***

В Барселоне выпал снег,
И невиданным покровом
Средиземный человек
Ослеплён и очарован.

Но совсем не для него
Это белое свеченье
В синем море — моего
Сердца умопомраченье.

Это выехал ко мне
Из страны по-ту-бережной
На серебряном коне
Дивный рыцарь белоснежный.

В небе звёздами звеня,
Он в рожок заветный дует,
Клонит пальмы и меня,
Смуглокожую, целует.


Героиды

1. Андромаха

Над горстью мужниного праха
Бессонный воздух целовать.
Грустит живая Андромаха —
Душа, повернутая вспять:

Туда, где грозовою тенью —
Предчувствия — осенены
Окаменелые растенья,
Её девические сны.
Как будто облако разбилось,
И опрокинутое зло
В зеркальном круге отразилось,
Заранее произошло.

Как будто в ад слетая, с веток
К корням срывается листва
И поворачивает к свету
Рубцы изнаночного шва.

2. Хромоножка

Там облака, уставшие от ветра,
Образовали тонкую дугу,
Подёрнутую капельками света.
И аист в розовеющем кругу.

Дорожка среди выцветших, белесых —
Из пряденого тонкого руна —
Небесных туч, как Хромоножка в "Бесах",
Восторженной мечтой озарена.

Там девушка склоняется к колодцу.
Прохладную вдыхая полутьму,
Над отраженьем собственным смеётся
И бесам — выходи по одному!


Весна

Это все старичье, мертвечина
Под ногами шуршащей листвы.
Тише следствия зреет причина
В зеленеющих почках лесных.

По колено в железном и ржавом
Утопает готический ствол.
Обречённо и самодержавно
Скинул крону и с трона сошел.

Но уже начинается это:
Свежей ясеневой новизной
Торжество пиренейского лета,
В небесах зачинаемый зной.


Псалом 142

Не оправдания ради
(живому оно не грозит)
взываю к Твоей правде
из кривды моих обид.

Уныньем стянуто сердце.
Без погребальных пелён,
я в горечи верной смерти
безвременно погребён.
Как быть? Облака и бездны,
ангелов и святых,
деревья и птиц небесных
вспомню — да просветит!

Продолженная в молитве,
своё обрела лице
(сухая земля — под ливнем)
слепая душа — в Отце.

Так вот, пока я не умер,
как тебе угодить?
Скажи мне, завтра утром
куда мне уходить?

В силе твоей и правде
мёртвого оживи,
имени твоего ради
скорбь мою отжени.

Ничтожнейшего из малых
милостию омой.
Не потому, что жалок,
а потому что — твой.


Псалом 22

Господь меня пасёт:
удобною тропою
на сочный луг ведёт
и ждёт у водопоя.

Как зелье от греха
унынья и боязни,
помашет мне ольха
и сойка передразнит.

Я буду невредим:
со мною Пастырь верный
и здесь, и посреди
последней тени смертной.

Пусть время точит кость,
а страсти борют с детства,
но посох Его — ось
трепещущего сердца.

На долгие лета
Его дана мне милость:
и чаша налита,
и ось не надломилась.


Бургундия

Ангеле-Хранителю,
в годы жизни смутные
выведи к обители
через воды студные,

ширь любоначалия,
послушанье узкое,
к матушке Евлалии
в герцогство Бургундское.

Там холмы весенние
вышиты овечками,
церковка Успения
с восковыми свечками.

В православной Галлии
смерти ждать и каяться,
матушке Евлалии
угождать и кланяться.

Страсти, как завещано, —
под клобук и мантию.
И чужую женщину
величая матерью,

подпевать на клиросе
да спасать отпетую
душу мою — в мире сем
все равно что нет её:

в снеголюдье пропита,
в средиземье сдавлена,
на морванский opidum
воевать отправлена.

Пажить — будто tunica
на хребте у горного
Ричарда Заступника
или Гуго Чёрного,

политая кровью ли
сарацинской, пóтом ли:
грабили и гробили,
вот и наработали:

Риму — ожерелие,
подати — Людовикам,
королевам — келии,
эшафот — любовникам.

Конского же топота,
грома пушек убыло:
шум сведён до шёпота
ангелов под куполом.
Аналой белеется...
Спой мне, Ангел радости,
песню моей старости:
кирие элеисон.


Шестоднев

Дух отделяет воду от воды
волей всеведущей.
Он небо между водами воздвиг
на день Свой следующий
и воинствам крылатых сил
дал небо высшее,
а нижний свод заботливо сгустил,
и сжал, и высушил.
Трава пробила почву в свой черёд:
творенье поняло...
И Слово знало, что умрёт,
но всё исполнило.


La cuna

Чем ближе к уходу,
тем резче и горше
железный по горлу
стегает горошек
неведомой скорби —
прощания, что ли,
с костями и кровью,
движеньем и волей.
И тем мимолётней
минувшие годы
от Брежнева Лёни —
до этой свободы
смутиться у гроба
в преддверье разлуки,
хватаясь за рёбра
качнувшейся люльки.