Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Александр ПЕТРУШКИН


Александр Петрушкин родился в 1972 году в Озерске. Публиковался в журналах "Урал", "Транзит-Урал", "Крещатик", "Уральская новь", "Уральский следопыт", "День и ночь", "Нева", "Дети Ра", "Футурум-Арт", "Зинзивер", "Воздух", "Волга", "Волга-21 век", "Знамя", "Text only", "Топос", "Полутона", "Новые облака" и многих других изданиях. Автор нескольких сборников стихотворений. Координатор евразийского журнального портала "МЕГАЛИТ". Живет в г. Кыштым Челябинской области.

СУРДОКАМЕРА

Низкий звук и высокий вращаются в круге,
в темном оттиске эха шахтер земляной —
протянув пред собою замерзшие руки,
словно крот разрывной, закрывает собой
это небо, как провод, что в левой лопатке
истончает остаток древесный угля,
где видны, как деревья, у ангелов пятки,
чтобы больше не ведать любого числа.
Эти даты округлы, как время в разрыве,
где любая порода, как иней, честна,
где висишь пред разрезом мороза безвидным
и стучит, словно дятел, в него высота.
Развернешь ли бумагу из звука и звука,
опустившись туда, где болит перевод —
словно эхо и кровь, стали тьмы парашютом,
где душа, как шахтеры и лошадь, взойдет.


* * *

Место, в которое ты прорастешь, назовет тебя крест,
вылетев ласточкой сразу из многих гнезд,
объединится в одно большое, так будто весть
застала ее и стала камнем, отяжелев над рекой,
и отмороженной водит своей рукой,
словно бы скульптор у выдоха над губой,
у ласточки одновременной, той, что закрыла их
отсутствие и прирастает, как яма в двоих своих
крыльях — мерцание шьющих то вверх, то вниз,
и кажется, что отреза полета хватит всем на троих.
Вот же ты, вот — дотронься — пойдут круги,
ласточки, гнезда, места, как земли тюки,
повозки выдохов, сжатых — как радость в страх —
в место, которое, как гнездо из глины,
ты носишь в полых устах.


* * *

Птица расслоится на полет,
с лабиринтом воздуха столкнувшись —
то кивает, то себя поет,
посредине смерти обнаружив
все снаружи, что внутри, и внутрь
смотрит или кажется кровавым
чудом — капает, как голос [сиречь жуть].
Чтобы слить в единое неправых
с их неправотой, по часовой
разводя, как вывихи и стрелки,
птица все двоится на полет и того,
кто за полетом встретит.
Вглядываясь в эту пустоту,
что несет в себе ее опору —
птица то пикирует, то вновь
оживает, чем подобна вору,
в месиве из зрения дрожит,
оживает на своей изнанке
и стучится к этому отцу
из тоннеля смерти, как из мамки.


МАЯТНИК ФУКО

Стоит и петь, и плыть или быть рекой —
блажен темный маятник или блажлив, как всяк
начавший быть человек, что своей немотой —
почти как рукой — разжигает времен очаг.
Дернешь рычаг — понесется по небу вскачь
стремный свой ангел, слямзивший мглы язык, —
я бы все уравнял, но растет ловкач
с рожей моей, выбранной из вины.
Что ж ты бранишься, галка, да вьешь гнездо
и достаешь звезду из воды лица? —
маятник делает круг, точнее, восьмерку и все крыльцо
снимает, как пленку засвеченную и взгляд отца.
Стоит и петь и плыть, и грести сквозь снег,
воздух оставив нитям, камням, ворам
там, где идем по мостику из воды
или часы, как песок, над водой хрустят.


* * *

То девять звезд внутри собора
своей жестянкой шелестят,
то звон очертит огорода
и участь, и слепых котят,
то никакого Бога нету,
то Он разделит твердь и тварь
и дырочку в тебе просверлит,
чтоб легче было умирать.
То лампа копоть и морозы
накопит на огонь и свист,
то встанут в круг сквозной березы,
чтоб сок нечеловечий пить,
то лев, свернувшись, как изнанка
пустыни или кровь моя,
летит, как кров, и умывает
котят слепых внутри огня.
И я кручу, как будто белка,
как свет округлый, колесо,
где девять звезд на звук надето
и невозможно хорошо.


* * *

Не сад, а огород,
не птица, а трещотка,
впадающая в ересь
из ранней темноты,
где злости больше нет
и небо как щекотка
и щель густой воды
вдоль перышка висит.
Лепечут мертвецы
с той стороны, где жалость,
как стыд и смерть, совсем —
совсем отменена