Юрий Борисович Орлицкий — один из виднейших специалистов в области свободного стиха и в области стихопрозы, пограничной зоны между свободным стихом и прозой. Его стиховедческие книги, известные прежде всего филологам, содержат громадный материал, позволяющий наблюдать и осмысливать эту трудно приживающуюся на нашей ниве манеру письма. Оттого с удвоенным интересом встречаешь поэтическую книгу ученого, умеющего с детской доверчивостью вглядываться в новое, неизвестное. Должно быть, и название для книги нарочито не показное, где под «иным» можно видеть не только и не столько формальную составляющую текстов.
Из чего же складывается поэтический облик новой книги Орлицкого? Во-первых, пристрастие к верлибру не оказывается помехой силлабо-тонике, не только не отменяет ее, но, пожалуй, создает особое натяжение: то, где, кажется, главенствует авторская прихоть, уравновешивается твердо установленным законом. Во-вторых, во всех текстах — стихах, циклах, «сверхповести», по меткому слову Арсена Мирзаева, — чувствуется присутствие автора: лирический голос — при всей его, как и должно быть, переменчивости — везде хорошо слышен, окрашивает картинку, эпизод, саму ситуацию говорения в признание, отрывок задушевной беседы.
Кажется, главным сюжетом поэта является дорога, причем даже не важно, кто в нее отправился — важно, что вехи на пути отмечаются географическими названиями, фиксацией впечатлений от поездки в метро, быстрым проходом по музеям, встречами с поэтами, близкими или воспоминаниями об этих встречах. Идущему, пересекающему дали мира открываются незначительные, вроде бы, детали, лица, но они полны глубокого смысла.
Даже будущее представляется поэту в образе дороги:

Поэтому не будет натяжкой сказать, что т. наз. лирический герой Орлицкого — путешественник, странник, и ему присущи многие черты открывателя в самом незаметном и вроде бы прозаическом. Об этом он говорит сам, продолжая Блока, только уже без трагической самоиронии и без самообвинения: «отнимать у цветка аромат / и возвращать обратно» — наоборот, это черта отличия от тех, кого стоит бояться поэту в мире. Горький опыт подсказывает, что далеко не так все благополучно, и тезис «и меня только равный убьет» давно опровергнут самым жестоким образом. Поэту милы безлюдье, тишина, воспоминания о близких. Агрессия внешнего мира выбивает его из равновесия, кажется, и без того шаткого.
А достигается равновесие именно в дороге, при очерчивании маршрута, в пространственном непокое. Например, есть в книге два стихотворения «Московская география»:

и

Наверно, именно к последнему — к полям — устремлено существо героя Орлицкого — силящегося собою связать воедино весь мир, испытывая к нему двойственное чувство, что-то вроде любви–ненависти к «тощей карте маршрута», вытянутой «из колоды страны». Таков удел! «Пространств зияющая пасть…» «Простор твой вынужден — не нужен». Думается, традиционные стихи Орлицкого — в большей степени плод усвоения ритма поездов, теряющихся в страшных далях…
Иначе обстоит с верлибрами: им сопутствует музыкальность — наверно, так действенно автор интерпретирует и воплощает требование Геннадия Айги к такого рода стихам: они должны держаться «стихии музыкальности». Помимо явных аллюзий на глубоко музыкального Блока, Орлицкий ориентирован на рок-традицию, о чем свидетельствуют все заглавия текстов, составляющих цикл «Запиленный винил (When the Music Over)». Это не простые мемуары любителя и знатока старого рока, это двуязычные медитации «на тему», когда от темы осталась память о ней сквозь «песок» прожитых лет — следствие частого прослушивания…
Но не только музыка как таковая — основа поэтического логоса Юрия Орлицкого. Пользуясь известной формулой, можно сказать, что, даже говоря о сегодняшнем или завтрашнем, поэт взывает к памяти: «Говори». И слова, подчас скупые, он разбирает, подобно оракулу, у этой сивиллы. И действительно, что-то есть гадательное во многих стихах книги:

Даже в ироничных, немного насмешливых стихах Орлицкий оставляет что-то затаенное; не то чтобы что-то было утаено, но всегда присутствует именно это щемящее, нежное, как бывает нежной кожа на месте заживающей раны.
Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что стихи, собранные под непритязательным названием «Верлибры и иное», говорят о человеческой боли, способной передаться тем сильнее и острее, чем точнее и отточеннее о ней сказал поэт. Сама же боль в мире Орлицкого — от медленного, неслышного утекания времени, исчезновения милого, близкого.