Который же был час? Одиннадцать или, может, меньше? В любом случае, было уже довольно темно. Небо светилось, и от стольких звезд казалось полотном, в которое стремительно ворвались тысячи серебряных мотыльков. Дело было на Ильин день. Ливиу возвращался из Вэлен — соседнего села, где праздновался храм*. Он плелся едва-едва, словно разбитый и обезоруженный солдат, а его боевой дух тащился позади как зловонная ветошь. Если бы Ливиу остался один, где-нибудь в пустыне, вдали от всего мира, он, верно, заплакал бы от горя.
Когда я говорю «соседнее село», не подумайте, что речь идет о местности, расположенной за десятки километров от его родного села Хорва. Нет. Оба села отделены друг от друга всего лишь поймой реки Выртежу. Как говорится, рукой подать. Если ты не был глух, можно было даже расслышать, как лают их собаки или как поют их петухи на заре. Жители Хорвы знали, когда в Вэленах свадьбы, а колокольный звон, разносившийся с церковной башни, напоминал и им, односельчанам Ливиу, о каком-нибудь христианском празднике. Добраться до соседнего села можно было двумя способами. Был и третий: пойти напрямик через пойму, что было чревато опасностями. Но рисковать никому не хотелось. Разве только тем, кто был не в ладах с законом. Или, может, какому-нибудь смельчаку, хотя и того на каждом шагу могли атаковать змеи или другие исчадия мрака. Стало быть, два пути. Первый был длиннее, и проходил он через новый железобетонный мост Маргаринты, построенный лет двадцать назад на трассе Херца-Черновцы. Второй путь короче — через мостик к глубине сада Хараламбие Пингиряка, но переходить его можно было только пешком, на велосипеде или на мотоцикле. Потому что мостик этот, сколоченный из дубовых бревен, был очень узок, и, понятное дело, не мог выдержать большого веса. При сильном ветре было даже слышно, как скрипят все его крепления. Хотя этот путь был удобнее, Ливиу выбирал другой, по мосту Маргаринты. Тогда у него были на это свои причины, поскольку он старался как можно реже проходить мимо дома старика Хараламбие. Все вокруг этого дома вызывало у него подозрение. Когда он был еще ребенком, старик Хараламбие был самым старым жителем их села. Жил он один. Было ему около ста лет. Может, даже больше. Никто этого точно не знал. Старожилы рассказывали, что он покинул село, когда у него только-только пробивались усы, а по возвращении он уже был полностью седым и носил бороду. В селе его встретить можно было редко. Два или три раза в год он выходил, чтобы купить себе в магазине спички, соль и другие мелочи, необходимые в хозяйстве. По пути в лавку он всегда шел по краю дороги, опустив взгляд, словно боясь людей. После его возвращения по селу пронесся слух, что этот старик с бородой до самого пояса, там, где он был, совершил смертоубийство. Но никто так и не решился привести этому доказательства. А то факт, что он находился на свободе и не преследовался властями, постепенно заставил людей не придавать этим слухам значения. Он умер, когда Ливиу было девять-десять лет.
За два или три года до этого он, подобно другим детям, направился к его фруктовому саду, чтобы раздобыть себе там пару груш. Было их там тьма тьмущая. Не думаю, что в нашем селе был хоть один ребенок, который не захотел бы оказаться летом в саду старика хоть на пару часов. Там были десятки сортов яблонь, груш, черешен и других плодовых деревьев. Весной, в период цветения, перед тобой, казалось, открывались врата рая. Ливиу уже набил себе майку мускатными грушами, когда у забора вдруг появился Пингиряк, громадина в два-три метра (по крайней мере, так ему тогда казалось), укутанный в свою белую и длинную бороду, ворчавший что-то непонятное и грозивший своей палкой, выпуклой на конце. Его темные, глубоко посаженные глаза, казалось, метают невидимые снаряды (как в том фильме про войну, который он видел по телевизору), которые тебя все-таки задевали. Если постоять перед ним подольше, они, наверняка, могли бы тебя убить. Старик пытался дотянуться до Ливиу, просовывая в щели плетня свое наводящее ужас орудие. Но тот уже бежал как ошпаренный. Когда он добрался до речной трясины, как можно дальше от этого монстра, у него за пазухой оставалась лишь пара груш. И даже находясь на безопасном расстоянии от этого бородача, его образ, казалось, все еще стоял перед ним. Он его чувствовал. Понадобилось некоторое время, чтобы он понял, что того уже нет рядом. Что он от него отделался. Пока он бежал время как будто застыло на месте, застряв между бетонными плитами. И даже сегодня он все еще не возьмет в толк, как ему удалось тогда перепрыгнуть канаву у межы Кикиризы. А ведь он ее перепрыгнул.

