В тематически разноплановом романе И. А. Бунина "Жизнь Арсеньева" (1927 — 1929.1933) особое внимание уделено украинской действительности. Во многом это объясняется сюжетной линией произведения, пространственным перемещением главного персонажа, в основе которого лежат биографические элементы: роман И. Бунина, определяемый рядом критиков как повесть, "насквозь автобиографический" [21: 36]. Вместе с тем, как отмечает большинство рецензентов и современников И. Бунина, "Жизнь Арсеньева" — это вымышленная автобиография или автобиография вымышленного лица, реальные события, имеющие место в жизни писателя, но творчески преображенные, сочетающиеся с художественным вымыслом.
"Жизнь Арсеньева" поражает своим "географическим, пространственным размахом" [12: 315], это "удивительный свод… скитаний, стран, городов, многообразия земли…" [14: 13]. В художественном произведении находят свое отражение действительные факты пребывания писателя и его ближайших родственников в Украине — жизнь и работа И. Бунина корректором и газетным журналистом в Харькове, библиотекарем и статистиком земской управы в Полтаве [1], поездки по украинским предместьям, участие брата писателя Ю. А. Бунина в народнических кружках в Харькове и Полтаве [16: 205, 206; 10: 331; 13].
В романе (преимущественно о средней полосе России) в существенном объеме представлены социально-исторические черты и этнографическое богатство Украины (по-тогдашнему именуемой "Малороссией"): ландшафт, быт, народные типы (их облик, поведенческая характеристика, особенности речи, песенно-поэтическое творчество). Автор упоминает лучших представителей украинской национальной культуры ХIХ века; вдохновляясь настоящими, текущими моментами украинской панорамы, размышляет о прошлом и будущем украинского народа. Многогранное полотно под общим наименованием "украиника", масштаб которого складывается фрагментарно по ряду произведений целостного творчества литературных сверстников И. Бунина (см., например, литературное наследие И. А. Куприна) является широким в пределах отдельной литературной работы.
В зарисовках украинской жизни И. Бунин прибегает к вербально-опосредованному описанию, в котором ключевым элементом (инокультурным вербальным стержнем) всегда выступают украинские культуремы, украинизмы (украинский лингвокультурный знак), оригинальные вкрапления украинской песенно-поэтической или разговорной речи. При этом отмечается типичность выбора украинских лингвокультурных знаков в русском художественном тексте с украинской тематикой второй половины ХIХ — нач. ХХ вв. (имеются в виду художественные произведения В. Короленко, А. Куприна, И. Бунина).
Главный герой романа, выходец из Орловской губернии Алексей Арсеньев, посещая Украину (совершая поездки "на юг"), тут же обнаруживает контрастность, улавливает "малейшие различия": "Первое, что поразило меня в Харькове: мягкость воздуха и то, что света в нем было больше, чем у нас…"; "оглянулся вокруг и сразу почувствовал во всем что-то не совсем наше, более мягкое и светлое… А за площадью стоял ряд высочайших тополéй, голых, но тоже необыкновенно южных, малорусских" [3: VI, 164] [2]. В природно-бытийном, новейшем для персонажа окружении, преобладают такие объекты, как шлях, левада, ‘нивы, степи, акации, каштаны, степные холмы’, но наибольшую частотность в описании увиденного приобретают ‘тополя´’ (топóли) и ‘южные сады (палисадники)’: это ‘празднично-цветущие’ или ‘вишневые сады’, ‘пекущиеся под солнцем сады’, ‘сад со светло-зеленой листвой’, ‘спящие сады, черные или таинственно чернеющие’, ‘густые сады’, ‘сады, дающие длинные тени’, ‘сады, в которых белеют хаты’, ‘тополя, возносящиеся верхушками к пухлым белым облакам’, ‘улицы, которые тесны от садов и тополей, рядами тянувшихся вдоль дощатых "пешеходов"’ (165, 255, 256, 259, 261, 263, 264, 275, 278, 279, 281). Украинская номинация "южной реалии", характерной и для украинского предместья, и для украинского города, непосредственно вкрапливается в русский текст с "подготовленным" для адресата фоном для восприятия, свидетельствуя о языковой дифференциации (номинативной, грамматической): "топóли были необыкновенны своей высотой и мощью…" (256) (ср.: рус. ‘тополь’, мн. ч. ‘тополя´’ и укр. топóля, мн. ч. топóли [23: VI, 72]).
