Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

АНАСТАСИЯ ЕРМАКОВА


Трагический финал даёт надежду


Произведений со счастливым концом в русской классике не найти

Роман Сенчин из тех, кто пишет, по сути, одну большую книгу всю жизнь.

– Не так давно у тебя произошли перемены в личной жизни, и ты переехал в Екатеринбург. Каково это, бросить всё, оставить столицу после стольких лет жизни в Москве и уехать на Урал?

– Уехать из Москвы заставили личные обстоятельства – неурядицы в семейной жизни. Но чувство, что нужно сменить место жительства, появилось и всё нарастало уже несколько лет. Не могу сказать, что я узнал Москву, что Москва стала мне не нужна. Москве я очень благодарен, в общем-то в ней я и стал литератором, я встретил там любимую женщину, там родились наши дочери… Может, я бы жил с желанием поселиться в другом месте до глубокой старости, но так получилось, что в конце января я сел в поезд и приехал в Екатеринбург. Здесь у меня много знакомых, здесь живёт прекрасная девушка, талантливый драматург Ярослава Пулинович. Мы были с ней знакомы довольно давно, а теперь вот стали мужем и женой.
Многие, знаю, недоумевают: как это, уехать из Москвы, потерять московскую прописку. Мне странно это недоумение. Денежного места у меня в столице не было, а при нынешних возможностях связи общаться с редакторами можно на расстоянии. Так что в этом плане Москва не какой-то пуп земли… Конечно, скучаю по дочкам, по хорошим моментам прошлого, но прямо по Москве ностальгии особой нет. Кстати, бывая в ней теперь по два-три дня я как-то пристальней вижу отдельные здания, бульвары, людей. Когда жил в Москве изо дня в день, всё сливалось.

– Это найдёт какое-то отражение в твоём творчестве? Планируешь ли писать на новом материале роман или повесть?

– Наверное, Екатеринбург и вообще Урал появится в моих текстах. Сейчас заканчиваю большую вещь, которую начал ещё в Москве. Но сюжеты уже возникают.

– Существует расхожее мнение, что писатель обязательно должен поездить по стране, чтобы получше узнать жизнь народа. С другой стороны, есть немало примеров "кабинетных писателей", которые особо не горели страстью к путешествиям. Какой вариант тебе ближе?

– Я тоже не горю страстью к путешествиям. В последние три года много езжу, много где бываю, но короткое пребывание в том или ином городе мало что может дать. Понять ничего не успеваешь. Хотя потом иногда какие-то впечатления и пригождаются… Если мы посмотрим биографии писателей начиная с протопопа Аввакума, то увидим, что они постоянно перемещались или у них был период, когда они много ездили, или их возили под конвоем. Не буду перечислять фамилии. "Кабинетных" в строгом смысле очень мало. Они скорее исключение, чем правило. Да и у большинства "кабинетных" была бурная молодость, и они из неё черпают.
Я бы хотел пожить во многих уголках России по два-три месяца. Это, думаю, полезно. Раньше, говорят, были такие творческие командировки, которые оплачивали журналы, газеты, Географическое общество в царское время. А как сейчас ехать, когда в кармане чаще всего пустота, – не знаю.

– Некоторые критики полагают, что ты пишешь однообразно, что тебе не хватает какого-то "финта ушами" или "хода конём". Согласен ли ты с таким мнением?

– С одной стороны, согласен. С другой – абсолютное большинство авторов пишут всю жизнь одну книгу, пытаются докопаться до чего-то важного в прорытой своими силами шахте. Я из таких. Попытки писать иначе и о другом предпринимаю, но они по большей части неудачны.

– После "Зоны затопления" говорили, что Сенчин исписался, раз перешёл на ремейки. Такие отзывы сильно нервировали? И почему, кстати, ты написал это произведение?

– Утверждения, что "Зона затопления" ремейк "Прощания с Матёрой", конечно, задели. Так можно все книги о Великой Отечественной называть ремейками "В окопах Сталинграда", а книги о любви ремейками какого-нибудь "Дафниса и Хлои", который, говорят, был ремейком чего-то более раннего…
Сама действительность дала мне сюжет "Зоны затопления" – в 2005 году возобновилось строительство Богучанской ГЭС в моей родной Сибири. ГЭС эта строилась по тем же принципам, что и Братская, Усть-Илимская, Красноярская, Саяно-Шушенская, – плотина перекрывает реку от берега до берега, возникает водохранилище, с территории которого выселяются люди, уничтожаются населённые пункты. Уходят под воду леса, поля, кладбища… Всё это я наблюдал ещё в детстве – вершины лиственниц в так называемом Красноярском море, перенос с места на место города Шагонара в Туве. В конце 80-х говорили, что после Саяно-Шушенской таких электростанций больше строить не будут, в стране достаточно мощностей, будущее за атомной энергией, энергий приливов и отливов… Но вот появилась Богучанская ГЭС, повторилось в общих чертах то же, что в повести Валентина Григорьевича Распутина. Но – важно! – с поправками на время, капиталистические правила. Я посчитал, что нужно это описать. Описал, как смог. Некоторые общие мотивы с "Прощанием с Матёрой", конечно, есть. Но это ни в коем случае не ремейк. По крайней мере, я так думаю.