Как я уже говорил, Ливиу возвращался из соседнего села, где праздновался храм. Он шел как поверженный и обезоруженный солдат, а вместо ожидаемого радушия его чуть не поколотила банда афганца Костикэ Допа. Все звали его афганцем, потому что тот служил в Афганистане, у русских. Костикэ окончил службу три или четыре года назад, где-то в середине мая. Он носил форму парашютиста, синий берет спадал на ухо, а на груди было множество разных бляшек и даже две медали. Один значок изображал раскрытый парашют, к которому на маленьком колечке была прикреплена круглая, блестящая фитюлька с выдавленной на ней цифрой 88. Костикэ хвастался перед детьми, утверждая, что это число врагов, убитых им за девять месяцев службы в Афганистане. И что на самом деле эта цифра не настоящая. Он был уверен, что убитых было больше. Что во время боя сложно всех подсчитать. Их нельзя построить перед собой, как живых, и сосчитать. Позже стало известно, что он морочил им голову. Цифра показывала, сколько раз он прыгнул с парашютом. Если еще прыгал! Больше двух месяцев он носил форму с сержантскими погонами и берет, хотя было знойное лето с температурой выше тридцати пяти градусов.
Как только афганец появлялся со своими дружками, все понимали, что дело пахнет жареным, что праздник, будь то Пасха, храм и что-то еще, закончится дракой. Большой или не очень. С переломами костей или всего лишь небольшими царапинами. Одному Богу было известно. А этого типа, то есть Допа, укротить было невозможно. С ним нельзя было ни по-хорошему, ни по-плохому. В милиции он чувствовал себя как дома.
Два года назад, на Пасху, он избил братьев Корбу, и обоих увезли в больницу со сломанными ребрами и сотрясением мозга. Шесть месяцев он отсидел в кутузке, в Садагуре. Это так говорят — «кутузка». На самом же деле это был милицейский изолятор. Днем его водили на всякого рода работы, а на полученные деньги (ведь он получал там еще и зарплату!) он оплачивал лечение братьев Корбу. Ну и что?! Как говорится: черного кобеля не отмоешь добела… «Наделали детей при русских, совсем совести нет», говорили одни старухи. «Что поделать, если человек больной», причитали другие… «Огнестан виноват… В том аду много народу искалечилось». Они говорили про войну в Афганистане. И были правы. Ливиу, как я уже говорил, знал Костикэ еще со школы. В селе Вэлены была восьмилетка. Все желавшие окончить среднюю школу ходили к ним, в Хорву. Он был на три или четыре года старше Ливиу. Оценками он не блистал, зато был хорошим спортсменом, прекрасным бегуном, особенно на длинные дистанции. Ливиу помнил, как его фотография долгое время висела на доске почета рядом с лучшими спортсменами школы. Но по возвращении из Афганистана его словно подменили. Это был другой человек. У него появились два безобразных шрама. Один, длиной около трех сантиметров, на правой щеке, а другой, который он старался прикрыть длинными волосами, — на затылке.