В отражении климатических особенностей Украины преобладают номинации ‘зной / знойный’, ‘жар / жаркий’, ‘свет’, ‘солнце’, ‘солнечный /свет/’, ‘ясный’, ‘мягкий’, ‘яркий’, ‘веселый’ (164, 255, 256, 258, 263, 264, 266, 275, 276, 277). ‘Солнечный свет, жар, зной, ясность, мягкость’, которые упоминаются в различных контекстах романа и неизменно связаны с иными "южными" природными реалиями и артефактами (временными сезонами, небом, воздухом, тополями, садами, лугами, площадями, улицами), влияют на них, преображают их сущность: "света было… больше, чем полагалось для декабря"; "весна тут была всегда яркая, веселая, лето знойное, осень ясная, долгая, зима мягкая"; "улицы… дышали теплом после дневного жара"; "мы шли вдоль дивных тополей, маслянисто блестевших под солнцем.., под жаркими стенами домов и нагретыми садами" (163, 164, 256, 258).
Описание украинских природно-бытовых картин и архитектурных пейзажей — ‘глубокая и черная долина с немолчной дрожью жаб’, ‘хохлацкая телега, влекомая двумя качающимися в ярме, клонящими головы волами’, ‘степь, золотая от густого жнивья’, ‘собор на обрыве горы’ — содержит такие "стержневые" украинизмы, как шлях, топóля, верболоз(-а), корчма, хата, мазанка, ветряк, пан, паныч, парубок, хлебороб, гетманский, люлька, тютюн, плахта, гукать. Употребление украинских номинаций осуществляется преимущественно без графосемантического оформления и прямого толкования. Во многом это объясняется заведомо заданной тематикой повествования, что акцентируется конкретным вербальным указанием — ‘Малороссия’, ‘малорусский город’, ‘малорусские слова’ (И. Бунин употребляет адъектив, образованный от "устаревшего названия украинцев — малорусы" [2: 517]), этнонимом ‘хохол’ и его производными — ‘хохлушка’, ‘хохлацкий’, ‘по-хохлацки’; смысловое содержание некоторых лексем раскрывается посредством воспроизведения отличительных признаков номинированных объектов; номинации, характерные для украинской речи, и их русские эквиваленты чередуются на протяжении романа. Ряд культурем имеет различную специфику употребления в украинской и русской лингвокультуре — хата, мазанка, ветряк, очеретяный, левада, отара (рус. обл.), ватага (рус. разг.), бродник (лексема с сформировавшейся лексико-семантической вариативностью в восточнославянских языках).
Так, номинация ветряк вводится в текст через диалог действующих лиц, путешествующих по Украине, одно из которых является более осведомленным в реалиях украинской культуры (персонаж, повествующий от лица автора): "— Брат пишет, город весь в садах. — Да. Малороссия… Смотри, смотри, какие громадные тополя! И уж совсем зеленые! Зачем столько мельниц? — Ветряков, а не мельниц" (255). Чередуя русскую номинацию ("мельница") с традиционной украинской, И. Бунин впоследствии "дополняет" визуально-картинный образ украинского ветряка незначительными штрихами, выдержкой из Н. Гоголя, к которому неоднократно обращается на протяжении всего "малороссийского" повествования: "ближе, на выгоне, темнел дряхлый ветряк"; "я тотчас вспомнил гоголевскую записную книжку: “… Над стремниной и кручей махала крыльями скрипучая ветряная мельница…”" (266, 278).
