Анечкина поездка

Рано проснулась Анечка. Точнее, не сама проснулась, разбудил ее Тимошка-проказник, кружку молока смахнув с подоконника. На донышке с вечера оставалось, вот и учуял, пройдоха, решил полакомиться. Заглянул мордой серой, принюхался да уронил невзначай посудинку. Звонко кружка в тишине утренней об пол ударилась, испугала Анечку. Встрепенулась та настороженно да одеяла край к подбородку прижала. Соскочил с окна шустрый Тимошка, виновато под стол залез, не вылезает — вину котовскую чувствует, лишь глазищи, как прожекторы, сверкают.
— Тимка! — восклицает Анечка. — Ух, я тебе!
Смотрят понуро глаза кошачьи на девочку, усы шевелятся. Стыдно Тимошке, потревожил хозяйку.
Скрипнула дверь, это папа заглядывает. Уж как Анечка рано встала, а папа еще раньше — завтрак готовить.
— Проснулось, солнышко.
Пройдя в комнату, он заметил разбитую кружку, около которой профилем разлилось молоко.
— Уронила?
— Па, это Тимка, он за молоком полез. Я вчера на окне оставила, а он запрыгнул и разбил, честно, — тараторит Анечка.
— Ладно, сейчас вытрем, — поцеловал он дочку. — Будешь кушать или поспишь? Еще можно полежать немного.
— Встаю, — встряхнув головой, отвечает ему девочка.
Умываться бежит Анечка; как учили, руки белые намыливает, на пузыри любуется. Выходит — и вкусный запах с кухни чует, страсть как кушать хочется. Даже Тимошка вылез, носом водит — еду ищет.
На сковороде яичница желтоглазая скворчит аппетитно, из тостера, как акробаты, гренки румяные подпрыгивают, чайник важно бурлит-закипает, соковыжималка шумит-трудится, на холодильнике телевизор мультики показывает. Обводит восторженно кухню глазами Анечка: только утро раннее, а сколько уже вокруг происходит!
— Садитесь, принцесса, завтракать сейчас будете. — подвинув дочку, папа проходит к плите.
Ловки движения рук папиных, точно представление разыгрывают. Как, откуда ни возьмись, две полные кружки с чаем обжигающим на столе появляются. Подцепляет папа ломоть хлеба золотистого, варенье черносмородиновое намазывает, словно волшебной палочкой с ножом столовым управляется. Одной рукой тарелку достает, другой за ухват сковороды берется сноровисто, затем — оп! — яичница в тарелке, не расплылась ни капельки. Подмигивает дочке он, замечая, как внимательно та на него смотрит, кланяется шутливо.
— Приятного. — папа подает Анечке порцию с глазуньей, бутерброд и крепкий чай.
Вкусно очень, уплетает за обе щеки Анечка. В варенье измазывается, рот рукавом вытирает, пока папа себе еду накладывает. Из кружки прихлебывает осторожно, ошпариться боится.
— Вкусно, — чавкая, обращается к папе Анечка.
— Что мы говорили про разговоры во время еды? — делает ей замечание папа, присаживаясь напротив. — Когда я ем, я...
— Слеп и нем! — громко перебивает девочка.
— Глух и нем, — смеется отец. — Ой, ты моя ненаглядная.
Кушает папа, Анечка мультик про волка смотрит.
— Па, а мы сейчас поедем?
— Да, пораньше надо бы, пока не жарко. Днем до плюс двадцати восьми обещали.
— Па, а она нас ждет?
— Конечно, ждет. Соскучилась по тебе сильно-пресильно.
— И я скучаю, — говорит девочка.
После завтрака одеваться они начинают. Папа дочке косички заплести помогает, кофту гладит, юбку застегивает. Хоть Анечка взрослая, скоро в первый класс уж, но в папиной помощи иногда нуждается. Сначала сопротивлялась, капризничала, а потом договорились, что и она ему помогать будет. "Конечно, будешь, я без твоей помощи один не справлюсь, заботливая ты моя", — улыбнулся отец, прижав к себе дочку.