– А как ты вообще относишься к современной российской критике? Ты ведь и сам критик, и немало рецензий и литразборов опубликовал. Чего недостаёт нашей критике?

– Критика, к сожалению, снова задремала после всплеска нулевых, когда появились Валерия Пустовая, Андрей Рудалев, Василина Орлова, Сергей Беляков, Алиса Ганиева и ещё много в то время совсем молодых, но сразу начавших писать по-взрослому девушек и юношей. Большинство из них вскоре ушли в другие рода литературы, а новых молодых им на смену не пришло. Я не вычёркиваю из литературного процесса критиков старших поколений, но критика – это дело в первую очередь молодых, со свежим взглядом на литературу и на жизнь, максималистов. У критика должны быть убеждения. Это демонстрирует вся история литературной, театральной, музыкальной и всех прочих критик. Простой оценщик интересен лишь автору оцениваемого произведения да, быть может, издателю. Сегодня относительно молодых критиков с убеждениями крайне мало. Андрей Тимофеев, например, Константин Комаров, Елена Погорелая, недавно выступившая с очень важной статьей "Поэзия с человеческим лицом".
Себя критиком я не считаю. Я скорее читатель, который имеет потребность писать о тех произведениях, что меня взволновали. Со знаком плюс или минус. Иногда возникает потребность поразмышлять, что происходит в литературе, чего ожидать… Критику я считаю необходимой. Это, как точно определил Белинский, самосознание литературы. Не приемлю лишь хамства. Но остроту, колючесть, смелость высказать нелицеприятное по отношению к произведениям авторитетов – приветствую.

– Одно время упорно говорили о том, что русская литература уже никогда не достигнет прежних классических высот и вообще измельчала. Что ты думаешь об этом? И мучило ли тебя когда-нибудь осознание того, что не напишешь, скажем, как Толстой или Достоевский? Хотя тебе, по-моему, гораздо ближе Чехов…

– Современникам всегда казалось, что литература мелка и гибнет. Это было и во времена Пушкина, и во времена Толстого, и во времена Аксёнова, Распутина… Всё нормально с современной русской литературой. Конечно, девяносто процентов написанного погибнет, канет в Лету, а процентов десять останется в истории, из них процентов пять будет читаться будущими поколениями. Скорее всего.
А что касается осознания… Когда я пишу, я уверен, что пишу самый великий текст со времён изобретения письменности. Потом, когда текст опубликован, эта уверенность исчезает, я понимаю, что это очередная неудача. Возникает новый сюжет, и приходится писать следующий текст.

– Читатель, пропуская через себя произведение, мечтает не то чтобы о счастливом конце, но духовно готовится к испытанию катарсиса, ждёт от писателя преодоления материала, победы гармонии над хаосом, какого-то светлого дуновения. В твоих же книгах зачастую концентрация горечи и беспросветности такова, что её трудно вынести. И к концу она только сгущается. Никогда не хотелось дать читателю надежду, что что-то может измениться в этом мире и к лучшему, что существует такая вещь, как счастье?

– Надежду хочется дать всегда. По-моему, у меня это нередко получается. Даже финал "Елтышевых" некоторые читатели восприняли, как довольно оптимистический, хотя и далёкий от гуманности… Но делать искусственные финалы, как, скажем, финал одного из моих самых любимых произведений – "Воскресения" Толстого, я считаю неправильным. Сколько бы раз я ни читал "Воскресение", мне всегда хочется, закрыв книгу, спросить: "А дальше? Ведь после этого и должно начаться самое важное. Как Нехлюдов будет жить после своего воскресения. Неужели действительно преобразится?" Абсолютное большинство произведений русской литературы имеет или трагический финал, или открытый. Такие финалы честнее.

– Пережить отсутствие счастья помогает юмор. Почему твои герои так редко смеются, в том числе и над собой?

– С юморком пишут очень многие. Позвольте мне быть в этом смысле на отшибе… Юмор, остроумие, даже сатира – довольно опасные приёмы. Шукшина, например, до сих пор воспринимают как автора рассказов про "чудиков". А рассказов про этих самых "чудиков" у него – я когда-то специально подсчитывал – четырнадцать, кажется. Но ярлык есть. Есть и целый термин – шукшинский юмор. Но лучшие вещи Шукшина – "Охота жить", "Там, вдали", "Алёша Бесконвойный", "Материнское сердце" и ещё многие и многие – обходятся без этого юмора… Шукшину нужно было прикрываться неким юмором, сатирой, чтобы их напечатали. Теперь этого, слава богу, делать не надо. По крайней мере – мне.

– Долгое время ты работал в "Литературной России", являлся заместителем главного редактора, а потом вдруг оставил газету... О причинах ухода спрашивать не буду, но поинтересуюсь – не тянет обратно в редакцию какого-нибудь литературного СМИ?

– Да, я больше десяти лет проработал в "Литературной России". Ушёл, когда сознание газетного работника стало заметно вытеснять сознание прозаика… В редакцию СМИ не тянет, а пишу разных рецензий, статей по-прежнему довольно много. Иногда, чтобы заработать на хлеб и кусок мяса, просто не могу не написать.