Отличительные черты украинской хаты или мазанки (внешний вид, типичное природное окружение) представлены в значительном объеме. Это дом, ‘беленный мелом’ или ‘белеющий мелом’, иногда ‘со стенами с облупившимся мелом’, ‘с очеретяными крышами’, ‘белеющий в садах’ или ‘тенистый от сада’ (255, 256, 260, 276, 278) (укр. очерет — рус. "камыш, тростник; обл. очерет; укр. очеретяный — рус. "камышовый; обл. очеретовый, очеретный, очеретяный" [23: III, 193]; "мазанка — юж. изба, хата из мелкого леса или камыша, с обмазкою глиной" [5: II, 289]). Наблюдательный писательский взгляд улавливает, что украинская мазанка не только ‘белая’ (что характерно для произведений В. Короленко, А. Куприна), но и ‘голубая’: "На леваде, на гумнах среди голубых и белых мазанок, мелькали в воздухе цепы" (276).
Семантика украинского шляха освещается указанием на главный визуальный признак объекта — это ‘широкая, бесконечная дорога, прямая, как стрела, которая исчезает, как в море’; при этом фиксируются такие дополнительные детали: шлях имеет ‘глубокую, мягкую пыль, что кажется, что идешь в бархатных сапогах’ (писатель отмечает удивительное и известное качество украинского грунта / чернозема) (263–264, 266, 276).
Значение украинизма бродник становится очевидным благодаря обращению к способу его образования: "были такие казаки, которые назывались “бродники”, — от слова бродить" (261); в романе фиксируется один из лексико-семантических вариантов восточнославянской лексемы с агентивным значением лица; ср.: "бродник, сиб. бродяга из ссыльных или сиб. бродяга, не имеющий постоянного места жительства и работы" [5: I, 129; 18: ІІІ, 185, 190]; см. также значение украинизма во мн. числе: "бродники, мн. население побережья Азовского моря и нижнего Дона…" [4: 97], "бродники, мн. воинствующая людность Северного Причерноморья, землю которой следует локализировать в понизовье реки Дунай…" [6: I, 379–380].
В лирических отступлениях И. Бунин размышляет о ‘древности’ (песнях, легендах) ‘прекрасной Малороссии’, о ее народе, ‘сильном и нежном, в каждой мелочи быта своего красивом и опрятном, — наследнике славянства подлинного, дунайского, карпатского’ (179, 260); цитируя "Слово о полку Игореве", писатель упоминает значимые события на украинской земле, исторические фигуры и топонимы — Святополк, Кыев, Пороги, Хортица (180). Экскурс в восточнославянское прошлое, в общность языковую и историческую — ‘не буря соколы занесе ’, ‘зори свет поведають’, ‘Игореви Князю Бог путь кажет’, ‘лисицы брешуть на щиты’ (180) — позволяет И. Бунину легко переходить к ‘современности великого и богатого’ украинского края, его лингвокультуре, быту и использовать украинскую лексику без акцента на ее "инокультурность".
Например, украинизм парубок представляется в тексте романа тем "звеном", которое объединяет в сознании автора культурное пространство прошлого и настоящего (современного И. Бунину) и не требует пояснений: ‘парубки молотят цепами на гумнах’, ‘парубки поют в предместьях’, ‘парубки гукают и поют на церковный лад’, ‘парубки замечают, что под ветряком стал появляться паныч’ (264, 276, 278); см.: "пáробок, стар., ныне малорос. парень. Научиша бо и паробци… Влад. Мономах. Слово пáробок от пá и робить…" [5: III, 18], "молодой человек, юноша… из псл. рaorbъkъ ‘молодой слуга, рабочий’ < па (префикс именных образований) + робити (псл. orbiti ‘работать на кого-либо’)" [7: IV, 247, 300; V, 98–99].
Внешний облик представителей украинского народа этнографически детально описан и ориентирован преимущественно на лиц женского пола. Украинка у И. Бунина — это ‘грудастая девушка в обтянутой по бедрам плахте’, ‘с тяжелым водоносом на сильном плече’ или ‘коромыслом с лыковыми кошелками, в которых она носит вишни и сливы’, ‘девушка в рубашке с большим вырезом на шее и в черной плахте, обтягивающей бедра’, ‘девушка в традиционной сорочке, плахте и юбке’, ‘в желтых и красных сапогах’, ‘загорелая, бойкая, рослая’, ‘с карими (ореховыми, желтыми) глазами и той ясностью широкого чела, которая присуща хохлушкам и полькам’ (256, 260, 275, 276, 277, 278).