Собрались, пройдохе Тимошке корма и молока в миске оставили.
— Ну, все, поехали, — оглядевшись, решил папа.
— Тима, сторожи дом, никого, кроме меня и папы, не впускай, — поучает трущегося о ноги кота Анечка.
— Ишь как хозяйку любит, провожать вышел. — папа ласково потрепал за шкирку Тимошку.
Во дворе увидели тетю Катю, которая развешивала сушиться белье. Она работала в магазине напротив, где Анечка покупала мелки и фломастеры.
— Здравствуйте, тетя Катя, — проходя мимо, громко здоровается девочка.
— Анютка, привет! — обернувшись, радостно восклицает женщина. — А вы куда в такую рань? Еще и в выходной.
— Утро доброе! Да прогуляться вышли, — кивает ей папа. — У вас как дела?
— Лучше не бывает, — звонким голосом пропела тетя Катя. — Анька, золотце, приходи сегодня за мелками, заодно Женьку мою вытащишь, весь день от телефона оторвать не могу, болтает да болтает, на улицу не выходит.
— Хорошо, тетя Кать, вечером зайду, — на ходу машет ей Анечка.
Любят все Анечку, да и как не любить эту любознательную девочку. Здоровается со всеми, улыбается, а если захохочет, то так заразительно, что всем вокруг словно смешинка в рот попадает.
Подходят на станцию они, поезда-гусеницы с минуты на минуту ожидают. Головой от любопытства вертит Анечка, все ей посмотреть хочется, везде интересно. Голуби с шейками сверкающими по асфальту снуют, крошки оброненные подъедают, турникеты без устали то сдвигаются, то раздвигаются, еле людей пропускать успевают, мимо поезда с шумом проносятся, издалека свистят приветливо, полицейские в красивых нарядах по платформе важно ходят, народ в спешке туда-сюда бегает. Сильнее руку папы сжимает, не потеряться бы!
Наконец пустая электричка подходит, сталпливаются люди на платформе покучнее, папу с Анечкой к самому краю подталкивают. Двери с шипением расходятся, сначала папа в вагон заходит, а потом Анечка прыгает. Затекает людской ручеек в вагоны, по местам разливается, а за ним и папа с дочкой следуют. На скамейку у окна Анечка садится, смотрит на место, где только что поезда ждали. Зашипела змейка, качнулась, начинает неспешно уплывать назад станция с голубями, турникетами и полицейскими в их красивых формах. Любит Анечка на электричке кататься, каждая поездка для нее как из книжки приключение: неизвестно, что дальше будет, и пока сам на месте не окажешься — ни за что не узнаешь.
Разогнался состав, следят с любопытством глаза детские за пролетающими домами, машинами, деревьями. Как интересно электричка устроена: мы на лавочках сидим, и в то же время мир за окном мимо мчится, будто прочь от нас уезжает. Папа тоже в окно сначала смотрел, а потом наушники достал, в телефон уставился. Анечке скучно в телефон играть — вон за окном как здания мелькают, только и успевай их разглядывать.
— Здр-р-равствуйте, уважаемые граждане пассажи-иры, — разносится по вагону бодрый, раскатистый голос.
Оборачиваются сидящие, тянет шею и Анечка посмотреть, кто в вагон к ним явился. У дверей мужичок в кепке стоит, с бородой как у деда Мороза, только рыжей. В руках у него девочка баян узнает, такой же у дедушки лежит; правда, этот инструмент более новым выглядит.
— Хочется пожелать вам хорошего настроения и приятной поездки. Позвольте исполнить всем известную песенку, кому хочется петь — присоединяйтесь.
Расправил музыкант гармошку, пробежался пальцами по кнопкам, издалека на таблетки похожие, и запел песенку крокодила Гены из "Чебурашки". Вообще, у нее грустный мотив, но поет мужичок так задорно и весело, что девочка сама не замечает, как подпевает да ногами дрыгает, чуть в пляс не идет. Глядят все на Анечку, лучше на душе становится, хорошим настроением люди заряжаются. И папа умиленно смотрит, нарадоваться на дочку никак не может.
