Властитель дум своего времени Константин Бальмонт и сегодня находит преданных почитателей

Мы беседуем с литературоведом, бальмонтоведом Александром Романовым.

– Константин Бальмонт по праву считается зачинателем символизма. Как относились к нему современники, собратья по поэтическому цеху?

– Часто приходится слышать подобное: "выдающийся", "первый в ряду", "ко¬рифей" в адрес Константина Бальмонта, бывшего на рубеже ХIХ–ХХ веков самым известным поэтом и переводчиком в России. Такое признание его заслуг вполне справедливо, хотя и далеко не все современники признавали его вождём символизма. Оценки его личности и его творчества уже тогда не были едино¬душно-хвалебными – скорее больше было критики, подогреваемой и личными амбициями. Один пример из дневника Максимилиана Волошина (записи декабря 1904 г. об отъезде Бальмонта из Москвы в Мексику): "Это было общее озлобление против него. Враги, которые обнимались, и друзья, которые говори¬ли друг другу колкости. И все были довольны, что он уезжает". И далее – о Брюсове: он "стал среди залы Брестского вокзала: Что же, господа, подождёмте расходиться. Всё-таки случилось нечто важное. Сию минуту кончился целый период. Бальмонт 10 лет полновластно царил в литературе – иногда капризно, но царил. Наши связи рвались постепенно и порвались уже совсем в эти по¬следние месяцы, но теперь он сам отрёкся от царства и положил конец..." И в своих мемуарах очень многие "собратья по цеху", близко знавшие своего "царя", зачастую не¬справедливо и незаслуженно упрекали его (спустя даже многие годы!) во всех смертных грехах, припоминая давние и мелкие личные обиды...

– Бальмонт был очень плодовитым автором: написал 35 поэтических сборников и 20 книг прозы, оставил множество переводов с разных языков. Как показывает практика, многописание не гарантирует одинаково высокого качества произведений. Так ли это в случае с нашим юбиляром?

– К сожалению, это так: действительно, "поэт-солнечник" не всегда критически относился к собственным сочинениям, в его сборниках немало случайных, откровенно слабых опусов, которые вообще не стоило бы печатать… А по по¬воду "многописания" уместно вспомнить один из анекдотов, который приводит в своих мемуарах Ирина Одоевцева: "Бальмонт пишет стихи почти без пере¬дышки и сразу начисто, на пишущей машинке – черновиков у него нет. Утром, выпив кофе, он, как полагается по его программе, настукивает три стихотворе¬ния, потом идёт завтракать, а когда после завтрака снова усаживается за ма¬шинку, возле неё лежат уже не три, а шесть стихотворений – три из них на¬щёлкала сама пишущая машинка, и он не знает, которые принадлежат ему, ко¬торые ей, и все их вместе посылает в редакции журналов".

– Как известно, поэзия Бальмонта очень музыкальна, напевна, он исполь¬зовал массу приёмов – аллитерацию, звукопись, красочные эпитеты и неологизмы. А чем ещё, на ваш взгляд, уникальна его поэтика?

– "Он удивил и восхитил нас своим "перезвоном хрустальных созвучий", ко¬торые влились в душу с первым весенним счастьем", – вспоминала Надежда Тэффи о времени, когда на смену буднично-серой, однообразной поэзии 80-х годов пришли новые ритмы и новые образы-символы, ставшие главными в бальмонтовской поэтике, его авторским кредо. Они буквально ошеломили всех. "Вся Россия, – пишет мемуаристка, – была именно влюблена в Бальмонта. Все от светских салонов до глухого городка где-нибудь в Могилёвской губернии знали Бальмонта. Его читали, декламировали и пели с эстрады". Бальмонт стал действительно властителем дум и душ того времени, откровенно признаваясь:

Он был верен принципу, сформулированному Гёте: "Я пою, как птица поёт", а потому, думается, и его поэтика строится на "мимолётностях, полных изменчивой радужной игры". Если не в каждой строке, то в их подавляющем большинстве видна его сосредоточенность на своём "я", своём душевном мире, не ищущем ни с кем контакта. Поэта так и называли: одни – импрессионистом, другие – декадентом, третьи – мэтром… И он всю жизнь балансировал между этими крайностями...

– Не все, наверное, знают, что ещё в 1923 году Р. Роллан выдвигал Константина Бальмонта наряду с М. Горьким и И. Буниным на Нобелев¬скую премию. Как вы полагаете, поэт мог бы её получить?