Плахта — типичный атрибут украинского женского убранства ("на Украине: толстая шерстяная или хлопчатобумажная ткань с узорами из квадратов, полос, звездочек и т. п., выделываемая кустарным способом" [2: 840]; "женская одежда вместо юбки — четырехугольный кусок указанной материи, обертываемый вокруг пояса" [22: II, 290]) — распространенный украинизм при зарисовке культурно-бытового портрета украинской женщины в русском художественном тексте (см., напр., произведения Г. Квитки-Основьяненко и В. Короленко: [8: IV, 17; 9: 260]). Описание внешнего облика украинской женщины у И. Бунина частично совпадает с литературно-художественным портретом украинки в рассказах А. Куприна "Без заглавия", "Прапорщик армейский", но в целом значительно богаче и многограннее.
Национальный образ украинца в романе представлен лаконично и реалистически точно — это человек ‘со стриженой головой’ или ‘кругло стриженной седой головой’, ‘имеющий люльку’, ‘пахнущий тютюном’ (256, 258, 260).
Относительно особенностей украинской речи писатель подмечает такой признак, как ‘грудной звук’ (‘необыкновенно приятный звук грудного голоса’) и ‘звучание скороговоркой’ (‘скороговоркой играют, стрекочут’, ‘скороговорка ласковая’) (166, 255, 277). Воспроизведение фрагментов украинской речи — "бувайте и сидайте", "до дому, громада!" (259, 276) — демонстрирует специфику устойчивых речевых выражений и грамматических конструкций украинского языка; ремарки относительно особенностей обращения ("извозчики, оказалось, ездили тут парой… и разговаривали друг с другом на “вы”…") (163) дают представление об этикете речевого общения в Украине.
Останавливаясь на своеобразных чертах украинского национального характера, И. Бунин отмечает гордый женский нрав (256) и совокупность качеств, на которых акцентируется в русской художественной и лексикографической литературе: "По лестнице во второй этаж озабоченно ходили с бумагами в руках, по-хохлацки гнули головы всякие письмоводители и делопроизводители.., племя хитрое и многоопытное при всей своей видимой простоватости" (258). Сходное описание находим у А. Куприна в рассказе "Черный туман": "как истый хохол, был, при всей своей кажущейся простоте, очень ловким и практичным малым… ему помогали те… черты характера, которые он привез с собою из недр провинциального юга: хитрость, наблюдательность…" [11: III, 274]; "хохол… хитрее черта" — иллюстрирует этноним ‘хохол’ Словарь В. Даля [5: IV, 563].
Украинский культурный компонент в сфере народно-поэтического творчества представлен упоминанием в оригинально-графическом оформлении песен "о вильном казацьстви", "До зброи, громада!" (с определением ‘украинская марсельеза’), "Ой, на горі та женці жнуть…" (168, 172, 256). В воссоздании культурно-исторического портрета украинского народа обращение к теме казачества и его героям — Дорошенко, Сагайдачному (263) — имеет сакральный и немаловажный смысл, поскольку именно феномен украинского казачества "вскрывает" такие национальные черты, как свободолюбие, национальное самосознание, волю, отвагу, сама же эпоха украинского казачества (ХV — XVI вв.) формирует глубинную духовность украинской культуры в целом.
Поэтические строки ‘прекрасной народной песни’ "Ой, там на горі та й женці жнуть" включает в повесть "Слепой музыкант" В. Короленко [9: 130]. Выборочно цитируя песенные куплеты, В. Короленко и И. Бунин (262–263) сопровождают их индивидуально-авторскими пояснениями, пересказом, собственными ассоциациями и возникающими эмоциями, которые во многом совпадают и незначительно разнятся в отношении понимания украинской "исторической картины". Украинский народно-поэтический элемент в русском художественном тексте является своеобразным вербальным знаком, формирующим "символическое пространство" произведения на национально-историческую, духовно-культурную тематику, тем средством, которое сложно назвать спонтанным (т. е. введенным в текст под влиянием исключительно авторских эмоций): у литературных классиков, как отмечают литературоведы, и в частности у И. Бунина, "нет случайных величин" [20: 9].