Заканчивает играть гармонист, благодарит всех, дальше по вагону идет, иногда мелочь в сумку через плечо собирая.
— Дай монетку, дай, — трясет отца за плечо девочка.
Взъерошив волосы Анечке, папа достает из кошелька несколько монеток. Хватает их девочка, тянется через папу и сыплет в кармашек музыканта.
— Спасибо, дай вам бог здоровья, — сердечно мужичок с бородой Анечку благодарит, даже руку к груди прижимает.
Любит эта девочка хорошие поступки совершать, приятно ей, когда чем-то помочь может. Запомнила Анечка, как бабушка говорит: сделанное добро обязательно возвращается.
Едет электричка и едет, лишь время от времени на станциях останавливается. Уж высокие многоэтажки сменились деревянными домишками, извивающиеся цепочки машин короче стали, зелени изрядно прибавилось, а серость, наоборот, пропадать стала. За город выехали, узнала Анечка места знакомые, сейчас речки покажутся.
— Па, мы на дачу так же едем, — догадавшись, хлопает в ладоши Анечка.
— Точно, это же направление, — улыбнулся папа. — Только сейчас выходить раньше.
Полчаса еще они в вагоне трясутся, девочка уже зевает, глаза сами закрываются, дрема к ней приходит. Но тут папа по ее руке пальцем проводит, словно пыль смахивает, мол, пора уже. Проходят папа с дочкой к выходу, у дверей сильнее вагон качается. Представляет Анечка, как будто не в поезде они сейчас, а на корабле плывут огромном. Волны качают его, то вверх вздымая, то вниз отшвыривая. Не боится Анечка, не страшен ей океан вздымающийся, прямо к опасностям и приключениям готова стремиться девочка.
— Тебя чего так мотает? — удивился папа, поймав за руку раскачивающуюся по тамбуру Анечку.
— Да я просто, — смутилась она и поправила растрепанные косички.
Выходят на станции папа с Анечкой, по длинному переходу идут, на самый вверх поднимаются. Каким все игрушечным отсюда кажется! Машины на шоссе как разноцветные жучки выглядят, деревья словно петрушка, что на грядке растет, домики вдалеке точно спичечные коробки, так и хочется их в руке сжать и погреметь.
Спустившись, оказываются на площадке они, где машины стоят. Жарко на улице, на небе ни облачка, всех солнце вокруг себя распугало.
Подходит папа к одной из маршруток, у водителя о чем-то спрашивает. Анечка оглядывается пока, но все вокруг незнакомо, мест этих не припоминает.
— Аня! — кричит папа. — Поехали!
Помогает он ей на подножку взобраться, уж больно высоко расположена для детских ножек, уселись и вновь по дороге трясутся. Лица у пассажиров сонные, вялые, одно и то же выражают. Да и Анечка подустала что-то, жарко ей, в сон клонит.
Только она заснула, как маршрутка тормозит резко. Берет папа за руку дочку и выходит вместе с ней. Сельская местность вокруг них раскинулась. Редкий ветерок ветви деревьев качает, рядом песчаная насыпь горой высится, впереди тропинка в густой лес уходит. Идут они по этой тропинке, приятную прохладу и покой лесная полутьма обещает.
Ступает Анечка по земле, устланной листьями и иголками опавшими, словно по ковру. Корни здоровенными питонами под ногами извиваются, аккуратно через них девочка перешагивает. Тихо здесь, лишь птицы где-то в верхушках между собой перекрикиваются.
— Я не помню, чтобы мы здесь уже были, — неуверенно говорит она. — А давно?
— Да как же, в прошлом году. Только добирались другим путем, на машине — долго тогда ехали, — отвечает ей папа. — Мы почти пришли, сейчас вспомнишь.
Вдалеке из-за деревьев забрезжил забор прутьев железных. подхлестнуло Анечку любопытство, даже папу обогнала.