Но самое жуткое его воспоминание было связано со смертью Пингиряка. Ливиу боялся его, даже зная, что тот мертв. Однако, несмотря на это, вместе с другими детьми он тоже пошел на похороны. Он вышел пораньше, чтобы побольше увидеть. В их селе хоронили обычно около трех пополудни. Ничего не предвещало беды или несчастного случая. Как только было объявлено, что Хараламбие Пингиряк ушел в вечность, пономарь не забывал звонить в колокола каждые полчаса. Чтобы, упаси Боже, кто-нибудь не забыл, что умер односельчанин. Но после того как, около двух с чем-то, усопшего вынесли во двор, а родственники стали укладывать первые мосты* на последнем пути того, который был Хараламбие Пингиряк, когда священник Василе читал один за другим стихи из писания, не забывая при этом наводить порядок среди тех, кто нес священные хоругви, в небе неожиданно раздался грохот. Все посмотрели вверх, а там — ничего. Небо было чистым. Горячие лучи солнца, как ни в чем не бывало, пробивались сквозь ветки деревьев в саду монстра. Село Хорва было расположено между трех холмов, и было трудно себе представить, что за одним из них, Дурилэ, свой лагерь разбил целый полк разъяренных туч. Они выглянули только спустя несколько минут. Тучи стремительно наступали и были такими черными, что, казалось, в них отражалась земля. От черноты они просто блестели.

Когда он подошел к Дому культуры в соседнем селе, вдоволь перед тем искупавшись в Озере Профиры (после знойного дня иначе было нельзя), было уже около шести. Здесь стояла неописуемая суета. Люди безостановочно сновали туда-сюда. Играл тараф* под управлением Били. О-го-го! Георге Билю из Пасата уважали во всей округе. Когда появлялся Биля, народ слетался как мухи на мед. Кто-то танцевал. Повсюду бегали дети. Смех. Крики. Было там и несколько изрядно перебравших типов. Некоторые из них строили из себя клоунов, другие слонялись среди танцующих. Спокойно было только возле забора, где мэр предусмотрительно установил несколько скамеек. Там расположилось довольно много старушек, внимательно фиксировавших происходящее.
Ливиу очень обрадовался, снова встретив Стелуцу. Волосы, собранные в пучок, розовое платье, плотно облегавшее фигуру, делали ее настоящей феей. Ее светлый облик и ее изящные движения завораживали. Они были давно знакомы. С ней была еще одна девушка, Санда. Они работали вместе. После нескольких танцев Стелуца сказала, что приглашает его к себе домой, на храм. Решили станцевать еще одну хору** и потом пойти. Ливиу не мог бы сказать, что был по уши влюблен в Стелуцу, но она была бойкой и милой девушкой, и рядом с ней ему было хорошо. Даже очень хорошо. У нее была обворожительная улыбка и две ямочки на щечках. Ему казалось, что и он был ей не безразличен. Возможно, поэтому она и пригласила его на храм. Все это происходило около семи часов вечера. Позже, втроем, они должны были вернуться на дискотеку в большой зал Дома культуры. После танца Ливиу взял Стулуцу за руки, и вместе они с трудом пробрались среди танцующих. Выйдя на дорогу, они были рады, что никому не удалось их разнять, что он ни на одно мгновение не выпускал горячую и приводящую в трепет ручку Стелуцы.
Как вдруг… перед ними появился афганец. Будто из-под земли, вокруг него собралось еще пять-шесть отморозков. «Чего цепляешь наших девчонок?», повторял он один и тот же вопрос, как заевшая пластинка. Казалось, он говорил не ртом, а шрамом, который теперь доходил у него до самого уха. «Каких девушек, ты? Написано, что ли, где-нибудь, что они ваши?», попробовал он парировать. Но, кажется, без особого успеха. Сначала девушки тоже попробовали дать отпор, но, после того как афганец отпустил в их сторону пару крепких слов, и зная его привычку сразу бросаться в драку, они, испугавшись, отошли в сторону. Остался он один на один с бандой. Друг против друга выступали неравные силы. Слово за слово, дошло до «убери от меня свои руки». Поначалу они только толкались. Его отпор выводил афганца из себя. Драки было не избежать.