Фактографический материал, имеющий отношение к биографии И. Бунина, нашел свое отражение в ономастической лексике. Украинский гидронимикон и топонимикон (со знаковыми для урбанонимов историческими микротопонимами) охватывает регионы местопребывания писателя в Украине. Это Днепр, Псел [3], Киев (‘Киевская София’, ‘киевские пещеры’), Харьков (‘Сумская улица’), Черкассы, Чигирин, Николаев, Дикое Поле (районный центр Полтавской области, в историческом понимании — старинное название придонских степей, территория современных Полтавской, Днепропетровской, Кировоградской, Запорожской и др. областей, подвергавшаяся турецко-татарским набегам и разрушению), Казачьи Броды (‘старинное село в Поднепровье’), Чертомлык (скифский курган IV в. до н. э. близ города Никополя [6: Х, 574]).
Наиболее широкими картографическими чертами представлена Полтавская область — Кременчуг, Хорол, Лубны, что в некотором роде реализует познавательную функцию художественного текста. Полтавский регион ассоциируется у И. Бунина с именем — жизнью и творчеством — Н. Гоголя. Не упоминая конкретно топоним "Полтава" (но который очевиден из контекста), автор сообщает, что характеризуемая местность — это "город, где учился Н. Гоголь" (в Полтаве Н. Гоголь окончил уездное училище [16: 249]), а "весь окрестный край был его" — Миргород, Яновщина, Шишаки, Яреськи (259); И. Бунин также отмечает правильное ударение в грамматических формах топонимических наименований —‘посланный зачем-то в Шишáки’, ‘в Янóвщине записал о корчме’ (265, 266).
Полтавский топонимикон в романе отражает как биографические вехи в жизни И. Бунина, так и поэтическую особенность авторского восприятия Украины (для сравнения: в художественных произведениях В. Короленко и А. Куприна преобладает картография Западной Украины, поскольку для В. Короленко западная область Украины была местом, где протекали его детские и юношеские годы, для А. Куприна западные области были связаны со служебной деятельностью).
Украинский антропонимикон, помимо национального именника, содержит имена с польским и тюркским элементом, что подчеркивает поликультурность украинского пространства, обусловленную конкретными историческими событиями на украинской земле, западнославянским соседством (‘богатая вдова Шкляревич’, ‘бородатый статистик Леонтович’, ‘прелестная девочка Браиловская [4]’, ‘секретарь управы Сулима’, ‘старик Кованько’, ‘какой-то Василенко’); украинский антропоним Кочубей [5], восходящий к тюркским языковым истокам, номинирует собирательный образ украинца с характерными для него житейско-будничными занятиями: "В полдень прошло мимо нас в этой горячей пустыне хлебов нечто совсем кочевое: бесконечные овчарни Кочубея" (266).
Наличие польских персонажей с собственными польскими именами (в романе "Жизнь Арсеньева" — это ‘поляк Ганский’, ‘пан Лисовский’ и др.) некоторые исследователи творчества И. Бунина связывают с автобиографическим контекстом его произведений, с компонентом "иноземности происхождения" писателя (в частности, польско-литовским), его "прапамятью", на что сам классик не раз намекает в своем литературном наследии [17: 80–81] (в "Жизни Арсеньева" такие "автобиографические воспоминания" присутствуют на первых же страницах). Учитывая определенную "вымышленность" художественного произведения и конкретную украинскую тематику отдельных фрагментов романа, полагаем, что наличие польского элемента в украинском именнике "малороссийских" персонажей "спровоцировано" культурно-историческим контекстом.
Исторический портрет нации не является полным без выдающихся личностей культуры (науки, образования, литературы); в свою очередь, включение в русский роман реальных и известных имен украинской культурной среды реализует просветительную, образовательную функцию художественного произведения.