— Ты недалеко убегай-то, хулиганка, еще потеряешься, — услышала позади его голос Анечка.
Добегает она до калитки приоткрытой, внутрь заходит и папу ожидает.
— Куда? — спрашивает.
Кивает папа, дочку за руку берет, чтобы не баловалась больше.
Выходят они вместе на протоптанную дорожку, идут вдоль памятников, полуразрушенных и забытых. Ощущает Анечка торжественность непонятную, но не такую, как, например, которая на дне рождения бывает, когда все тебя поздравляют, обнимают и подарки дарят, а словно присутствуешь где-то, где что-то великое происходит, и что это великое почувствовать можешь, а увидеть — нет.
Заканчивается дорога, приводит их с папой к тупику, и видит девочка за углом маму. Улыбается она дочке своей, глаза так и сияют. И правда, скучала по Анечке и папе, вон как смотрит радостно. А красивая какая!
— Мама! — крикнула девочка и кинулась ей навстречу. Ручки вытянула, обнимает маму Анечка.
Папа Анечки остановился у ограды, тяжело вздохнул, глядя, как дочка прижимается к могильному камню. При виде фотографии сердце перехватило и сжалось, в боку неприятно кольнуло. Несмотря на то что жена ему часто снилась, сохранять воспоминания, какой она была при жизни, еще до болезни, удавалось все труднее, будто он смотрел в запотевающее зеркало. Раньше ему отчетливо представлялось ее очаровательное лицо с тонкими чертами, обаятельной улыбкой, немного печальным взглядом, но со временем краски выцвели, и теперь с ним остался только этот надгробный образ: по-своему красивый, возвышенный, волнительный, но в то же время холодный, недосягаемый и от этого пробирающий до костей. Он отвернулся и запрокинул голову, слыша по-детски наивный голос дочки:
— Па, а ты с мамой не поздороваешься?
— Иду, Анечка, иду, — справившись с дрогнувшей нотой в голосе, пробормотал папа.
Переступив ограду, он сел около небольшого холма, смахнул с венка паутину, убрал в сторону высохшие цветы. Анечка подошла сзади и обняла его за шею.
— Ну, здравствуй, любимая, — тихо проговорил папа.

Один вечер

Горло мучительно саднило, между стенками гортани точно застряла галька. Раскрыв трещащую упаковку, Миша уже было собрался отправить леденец в рот, как его накрыл очередной раскатистый приступ такой силы, что ему пришлось зарыться лицом в подушку.
— А я говорила — не ходи на балкон без куртки курить, не май месяц, — раздался звонкий, поучительный голос жены из соседней комнаты. Все-таки услышала. — Нет, ему все равно, к тому же как без шапки по улице ходил, так и ходит.
Миша в изнеможении отер платком подбородок, положил леденец под язык, устало откинулся на подушку. Рот начало приятно вязать.
— Ать, е а-и-ай, — протянул он, кое-как ворочая языком.
— Я не слышу! — крикнула Катя из соседней комнаты.
— Е а-и-ай, — безрезультатно повторил Миша.
— Что ты там стонешь?
Полуодетая Катя выглянула из дверного проема, держась одной рукой за наличник, а другой пытаясь застегнуть молнию на юбке.
— Помоги мне.
— Не начинай, говорю, — морщась, выдавил Миша, помогая ей застегнуться. — И так хреново себя чувствую, а тут еще твои замечания.
— Милый, я же любя. — она ласково поцеловала его в щеку. — Принести еще чая?
Миша кивнул и снова закашлялся.
Надев полосатый свитер, Катя огладила юбку и прошла на кухню. Там обедали Мария Павловна и Никита.
— Давай еще ложечку, солнышко мое ненаглядное, — сюсюкала она, напрасно держа у скривившегося рта мальчика ложку с остывшим супом. — Ну, что такое? Бульон же простой, одна вода. Порадуй бабушку.
— Я поел, — отворачивался от ложки мальчик. — Ба, не корми.