Они наступали на Ливиу, и он… дал деру, как говорит Томозян. Да-да, все именно так и было. В той ситуации только бегство и могло его спасти. Но как он удирал! Сначала — через кукурузу. Потом вдоль какой-то речушки. Несколько дворов, кишащих домашней птицей, и еще один огород с кукурузой. За ними пастбище, кусты и бурьян. Даже сегодня он не мог бы сказать, как долго его преследовали ребята афганца, зато бешеный лай дворняг не утихал за ним ни на секунду. Выбравшись на мощеную дорогу, он, разгорячившись, пыхтел как паровоз. Некоторое время он пролежал в траве на обочине, зеленой и приветливой. В тот момент ничто не могло бы заставить его подняться и пойти домой. В Хорву. Ливиу с горечью думал о том, что же ему сказать Стелуце при встрече? Что ему скажет она? Захочет ли она вообще говорить и дружить с трусом, с молокососом?

Внезапно налетел и свирепый ветер. Деревья в саду Пингиряка всеми своими ветвями пытались защититься от ярости небес. Пономарь звонил во все колокола, но было слишком поздно. Потом одна из сабель этого небесного воинства ударила по водонапорной башне фермы, и та задымилась. Когда похоронная процессия уже довольно далеко отошла от дома покойного, тучи спикировали и в решительной атаке слились с землей. Дождевые волны шли отовсюду, и стоял такой шум, что колокольный звон едва можно было расслышать.
Начался потоп. Все вымокли до нитки, даже самые предусмотрительные, захватившие с собой зонты или целлофановые мешки. Но все это стало бесполезным, потому что сильный ветер с яростью раздувал мешки и во все стороны выворачивал зонтики. Все выпачкались грязью, будто снимались в каком-то многосерийном фильме ужасов. Когда люди во главе со священником с горем пополам добрались до кладбища, в яме, выкопанной накануне, было полно воды. Мутная, не предвещавшая ничего хорошего вода. Всех охватила паника. Но это было только начало. Вдруг люди увидели, что в черной воде извиваются какие-то существа.
Что это было?! Там были змеи! Змеи! Будто отравленная стрела, толпу пронзил ужас. Люди едва могли осенить себя крестным знамением, держась как можно дальше от ямы. Что все это могло значить?! Господи Боже! Было ли это проклятьем?! Божьей карой? Какое зло учинил этот человек в своей жизни, что по его душу явилась такая уйма змей? Кто их послал? Может, их послали святые Архангел Михаил и Гавриил, чтобы унести душу этого грешного? И куда они его понесут: в рай или в ад? Людей охватил холодный ужас.

Как я уже говорил, Ливиу возвращался из соседнего села, где праздновался храм… Какое-то время его мысли были заняты лишь тем, что произошло в тот вечер. Ни о чем другом думать он не мог. Он уже перешел мост Маргаринты, когда, вдруг, остановился как вкопанный. Так он простоял несколько долгих минут. Может, он захотел вернуться в соседнее село? Пусть себе идет, если хочет. Скорее всего, ему стало плохо. Бедняга! Однако дело было в другом. На фоне надоедливой музыки, которая все еще доносилась из дома культуры в Вэленах, Ливиу пришла отличая идея... «А не заглянуть ли мне к близняшкам Калистру?», сказал он, но никто не поспешил одобрить или отвергнуть эту мысль, родившуюся при таких печальных обстоятельствах. И тогда он сам продолжил: «Думаешь, это хорошая мысль? Тебе не кажется, что в этот час они уже спят?» «Никогда не знаешь наверняка. Может быть, но вдруг повезет… Забыл, что завтра воскресенье? Капелька грушевой цуйки* как бальзам залечила бы все мои душевные раны». Мысль об этом немного его взбодрила. Может, даже слишком сильно.