Для И. Бунина украинское культурное пространство связано с именем украинского историка и фольклориста М. Драгоманова: пребывая в Украине, персонаж, повествующий от лица автора, сообщает о своем знакомстве с ‘малорусскими "Думами"’ [6] (172); И. Бунин вводит в художественный текст ремарки, передающие авторские эмоции (‘празднично прошла для нас зима’) при восприятии актерского мастерства Заньковецкой и Саксаганского — выдающихся деятелей ‘малорусского театра’ (279) ("Заньковецкая — псевдоним Адасовской Марии Константиновны /1860 — 1934/, украинской актрисы и театральной деятельницы; Саксаганский Панас Карпович /1859 — 1940/ — украинский актер и режиссер" [10: 339]).
Обращение к именам литературных классиков, украинских или выходцев из Украины, усиливает фон "украинского текста". Так, цитирование поэзии Т. Шевченко дает возможность И. Бунину непосредственно вводить в русское художественное произведение живую украинскую речь, передающую ментальные особенности украинского мировосприятия национального пространства ("Чайка скиглить, литаючи, мов за дитьми плаче, солнце грiє, витер вiє на степу козачем…") (260); цитаты из записной книжки Н. Гоголя детализируют специфику украинской культурной среды ("Подсолнечники над плетнями и рвами, и соломенный навес чисто вымазанной хаты, и миловидное, красным ободком окруженное окошко…") (261), знакомят русскоязычного адресата с украинизмами, входящими в синонимическую пару с уже упомянутыми автором романа украинскими лексемами, с номинациями, закрепившимися в словарной фонде русского языка в других значениях: например, плахта и гоголевская запаска (271) ("род женской одежды, заменяющий юбку" [23: II, 93]); в русской лексикографической литературе лексема "запаска" характеризуется как областная в значении "женский передник; фартук" [5: I, 612; 18: Х, 305].
Украинская тематика в романе включает в себя философские размышления И. Бунина об Украине: ее истории с проекцией на будущность "страны" (260); особой среде украинских "народовольцев" (их увлечении революционными, реформистскими идеями, идеей переворота, конституции), "работа" которых предшествовала революционным процессам начала ХХ века и, по мнению автора, не имела никакого отношения к благосостоянию народа (в этом контексте упоминается имя В. Короленко) (167–171); о частном событии (имеющем обширный характер) — проводах украинских переселенцев, отправлявшихся в Уссурийскую область в поисках заработка (270), очевидцем которых был И. Бунин.
Художественное воплощение в романе конкретных исторических фактов сопровождается употреблением украинской лексики, ономастикона, опосредованным, почти этнографическим описанием украинской культуры (‘красный горячий борщ’, ‘сало’). Затронутые "старые" темы свидетельствуют о цикличности истории и приобретают "свежесть" в контексте их переосмысления современным читателем. О такой открытости границ текста писал М. Бахтин: "Текст печатный, написанный… не равняется всему произведению в целом… В произведение входит и необходимый внетекстовой контекст его… (конечно, контекст этот меняется по эпохам восприятия, что создает новое звучание произведения)" [1: 370].
Таким образом, текстуальный анализ "Жизни Арсеньева", литературно-критических работ и биографических статей позволяет выявить "украинские реалии" в романе, их значимость в культурно-историческом аспекте, определить культурно-бытовую почву, формирующую тип украинского персонажа и его ментальность. В пейзажах, лирических и исторических отступлениях И. Бунин дает живописно-наглядную характеристику украинского народа, черпая вербальные краски из украинского языка. Значение ряда украинских героев (в том числе упомянутых реальных исторических лиц) представляется намного шире их конкретно-исторического бытия.

1.      Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского / М. М. Бахтин. — 4–е изд. — М.: Совет. Россия, 1979. — 318 с.
2.      Большой толковый словарь русского языка / Сост. и гл. ред. С. А. Кузнецов. — СПб.: Норинт, 2000. — 1536 с.
3.      Бунин И. А. Собрание сочинений: в 9 т. / И. А. Бунин. — М.: Гос. изд‑во худ. литературы, 1965—1967.