— Мам, наелся он, не хочет больше, — сказала Катя, заливая пакетик с чаем кипятком. — Нам пора уже, Никит, слышишь?
Никита беспокойно вертелся, громко стучал кулаками по столу так, что звякала посуда.
— Конфе-ету, конфе-ету, — канючил ребенок.
— Вот что с ним будешь делать! — вздохнула Мария Павловна, пододвигая к себе тарелку внука. — Кать, соли в следующий раз меньше.
— А как по мне, очень вкусно, — раздраженно заметила Катя, отрезая дольку лимона.
Она отнесла чай больному мужу, села рядом у зеркала и начала краситься.
Привстав с кровати, Миша отпил чай. Горячая жидкость приятно обожгла горло, он бодро крякнул.
— Хорошо! Спасибо, Кать, прям ожил, — сиплым, но четким голосом обратился он к жене.
— Ты так на Вицина похож, в этом шарфе и с хрипотой, — улыбнулась Катя, припудривая щеки.
Миша сильнее закутался в шарф и, насупившись, прохрипел:
— Это Вася. Наш младший. Научный сотрудник.
— Боже, как это интересно. Отнимать у земли давно ушедшие, забытые тайны! — улыбнувшись, похоже изобразила Фатееву Катя.
Они засмеялись, но Миша тут же опять поперхнулся.
— Бедненький. — закончив краситься, она потрогала его лоб. — Весь горишь. Да и не откашливаешься. Сироп пил сегодня?
Продолжая кашлять, муж отрицательно мотнул головой.
Из кухни вышел Никита с перепачканным в шоколаде лицом.
— Горе ты мое луковое! — достав платок из нагрудного кармана, она присела около него и стала оттирать щеки.
— Не надо, ну ма-а-ам, — захныкал Никита, отворачиваясь.
— Сам тогда. иди в ванную. И быстрее, мы опаздываем.
Катя взяла с верхней полочки подаренный мужем браслет.
— Угораздило тебя. С работы почти за месяц отпросилась, планов на среду специально не строили, подруги обзавидовались — мол, никак попасть не можем, а вы с Мишкой идете. И тут такое. Застегни.
Пожав плечами в знак оправдания, Миша помог с браслетом.
— Ну, что делать, с Никиткой сходите, — просипел он.
— Лучше молчи. — она погладила растрепавшиеся волосы мужа.
Из прихожей вышел Никита. В руках он держал игрушечную модель самолета, которую они клеили вместе с папой.
— Летчик полетит со мной, — громко заявил он, кружась на месте с моделькой.
— Иди одену, летчик.
— Я сам! — крикнул Никита, убегая в другую комнату.
— На стуле висит, не помни.
Она села в кресло и рассеянно уставилась во включенный телевизор, по которому шла серия очередного криминального сериала. На экране бандиты в кожаных куртках стреляли по милиционерам. Те браво отвечали из укрытий.
Устроившись поудобнее, Миша тоже сперва смотрел сериал, а потом перевел взгляд на закинувшую ногу на ногу жену. Темные волны волос, доходившие ниже плеч, ясно-голубые глаза, взгляд которых он сейчас не видел, розовые, мягкие губы, чуть вздернутый нос. Черты лица были аккуратны и нежны, Катя обладала природной, естественной красотой. Миша так привык к ее внешности, что уже не замечал, насколько она в самом деле красива и выделяется среди остальных девушек. Ее заботливый, ангельский характер был идеальным дополнением к столь приятной, хотя простой на первый взгляд внешности. Он никак не мог понять, за что Катя его выбрала. Их познакомили на дне рождения общих друзей, Миша тогда еще удивился, почему такая девушка пришла одна, и долго не верил, что у нее никого нет. Разговорившись, они сразу понравились друг другу, стали чаще видеться, а через год уже расписались. Почему Миша влюбился в нее, было понятно, а вот ее взаимный интерес до сих пор оставался для него загадкой. Ведь не был он красавцем, зарабатывал мало, по хозяйству умел не так много. Однако все-таки они вместе. Миша улыбнулся этой мысли, протянул руку и погладил Катину коленку. Она обернулась и, улыбнувшись в ответ, стиснула его руку в своей.
