И возрожденному к жизни таинственной
Боязно
Голос услышать, молитвы келейнее, —
Развоплощению радуйся, да не сгинь.
Летние сумерки, сумерки летние!
Анненский!
Кто б ни блуждал здесь, измазанным в сурике,
Музы бездомные, эльфы ли, гоблины,
Только единые летние сумерки
Подлинны.
Как бы ни были смежны и тонки
Возбуждающие города,
Почему-то волнуют итоги,
Состояние рынка труда:
Как и в молодости, голозадым,
Государственничества оплот,
Ощущаешь себя нганасаном,
Эпицентром безмерных болот,
Рыболовственно вяленым нивхом
Зацепившимся за Сахалин,
Чья судьба на раздолье великом,
Остры когти и взор соколин,
Милым чукчей, наивным селькупом,
Пред которыми меркнет якут,
Придающий значенье секундам,
Что щеколды веков отомкнут.
То скрипят эти скобы, то гнутся,
У замка лишь главком деловит —
Поневоле припомнишь тунгуса,
Наблюдавшего метеорит.
Как же мал мой бюджет, иссякающ,
И, разложенный по коробкам,
Умножает размер их седалищ,
Социально-культурных программ,
Возгнуси же, сибирская флейта,
За исконное счастье воюй —
Потаенную скважину в лето,
Потогонный, как сопло, июль.
* * *
Теперь и вспомнить странно, почему
Я в юности имел обыкновенье
Не барный стул расшатывать в кофейне,
Но знать лишь то, что пальцем отчеркну.
И что я видел, кроме скучных пьес,
Детсадовской муштры, бетонных свалок,
Застолий нищих и гостей незваных,
Забора, что от старости облез?
О, пешая доступность! В два хлопка
От мусорного грохота оглохнув,
Я обонял раздельный сбор отходов
И поражался, как стена глуха.
И словно деревянная модель,
Истаивали в городских легендах
Мушиный рой держав иноплеменных
И яблоко империи моей.
* * *
По дороге зимней, скучной...
А. П.
А. П.
Подгоняемым соблазном,
Вечно юным, как дурак,
Триста лет ходить за квасом
К дюжей бочке во дворах,
По дороге летней, душной,
Мимо садиков и клумб,
Взвизгивать бидонной дужкой,
Праздничной, как умпа-лумп...
Час придет — скопычусь, лягу,
Не на май, так на июль —
Сам я впрягся в эту лямку,
И не знаю, устою ль.
Млечный брат мирским тревогам,
Криворук и косолик,
Триста лет хожу пред Богом,
Плача о грехах своих,
Но в посмертной безнадеге
Помнить буду день за днем,
Как бочкоподобной тетке
Мелочь жалкую суем,
И, противясь искупленью,
Выделяется над ней
Проржавевший кран с капелью,
Исторгавшей пену дней.
* * *
Где теперь тот город шумный?
Пал, и сделалось незримо
То, что прежде плыло шхуной,
Балаболило, искрило.
Там, где корчились кварталы,
Окликали исламиста
Репродукторы, картавы,
Почва лишь лежит, слоиста.
Вспомню, медленно бледнея,
Долгие земные пяди,
Вавилонские плененья,
Рукописные объятья.
Вот она, моя эгида,
Первый и последний признак —
Тростниковый блеск Египта,
Пыль борений клинописных.
Вот она, моя прапамять —
Измышленья Моисея
Наскоро оттарабанить,
Не вдаваясь в объясненья.
Меж руин, как шут, шагая,
Скажешь глухо, скажешь вчуже —
Чушь какая, чушь какая,
Как я мог предаться чуши?
Всяк безумца упрекает
Воскресеньем и субботой —
Окровавленный пергамент,
Горький скрежет, вой зубовный,
Но единственная скрепа
И развязка личной драме —
То, что билось и пестрело,
Прах, развеянный ветрами.
* * *
Я некогда пространство понимал
Как сбор простых трудяг, жестоких пьяниц,
Чиновничества, чей надменный глянец
Выковывал бессмертья номинал.
Я чтил фасадов пепельный акрил
Нагую копоть легочных артерий,
И облаков сияющий иттербий,
И как с людьми, с домами говорил.
...Лишь в детстве так бывает высока
Обязанность воспринимать явленье,
И жизнь саму, как лежбище тюленье,
И взрослость, как утрату языка.
Вечно юным, как дурак,
Триста лет ходить за квасом
К дюжей бочке во дворах,
По дороге летней, душной,
Мимо садиков и клумб,
Взвизгивать бидонной дужкой,
Праздничной, как умпа-лумп...
Час придет — скопычусь, лягу,
Не на май, так на июль —
Сам я впрягся в эту лямку,
И не знаю, устою ль.
Млечный брат мирским тревогам,
Криворук и косолик,
Триста лет хожу пред Богом,
Плача о грехах своих,
Но в посмертной безнадеге
Помнить буду день за днем,
Как бочкоподобной тетке
Мелочь жалкую суем,
И, противясь искупленью,
Выделяется над ней
Проржавевший кран с капелью,
Исторгавшей пену дней.
* * *
Где теперь тот город шумный?
Пал, и сделалось незримо
То, что прежде плыло шхуной,
Балаболило, искрило.
Там, где корчились кварталы,
Окликали исламиста
Репродукторы, картавы,
Почва лишь лежит, слоиста.
Вспомню, медленно бледнея,
Долгие земные пяди,
Вавилонские плененья,
Рукописные объятья.
Вот она, моя эгида,
Первый и последний признак —
Тростниковый блеск Египта,
Пыль борений клинописных.
Вот она, моя прапамять —
Измышленья Моисея
Наскоро оттарабанить,
Не вдаваясь в объясненья.
Меж руин, как шут, шагая,
Скажешь глухо, скажешь вчуже —
Чушь какая, чушь какая,
Как я мог предаться чуши?
Всяк безумца упрекает
Воскресеньем и субботой —
Окровавленный пергамент,
Горький скрежет, вой зубовный,
Но единственная скрепа
И развязка личной драме —
То, что билось и пестрело,
Прах, развеянный ветрами.
* * *
Я некогда пространство понимал
Как сбор простых трудяг, жестоких пьяниц,
Чиновничества, чей надменный глянец
Выковывал бессмертья номинал.
Я чтил фасадов пепельный акрил
Нагую копоть легочных артерий,
И облаков сияющий иттербий,
И как с людьми, с домами говорил.
...Лишь в детстве так бывает высока
Обязанность воспринимать явленье,
И жизнь саму, как лежбище тюленье,
И взрослость, как утрату языка.