Близняшек звали Виолета и Лия. Они жили с матерью. Ливиу звал ее тетей Элеонорой. Хорошая женщина. Она работала поварихой в тракторной бригаде и всегда старалась угостить его очень вкусной выпечкой. Иногда давала даже немного выпивки. Чтоб язык развязался, говорила она с улыбкой. Тетя Элеонора приходилась Хараламбие Пингиряку племянницей. Ее дед и отец Хараламбие были братьями, они поссорились и даже подрались лет сто тому назад из-за нескольких наделов земли вблизи Вэленского леса. Обида была такой сильной, что передавалась, словно реликвия, из поколения в поколение. Прошли годы, но, когда ссорились два брата, еще можно было услышать: «Эй, что это вас понесло ссориться, будто вы из Пингиряков?!»
Ходили слухи, будто, когда Хараламбие вернулся в село, тетя Элеонора так и не зашла к нему, чтобы поприветствовать и справиться о здоровье, но и старик не спешил навещать племянницу, его единственную кровную родственницу, остававшуюся в Хорве. Когда старик умер, никто не видел, чтобы тетя Элеонора пролила хоть одну слезинку. Хотя бы для отвода глаз. «Пошла бы и ты, Элеонора, свечку бы хоть подержала у головы дядьки-то!» — кричала ей через забор Ануца Феркула, завидев ее, хлопотавшей по двору. Элеонора не произносила ни слова. Прятала лицо в платок и убегала в дом. К нему она так и не пошла, и на похоронах ее никто не видел.
Муж тети Элеоноры, Ион, скончался несколько лет тому назад. Многим его смерть казалась подозрительной. Некоторые и сегодня считают, что Ион умер не своей смертью. Бедняге не было даже пятидесяти. Человеком он был крепким и никогда ни на что не жаловался. Напротив, он даже участвовал в сельских праздничных состязаниях по вольной борьбе. Зачастую баран доставался именно ему. И вдруг — на тебе… Милиция стала подозревать, что тетя Элеонора якобы его отравила. Доказательств не было, зато имелись свидетельства соседей, которые никогда не видели их в ссоре. И тогда дело закрыли.

Первыми из состояния колдовского оцепенения вышли родственники Пингиряка. Они поняли, что это не кошмар, что все происходит на самом деле. Это была их жизнь. И они, родственники покойного, и остальные были жестоким образом заброшены в самый центр всего этого ужаса.
В таких ситуациях, если только не видишь дальше своего носа, нужно приложить некоторые усилия и быстро опомниться, прийти в себя, начать действовать. Они подошли к священнику и едва слышимым голосом, чтоб не дай Бог не навлечь на себя других несчастий, спросили: «Батюшка, что нам теперь делать с усопшим? Домой мы его отнести уже не можем…» «Ох, не знаю. Бог мне свидетель, за тридцать с лишним лет своего священства, я не встречал такой напасти…» И священник, мысли которого блуждали лишь по ему одному известным далям, механическими движениями осенял себя крестным знамением… «Подождем еще немного… Может, дождь перестанет…»
Ветер как будто слегка утих, а тучи, казалось, бросив якорь, замерли над селом. В какой-то момент священник предложил: «Попробуйте вычерпать из ямы воду». Могильщики, крепкие ребята, схватили ведра и принялись за дело. Чтобы побороть неистовство природы. Они быстро вычерпывали воду из ямы, захватив в ведра и несколько змей и отбросив их как можно дальше, но напрасно. Вода прибывала снова, все больше и больше. Казалось, что и змей становится все больше. «Говорила я тебе, что он кого-то убил! Даже земля его не принимает», — шепнула Олга, жена Иона Дурилэ, своей подружке, Ленуце Апопий. «И убил-то, наверняка, не меньше одного». Она прошептала это так, чтобы ее услышало как можно больше народа. Эта Олга еще та штучка! «Да помолчи ты», — отвечала Ленуца. «Побойся Бога. Мало ли чего толкуют. Говоришь так, будто видела все своими глазами. Не бери себе греха на душу. Мало их у тебя?!.» «У меня?» «Замолчи!»