— Боже, такой горячий. Тебя не знобит хотя бы?
Дверь из кухни отворилась, и в комнату протиснулась грузная Мария Павловна с блюдечком варенья в руках.
— Мишенька, покушай, пропотеешь. — блюдце варенья звякнуло на прикроватной тумбочке. — Кипяточку налить?
Миша в знак признательности кивнул и прохрипел "спасибо". Из телевизора донеслись звуки выстрелов. Мария Павловна посмотрела на экран, где окровавленный майор сползал по стенке.
— Страсти какие, — отвернувшись, пробормотала она и, перекрестившись, забрала чашку, а затем снова ушла на кухню.
Катю слегка передернуло.
— Выключи эту чернуху, надоело, по телевизору одно и то же. Никита! — крикнула она. — Ты что там, спать лег?
Из комнаты вышел мальчик с самолетом в руках, одетый в косо застегнутую рубашку и черные брюки, в которых болтался ремень.
— Неудобно, — протянул плаксивым голосом Никита, оттягивая ворот.
— Красавчик мой. — она поцеловала его в лоб, помогла заправить рубашку. — Расчешись только, или давай я.
— Нет, я сам. — мальчик выскользнул из маминых объятий.
Миша потрепал по плечу сына, когда тот проходил мимо, а тот показал язык. Папа им гордился: хорошие манеры поведения Никита усвоил очень быстро. Иногда, конечно, капризничал, как и любой нормальный ребенок в его возрасте, но в основном с воспитанием проблем не было: мальчик рос послушным и вежливым. Он уже месяц проучился в школе, учителя хвалили его за прилежность. Вместе с Катей они думали, в какую секцию его еще можно отдать.
Протянув руку к столику, Катя взяла духи и начала прыскаться.
— Ты Зеленского-то поблагодарил за билеты? Все-таки неудобно, напрягли человека.
— Да, как только получил, — выдавил Миша. — Он уже сходил — в восторге.
Мария Павловна вновь зашла в комнату, принесла больному чай. Он благодарно кивнул, осторожно приняв из ее рук дымящуюся жидкость. Заварки в чае практически не было, но, промолчав, Миша отпил из кружки и зачерпнул варенья.
— Катька, ну ты прям звезда! Хоть самой на сцену! — всплеснула руками ее мама, смотря на Катино отражение в зеркале. — Только духи плохие, возьми которые тебе Игорь на именины подарил.
— Мам, — укоризненно посмотрела девушка. — Отличные духи. между прочим, "Селин Дион".
— А те винтажные, "Новая заря", да и не такие резкие. От твоих прям в горле першит.
— Ну да, может, мне еще "Бриз" взять? Весь зал надушить.
В комнату заглянул причесанный Никита. Он подвигал носом и поморщился:
— Фу-у-у, чем воняет?
Мария Павловна и Миша засмеялись, Катя смущенно попыталась их унять:
— Да это я переборщила просто, на самом деле приятный аромат, на работе всем нравится.
Муж и теща все еще заливались смехом.
— Ой, дурачки вы мои любимые, — улыбнулась Катя. — Спасибо, сынок, поддержал мамочку. Ладно, пора. Еще опоздаем. Никит, пошли одеваться, давай-давай, — поторопила Катя сына, проверяя в сумке конверт с билетами.
В прихожей надели куртки. Мария Павловна стояла в дверях и рассказывала последние новости о соседях. На прощание мама с сыном заглянули к Мише.
— Пока, пап, — обнял его Никита.
— На обратном пути полоскание куплю, — поцеловала его в щеку жена. — Сироп выпей! Мам, проконтролируй.
— Хорошо провести время, — сипло проронил Миша.
Зазвонил телефон. Мария Павловна резко встрепенулась:
— Это Людка, наверное, у нее дочка вот-вот родит. Миш, закроешь тогда?
Она спешно расцеловала внука и дочь, а затем пробежала трусцой в другую комнату, за трезвонящим телефоном.