4.      Великий тлумачний словник сучасної української мови / Уклад. і гол. ред. В. Т. Бусел. — К.; Ірпінь: ВТФ "Перун", 2007. — 1736 с.
5.      Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. / В. Даль. — М.: Гос. изд-во иностр. и нац. словарей, 1955.
6.      Енциклопедія історії України: у 10 т. / редкол. В. А. Смолій (голова) [та ін.]. — К.: Наукова думка, 2003—2013.
7.      Етимологічний словник української мови: у 7 т. / Редкол.: О. С. Мельничук (гол. ред.) та ін. — Т. І–VІ. — К.: Наукова думка, 1982—2012.
8.      Квитка-Основьяненко Г. Ф. Прозаические произведения: в 7 т. / Г. Ф. Квитка-Основьяненко. — К.: Наукова думка, 1979—1981.
9.      Короленко В. Г. Избранные произведения / В. Г. Короленко. — М.: Гос. изд‑во худ. литературы, 1948. — 672 с.
10.    Котляр Л. Примечания // Бунин И. А. Собрание сочинений: в 9 т. / Л. В. Котляр. — М.: Гос. изд‑во худ. литературы, 1966. — Т. VІ. — С. 324–339.
11.    Куприн А. И. Собрание сочинений: в 6 т. / А. И. Куприн. — М.: Гос. изд‑во худ. литературы, 1957—1958.
12.    Михайлов  О. Примечания // Бунин И. А. Собрание сочинений: в 9 т. / О. Н. Михайлов. — М.: Гос. изд‑во худ. литературы, 1966. — Т. VІ. — С. 311–323.
13.    Михайлов О. Строгий талант. Иван Бунин. Жизнь. Судьба. Творчество / Олег Михайлов. — М.: "Современник", 1976. — 279 с.
14.    Паустовский К. Г. Вступительная статья // Бунин И. А. Повести, рассказы, воспоминания / К. Г. Паустовский. — М.: "Московский рабочий", 1961. — 631 с.
15.    Редько Ю. Словник сучасних українських прізвищ: у 2  т. / Юліан Редько. — Львів: ТОВ "Простір–М", 2004.
16.    Русские писатели: биобиблиографический словарь / Ред. коллегия: Д. С. Лихачев, С. И. Машинский, С. М. Петров, А. И. Ревякин; сост. А. П. Спасибенко, Н. М. Гайденков. — М.: Просвещение, 1971. — 728 с.
17.    Сетько О. А. Образы поляков в творчестве А. И. Бунина // О. А. Сетько / Весцi БДПУ. Серыя 1: Педагогiка. Псiхалогiя. Фiлалогiя. — 2013. — № 2. — С. 80–84.
18.    Словарь русских народных говоров: в 47 вып. / гл. ред. Ф. П. Филин. — М.—Л./СПб: Наука, 1965—2014.
19.    Словник української мови: в 11 т. / Гол. ред. кол. І. К. Білодід. — К.: Наукова думка, 1970—1980.
20.    Смоленцев А. И. Роман А. И. Бунина "Жизнь Арсеньева": "контексты понимания" и символика образов: дисс. … кандидата филол. наук: 10.02.01 / А. И. Смоленцев. — Воронеж, 2012. — 223 с.
21.    Твардовский А. Т. О Бунине // Бунин И. А. Собрание сочинений: в 9 т. / А. Т. Твардовский. — М.: Гос. изд‑во худ. литературы, 1965. — Т. І. — С. 7–49.
22.    Толковый словарь русского языка: в 4 т. / Под ред. Д. Н. Ушакова. — М.: Гос. изд-во иностр. и нац. словарей, 1935—1940.
23.    Українсько-російський словник: в 6 т. / Гол. ред. кол. І. М. Кириченко. — К.: Вид-во АН УРСР, 1953—1963.
24.    Чехов А. П. Собрание сочинений: в 12 т. / А. П. Чехов. — М.: Гос. изд‑во худ. литературы, 1960—1964.

---