А дождь не переставал. «Делать нечего», сказал, отчаявшись, священник, и снова перекрестился. «Похороны нужно отложить. Ну что за мир такой… Покойник останется на ночь в церквушке. Рядом с ним могут оставаться и родственники. И если дождь прекратится, завтра, около двенадцати, закончим обряд. В три у меня еще одни похороны, в Китанке».

…Он зашел через калитку. В окне горел свет... Тетя Элеонора не держала собак. В селе было мало семей, у которых не было собак. Он не стал стучать в дверь, как делал раньше. Его волновало нечто иное. Что происходит в доме? Чем занимаются девушки? Что делает Виолета? Может, кто-нибудь зашел к ним в гости. Занавески были задернуты так плотно, что ему ничего не было видно. Он смотрел и так, и сяк — все напрасно. И только в верхнем углу окна он заметил небольшую полоску света, куда он мог заглянуть краем глаза. Но как туда залезть? Он повертелся по двору, но не нашел ничего подходящего, чтобы забраться наверх. Потом исчез за домом и, немного погодя, притащил деревянную лестницу. Она показалась ему несколько шаткой, но в тот момент другого решения у него не было. Он очень осторожно приставил ее к стене и влез наверх.
Наконец, он заглянул в ту самую щель в занавеске и… он просто не мог поверить своим глазам. Это было что-то из области фантастики. Что-то уму не постижимое. После всего, что произошло с ним этим вечером, ему даже в голову не могло прийти, что он станет свидетелем такого спектакля. К тому же бесплатного. Его состояние передалось и лестнице, которая под его весом начала издавать глухие звуки. «Еще сломается, к чертовой матери… Еще сломается!» Он вытаращил глаза. Казалась, они сейчас вылезут у него из орбит. Девушки, в чем мать родила, стояли в большом корыте. Не иначе, как две античные статуи. Только живые. Волосы цвета спелой ржи спадали им на плечи извивающимися волнами. Он видел их в профиль. Если бы каким-то чудом Ливиу оказался в тот момент перед ними и должен был бы что-то им сказать, он бы не знал к кому обратиться, к Лии или к Виолете. Обе — словно две слезинки. В действительности, даже одетыми, их было трудно различить, так как обычно они носили одинаковые вещи. И все-таки, Ливиу нашел разницу. У Виолеты была небольшая проблема со зрением. Несколько раз он видел, как она надевала очки. Не знаю отчего, только она не хотела, чтобы окружающие об этом знали. Без очков она немного щурилась. Этот недостаток придавал ей особое очарование. Так она выглядела намного чувственней. Она ему нравилась, и в селе поговаривали, что они скоро поженятся. Им даже назначили день свадьбы.
У девушек была светлая, розоватая кожа, будто смазанная розовым маслом. Они были обворожительны. Сестры стояли спиной друг к другу. Тетя Элеонора лила им на макушку, на груди и на плечи какую-то жидкость из хорошо знакомой ему бутылки с длинным горлышком. Эта была та самая бутылка, из которой она обычно угощала его ароматной грушевой цуечкой. Когда жидкость текла по их грудям, они оживлялись, вздергивая слегка соски. Не спеша, тетя Элеонора наполняла бутылку жидкостью из корыта и повторяла ритуал. Так она сделала раза три. И все повторяла что-то, наверное, какой-то заговор, заклинание, но с улицы слов было не разобрать. Покончив с мытьем, девушки вышли из корыта и запрыгали по полу, вытираясь большими белыми полотенцами. Они смеялись, растирая руки и плечи.
Он жадно смотрел на их бедра, но с высоты лестницы взгляд его все время привлекал рыжеватый пушок, скрывавший неведомый мир. Девушки надели ночные рубашки, а тетя Элеонора, перекрестившись три раза, поставила полную бутылочку на место, на полку для посуды. В какой-то момент лестница под ним пошатнулась, послышался треск, всполошивший всех соседских собак, и Ливиу полетел в траву. В ту же секунду свет в доме погас, а на окне задвигалась занавеска: кто-то пытался вглядеться в темноту на улице. Но увидеть так ничего и не смог.