Встав с кровати, Миша попрощался с родными, повернул замок. Он открыл дверь ванной и увидел на стиральной машине Никитин забытый самолет. Покрутив его в руках, заметил, что одно из крыльев кое-где отходит.
"На выходных вместе приклеим", — подумал он, забрал модельку и положил на тумбочку около кровати.
Из другой комнаты доносился голос Марии Павловны, говорившей по телефону:
— Все-таки девочка? Ну, слава богу, помощница в семье будет! Как? Красивое имя, редкое. Поздравляем тебя всей семьей, Людочка! Да, хорошо все у них, Катенька с Никиткой в театр ушли только что, Миша билеты достал, да сам заболел. Ой, не помню, про самолеты что-то. Вроде музыкальный, я не в курсе. Ну, рекламу которого по телевизору крутят. Ну, название двойное. Нет, не "Два капитана". Да, он самый, "Норд-Ост"! Да, представляешь? Все-таки попали, еле билеты достались. Обязательно, как придут — передам. Хорошо, расскажу. Целую, поздравляю. А кто отец все-таки оказался?
Миша утомленно откинулся на подушку. Его снова бил жар; похоже, все-таки поднималась температура. Он перевел взгляд на игрушечный самолет, лежащий около блюдца с вареньем. Им овладело непонятное беспокойство, словно он забыл что-то важное, что с каждой секундой ускользало от него все дальше и дальше.
"Где же так простудился? Аж трясет", — выстукивая дробь зубами, подумал Миша. Закутавшись в одеяло, он глубоко вздохнул и провалился в тяжелый сон.

Синица

Я вспоминаю, как к нам прилетела синица. Беспокойный желтогрудый комок, словно брошенный в форточку мячик, плюхнулся и застыл напротив блестящего пуза самовара. Ты замолчала, так и не закончив фразу, продолжая рассеянно держать кончиками пальцев блюдце с дымящимся чаем. Гладкая, темная голова птицы осматривалась по сторонам, выискивая, чем бы полакомиться. В два коротких прыжка она, спугнув пасущееся стадо мух, оказалась у маковых зерен, оставшихся после баранок, и начала торопливо клевать их. Нахохлившийся желток груди беспокойно подрагивал, а тонкие перья крыльев и гладко сложенный хвост то и дело расправлялись крохотными веерами.
Мы с тобой не смели шелохнуться, впорхнувшая гостья вдруг изменила мир вокруг нас. Пока она клевала крошки, время от времени задирая клюв в виде семечки и быстро-быстро им щелкая, мы, потеряв ход времени, заворожённо наблюдали за ней, не в силах пошевелиться или что-либо вымолвить.
Затем ты будто проснулась, сбросила дремотное оцепенение и привстала.
— Кыш!
Живой комок встрепенулся, описал в воздухе петлю и приземлился на верх посудного шкафа, откуда вновь продолжил крутить маленькой черно-синей головой.
Увидев укор в твоих глазах, я отпил чай и отложил недоеденную баранку.
Мы долго ловили синицу, пугая ее и бегая по веранде. Тщетно пытаясь выгнать ее из комнаты, ты распахнула оба окна. Я ловил птицу руками, но каждый раз она ловко ускользала из моих ладоней. Мне было весело, я испытывал детский, неподдельный восторг, а ты злилась на меня и негодовала, в очередной раз загоняя желтогрудую под самый потолок.
За два месяца наших отношений я впервые видел тебя такой раздраженной.
— Может, наконец, закончишь развлекаться и поймаешь пернатую дрянь?
Сорвав с крючка широкое полотенце, мне удалось резким движением накрыть зазевавшуюся синицу, не вовремя спикировавшую к камину. Захлопали испуганно крылышки, затрепетал в ловушке под моими руками невесомый комочек. Я аккуратно поднес кулек к окну и, точно фокусник, тряхнув полотенцем, отправил синичку в июльские сумерки. Она отлетела как брошенный воланчик, вспорхнула и затерялась на фоне зелени деревьев.