– Трудно ответить однозначно. Во внимание надо принять и то, что Р. Роллан рекомендовал эти три кандидатуры, исходя не только из профессиональных их достоинств, но при этом ещё подчёркивая и факт их эмиграции из России. И кстати: среди русских номинантов на премию, кроме уже упомянутых, в разные годы были и "зарубежники": Д. Мережковский, И. Шмелёв, Н. Бердяев, Б. Зай¬цев, М. Алданов и другие... А разве случайность, что из пяти русских авторов, ставших нобелевскими лауреатами, четверо так или иначе находились в кон¬фликте с советской властью: И. Бунин и И. Бродский были эмигрантами, А. Солженицын – диссидентом, Б. Пастернак получил премию за роман, опуб¬ликованный за границей. Бальмонт же, покинув легально в июне 1920 года Со¬ветскую Россию, хоть и оказался в рядах непримиримых врагов большевизма, но не примыкал ни к одной из эмигрантских группировок, теряя постепенно и свой былой авторитет "зачинателя" и мэтра, властителя дум...

– В разговоре о символизме первое возникающее в памяти имя – это Ва¬лерий Брюсов. Почему же так? Почему Бальмонт оказался на втором, а может, даже и на третьем месте, после Андрея Белого?

– Ответ на этот вопрос заложен в самой триаде: Бальмонт, Брюсов, Белый, ко¬торая назойливо повторялась из рецензии в рецензию в те годы, набив оскомину своим алфавитным ранжиром. О том же вспоминал позднее и Владислав Хо¬дасевич в своём "Некрополе": "...в девяностых годах Брюсов был лидером мо¬дернистов. Как поэта многие ставили его ниже Бальмонта, Сологуба, Блока. Но Бальмонт, Сологуб, Блок были гораздо менее литераторами, чем Брюсов. К тому же никого из них не заботил так остро вопрос о занимаемом месте в ли¬тературе. Брюсову же хотелось создать "движение" и стать во главе его Он не любил людей, потому что прежде всего не уважал их. Его неоднократно подчёркнутая любовь к Бальмонту вряд ли может быть названа любовью. В лучшем случае это было удивление Сальери перед Моцартом. Он любил на¬зывать Бальмонта братом. М. Волошин однажды сказал, что традиция этих братских чувств восходит к глубокой древности: к самому Каину..." Подобные сравнения Бальмонта и Брюсова приводит в статье "Герой труда" (1925) и Ма¬рина Цветаева, делая неожиданный вывод: "Бальмонто-Брюсовское двоевла¬стие являет нам неслыханный и немыслимый в истории пример благого двое¬властия не только не друзей – врагов..."

– Бальмонт принял Февральскую революцию и не принял Октябрьскую. Расскажите по¬дробнее об этом.

– Когда в феврале-марте 1917-го после отречения Николая II от престола власть перешла к Временному правительству, многие литераторы – М. Горький, В. Короленко, А. Серафимович, В. Маяковский, В. Брюсов, В. Розанов и другие – откликнулись на эти события; ряд стихотворений напечатал и мэтр Бальмонт. А 13 марта, когда в торжественной обстановке вновь открылись государственные театры, закрытые две недели с момента смены власти, в Большом театре занавес поднялся под звуки "Марсельезы" и на сцене была представлена композиция "Освобождённая Россия", а оркестр исполнил гимн А.Т. Гречанинова на слова К.Д. Бальмонта "Да здравствует Россия, свободная страна!" – факт примечательный, о котором мало кто знает.
Но в июле того же года поэт, находящийся в Пятигорске, пишет стихо¬творение "Этим летом я Россию разлюбил...". Цитируя эти строки, Илья Эрен-бург отметил в одном из очерков: "Россия в бреду, в тоске, тёмная и взыскую¬щая, не хочет открыть своего сердца нетерпеливому романтику. Тогда, как об¬манутый в ожиданиях влюблённый, он клянёт, грозит, уверяет себя и всех, что излечился от страсти, чтобы потом снова у дверей шептать её незабываемые имена..."
У той же И. Одоевцевой в книге "На берегах Сены" находим такие стро¬ки: "Бальмонт радостно приветствовал революцию. Как бывший "борец за сво-боду", он был вправе ожидать больших наград, почестей и признания своих заслуг перед революцией. Но его ждало горькое разочарование – торжествовали его враги футуристы, имажинисты, ничевоки и весь тогдашний авангард поэзии. Они "сбрасывали Пушкина с корабля современности", расклеивали по Москве афиши, извещавшие о смерти Ахматовой, кричали Блоку на его вы¬ступлениях в Доме литераторов: – Мертвец! Мертвец! В могилу пора!
Первые годы революции, проведённые Бальмонтом в Москве, были для него чрезвычайно тяжелы. Он холодал и голодал в своём кабинете, стараясь как можно реже покидать его, – все остальные комнаты его квартиры были "уплот¬нены". Встречался он только с одной Мариной Цветаевой, ещё более обездолен¬ной, чем он..."
Несомненно, у поэта были причины быть разочарованным и "разлюбить" Россию, где долгие годы ему пели славословия, называли "корифеем", а теперь – увы, не было ни прежнего признания, ни даже возможности напечататься. И он уехал из России, уехал навсегда...