Он вылетел на дорогу. С того дня и до тех пор, пока он оставался в селе, Ливиу не осмеливался подходить к дому близняшек. Хотя какой-то внутренний порыв все же и понуждал его к ним зайти. Много позже, всякий раз проходя мимо ворот тети Элеоноры (она тоже умерла год или два назад, а девушки вышли замуж и жили в городе), он чувствовал во рту сладость ее выпечки, но вместе с тем его охватывало и чувство стыда, оставшееся после той незабываемой ночи…

Похоронная процессия вернулась в село. Вечером, примерно после семи, унялась и буря. Небо прояснилось, и родственники покойника говорили, что Бог воистину велик и милосерден даже к грешникам. На село жалко было смотреть. Потоки воды прорвали дороги, берега, огороды. Заходящее солнце все еще позволяло своим лучам поиграть на поверхности луж. Гэтежоайя заливалась горькими слезами, причитая о том, что поток воды унес ее курятник вместе со всей птицей. Баба Милитина выносила воду, затопившую дом, тогда как Михай Бибашу весело шел по дороге в гору, к магазину, время от времени ударяя себя в грудь кирпичом и приговаривая: «Бью себя кирпичом в грудь, и мне не больно. Бью сильнее! Ах, чуть-чуть болит…». Люди проходили мимо и делали вид, что не замечают его. О нищих духом позаботится Бог.
На другой день солнце, будто горящий костер, взошло так же, как и всегда, между домами Иона Черней и Василе Туфэ, расположенными на краю села, на холме Штренги. Оно взошло, будто ничего не случилось. И казалось, именно это больше всего и возмущало людей: как же так? Боже, как же устроен этот мир? Родственники покойного попросили выкопать другую яму, а в час с половиной народ уже сидел за поминальным столом. Но обо всем произошедшем никто больше не заговаривал — ни о буре, ни о змеях и ни о прозвучавших там сплетнях.

Ливиу зря беспокоился о том, что подумает Стелуца о его побеге от банды афганца. Когда они снова встретились, она сказала ему, что очень обрадовалась, когда увидела, что он вырвался из когтей этих тварей, ведь только так можно было избежать настоящего мордобоя. «Эти чертовы тупицы тебя бы покалечили. Ты же знаешь, какие кулаки у афганца! Как дубинка Женики Морару, нашего пастуха». Он это знал. И еще он узнал, что Стелуца очень сильно хотела себе красивого мужа. Однажды он услышал, как она говорила Санде: «Пусть бьет меня хоть по три раза на дню, лишь бы был красавцем!» И он им был. Их отношения продолжились. А после трех лет с небольшим Ливиу понял, что больше не может жить без Стелуцы. Он попросил ее руки. Как говорится: тому, что тебе назначили звезды, даже афганец не в силах помешать. Кстати, на свадьбу к ним пришел и Костикэ Доп. На этот раз без банды. Когда он спросил Стелуцу, каким чудом этот тип оказался среди приглашенных, он с удивлением узнал, что афганец на самом деле был ее двоюродным братом. «Но не бойся, шепнула она ему, он мне торжественно пообещал, что будет послушным».
После медового месяца молодожены переехали жить в Черновцы, в однокомнатную квартиру, которую Стелуца унаследовала от своей тети. Однажды, поспорив с молодой женой, Ливиу пулей полетел в город. Проветрить мозги. Именно к такой стратегии он прибегал в подобных ситуациях. А их, слава Богу, было не так уж и много. Так он не давал ссоре расти и обостряться. Какое-то время он побродил по улицам, а когда ноги его уже не несли, он решил немного отдохнуть на скамейке в городском парке «Буковина». Он отчаянно искал свободную скамью. Ему хотелось побыть одному, никого не слышать.