Мы вышли на крыльцо и смотрели в морское небо, разбавленное далеко впереди лимонным сиянием заходящего солнца. Теплый вечер приятно парил, но ты зябко передернулась и посильнее запахнула халат.
Прикрывая окна, я решил нарушить молчание и рассказал, как отец однажды взял меня посмотреть на ремонт в новостройке. В одном из углов мы увидели здоровенного, размером с кошку, черного ворона. Даже приближаться к нему не хотелось. Вот тогда было неприятно.
— А сейчас приятно, — услышал в ответ твой раздраженный голос. — Вдруг она заразная? Да и вообще, ужасный знак.
Я сказал, что это ерунда. Птица случайно залетела в комнату, не стоит разыгрывать драму.
Ты брезгливо скривила рот и вернулась за стол, налив в чай молока из глиняной крынки.
Разговор не клеился. Твое частое прихлебывание кипятка начинало действовать мне на нервы.
— Я спать, — произнесла ты уставшим голосом.
Стоило тебе привстать, как с соседнего участка донеслись звуки гармони.
— Они совсем оборзели! — вспыхнула ты, тряхнув, как пони, челкой, и стукнула кулаком по столу. — Люди спать ложатся, а им кошачий концерт ставят. Иди скажи там!
Стараясь говорить спокойно, я заметил, что никуда не пойду, так как если боишься, что не сможешь уснуть из-за музыки, то это напрасно, поскольку гармонь едва доносится до веранды, а значит, из комнаты не будет слышна вовсе. А если это просто прихоть показать внезапно рассучившийся характер, то мне ничего не остается, как вежливо, но настойчиво попросить тебя замолчать, поскольку выслушивать раздражающие понапрасну замечания у меня нет никакого желания.
— Что-о-о? — глаза широко округлились, и ты потрясенно уставилась на меня, словно первый раз видела. — А ты чего хамишь, м...?! Чего хамишь?! Иди бывшей Надьке своей лекции читай, корове этой третий год уж не доенной, или свистухе, которая вчера на дом звонила! "Парня своего позови мне". Что трясешься? Думал, я о твоих давалках не узнаю?! Тьфу, с тобой как у панели жить!
В бешенстве я отшвырнул со стола пиалу с посахаренной клубникой и предупредил, чтобы ты не забывалась в моем доме, а также если так хочешь, то и я могу вспомнить всяких Тимуров вместе с Русланами, подвозивших тебя поздно вечером после работы.
— Да ты же нищеброд голимый! — твои пронзительные крики резонировали от стен. — Я с тобой только хлеб и ем, кретин! Ни машины, ни отдельной квартиры, ни нормальной работы! Да если бы не я, ты бы до сих пор с мамочкой жил. И вообще, я не обязана отчитываться перед каким-то злопамятным болваном!
Тогда я сказал, что болван лишь потому, что сразу не понял, какая ты алчная потаскуха с вечно разбитыми коленями, и заметил, как твои ноги рефлекторно раздвигаются, словно автоматические двери, стоит лишь помахать очередными золотыми сережками или кулоном.
— Сука! — взвизгнула ты, запустив в меня первым попавшимся под руку предметом.
Это оказался ветхий сборник стихов Есенина, который мы вместе читали, загорая с утра на траве. Он угрожающе пролетел над головой и, ударившись в стену, разлетелся сухими желтыми страницами, как разорвавшаяся кластерная граната.
Я схватил свою кружку и плеснул, целясь тебе в лицо, но, как назло, чай совсем остыл, однако ты все равно истошно завопила и, закрывшись трясущимися руками, выбежала из дома. Я вслушивался в твой отдаляющийся сиренный ор, пока он не затух окончательно, после чего вышел на крыльцо. Из листвы деревьев раздалось насмешливое птичье стрекотание.
В стороне от асфальтовой дорожки виднелся одинокий розовый шлепанец, калитка была настежь распахнута. Достав сигареты, я закурил. На соседнем участке смолкла гармошка.