Повернув на аллею, ведущую к артезианскому колодцу, он с изумлением для себя увидел Виолету, которая сидела на скамейке и листала фотоальбом. Было видно, что альбом был старый. Ливиу остановился перед ней и не знал, что делать. Какое-то время Виолета не понимала, что происходит. Ливиу уже собрался уходить, но начал колебаться. А если бы Виолета подняла глаза и увидела, как он удаляется? Как же это выйдет? Он прошел мимо нее и не поздоровался с ней. Оторвавшись от альбома, она достала очки, и, щурясь, посмотрела на стоящего перед ней человека. Почему он не уходит? Что ему от нее нужно? «Ливиу, это ты?» «Вроде я». «Не могу поверить. Я не видела тебя сто лет. Как хорошо, что мы встретились! Я только что вернулась из Хорвы. Там очень красиво! Но что с тобой? Ты какой-то печальный. Ты на что-то обижен?» «Нет, ничего. Все в порядке». «Присаживайся. Не бойся». Он молчал. Даже не знал, что сказать. Он будто оцепенел. Его охватило странное ощущение. Он ведь столько времени не разговаривал с Виолетой. Потом сел рядом с ней.
Виолета стала настоящей женщиной. Она казалась даже красивее, чем раньше. «Я смотрела фотографии той поры, когда была еще незамужней девушкой. Может, ты забыл, что я тоже когда-то была не замужем? Даже не верится, что на фотографиях — это я. Как безжалостно время…» «Не слишком ли ты жестока?», спросил он, попытавшись улыбнуться. «С кем?» «Со временем, с фотографиями». «Какие это были прекрасные времена!.. Так вот, я вернулась из Хорвы. Сейчас в доме моих родителей живет наша двоюродная сестра, Лучика Фэгурел. Ты ее должен знать. Она всего лишь на два-три года младше нас. Лучика вышла замуж, а жить ей было негде. Она умоляла нас продать ей дом, а мы — я и Лия — не смогли этого сделать. По крайней мере, пока что. Только дом и воспоминания все еще связывают нас с Хорвой. Сад, залитый солнцем двор, — все это часть моей жизни. Ливиу, почему ты такой печальный? Постой, я знаю, как тебе развеселить. Она достала из сумки бутылочку с длинным горлышком, которую Ливиу тут же узнал. Та самая бутылка! Господи! На него словно небо свалилось. Потом она достала из салфетки два стакана. Наполнила один и протянула ему. Затем наполнила второй. «Это грушевая цуйка, дорогой Ливиу. Просто бомба. Осталась от мамы, Царство ей небесное. Осталось еще около пятидесяти литров. Что мне с ней делать? Но ведь вкусная». Совсем растерявшись, Ливиу держал стакан в руке. Ему казалось, что он держит в руке гранату с выдернутым кольцом. Что делать? «Пей. Ведь не отраву же я тебе дала. Вот, я уже выпила. Знай, сегодня это не первый мой стакан. Как видишь, пока жива».
Он не знал, что ему делать. Мгновения казались ему вечностью. Что делать? Веревка затягивалась вокруг горла. Что делать? Он сделал глоток, затем еще один… К черту! «Какой ты молодец». Потом они перекинулись парой слов. Избитые фразы. Как дела, где работаешь — пустяки. Ливиу узнал, что Виолета работала в каком-то исследовательском институте, по части медицины. Потом она достала из сумки блокнот, вырвала из него листок и, надев очки, записала номер телефона. Протянула ему бумажку. «Это мой служебный телефон». Он смотрел на тот клочок бумаги, но ничего не видел. «Мне нужно идти», сказала она в какой-то момент. «Не забудь мне позвонить. Хорошо? Надеюсь, ты меня не разочаруешь». Он ей кивнул. И еще долгое время после того как Виолета исчезла среди парковых аллей, он чувствовал, как тот напиток бередил ему кровь.