Рецензии
Кирилл Ковальджи, «Поздние строки»
М.: «Вест-Консалтинг», 2017
М.: «Вест-Консалтинг», 2017
Книга Кирилла Ковальджи «Поздние строки» — последняя (прижизненная); основная тема — принятие старости и неизбежности конца.
Пятью годами ранее — в сборнике «Дополнительный взнос» — Ковальджи уже обращался к ней, но тогда преклонные годы ассоциировались, скорее, с покоем, даже — умиротворением. В «Поздних строках» настрой другой.
В первую очередь — осознание собственной конечности и хрупкого неверия в это:
Пятью годами ранее — в сборнике «Дополнительный взнос» — Ковальджи уже обращался к ней, но тогда преклонные годы ассоциировались, скорее, с покоем, даже — умиротворением. В «Поздних строках» настрой другой.
В первую очередь — осознание собственной конечности и хрупкого неверия в это:
Старик… От удивленья то и дело
Я замираю. Это я — старик?
Я замираю. Это я — старик?
Речь — больше о душе, о возможности жизни без плоти и тела; в творчестве ли («Слово, а не слава/ остается, если жизнь прошла») или в детях и внуках («Ничего о себе не знает/ никто <…> пока ты не приснился/ потомку»). Это не смирение, а понимание, которое вырывается из гортани криком/мольбой:
Господи, дай мне немножко жизни,
Еще немножко!.. —
Еще немножко!.. —
и, одновременно, констатация неизбежного:
Старость — минное поле,
Которое не перейти.
Которое не перейти.
Эта тема окантовывает сборник: с нее начинаются «Поздние строки», ею же итожится книга. А между стихами — тексты социальные, околополитические, но и: о любви, творчестве, прошлом и настоящем, душе, духовности и России. Иными словами — о жизни.
Любовная лирика здесь нарративно-конкретная; метафорой порой становится все тело стихотворения, которое начинает звучать не с начала — а лишь когда распрямится по-мопассановски стянутая спираль концовки:
Любовная лирика здесь нарративно-конкретная; метафорой порой становится все тело стихотворения, которое начинает звучать не с начала — а лишь когда распрямится по-мопассановски стянутая спираль концовки:
Врач переключается
от больного к больному,
проститутка переключается
от клиента к клиенту,
телезритель переключается
от программы к программе,
политик переключается
от указания к указанию,
продавец переключается
от покупателя к покупателю,
а у меня — от тебя
нет переключателя!
от больного к больному,
проститутка переключается
от клиента к клиенту,
телезритель переключается
от программы к программе,
политик переключается
от указания к указанию,
продавец переключается
от покупателя к покупателю,
а у меня — от тебя
нет переключателя!
Сквозная тема — о Слове. Лингвоцентрические, так скажем, пенаты. «Ни дня без строчки» — посыл, как известно, прозаического извода; у Ковальджи он преобразуется в образ: «Дни без строки/ как пустые ведра/ полны тоски». Что до поэзии, то она остается на излете культуры, этаким божеством/талмудом для очень узкого культа: «Увесиста, в переплете/ Книга — без тиража». Продолжает Ковальджи и диалог с современниками: Мандельштамом («Умирая на каменоломне/ (первый сборник «Камнем» он назвал)»), Цветаевой («Зачем Марина поступила так?/ Послышался ль в Елабуге Гулаг?»), Вознесенским, Рождественским…
Стихи Ковальджи — находятся между этих течений; он и сам себя не мог причислить ни к тем, ни к другим. Эстрадник-шестидесятник? Да нет — вещество его поэзии слишком концентрировано для ушей стадионной толпы. Интеллектуал-для-своих? Тоже в молоко: Ковальджи ориентировался на читателя, пусть случайного, но своего. И так — от случая к случаю — обзаводился аудиторией…
Он всегда чутко и обостренно-нежно видел ломкую красоту бытия: «но срезанная роза —/ жива и не жива.// На зло и в пику драме/ ведь надо же суметь:/ живыми лепестками/ так нежно прятать смерть».
Ирония — тоже не сброшена с подмостков, пусть и приобрела несколько иной смысловой оттенок:
Стихи Ковальджи — находятся между этих течений; он и сам себя не мог причислить ни к тем, ни к другим. Эстрадник-шестидесятник? Да нет — вещество его поэзии слишком концентрировано для ушей стадионной толпы. Интеллектуал-для-своих? Тоже в молоко: Ковальджи ориентировался на читателя, пусть случайного, но своего. И так — от случая к случаю — обзаводился аудиторией…
Он всегда чутко и обостренно-нежно видел ломкую красоту бытия: «но срезанная роза —/ жива и не жива.// На зло и в пику драме/ ведь надо же суметь:/ живыми лепестками/ так нежно прятать смерть».
Ирония — тоже не сброшена с подмостков, пусть и приобрела несколько иной смысловой оттенок:
Полпенсии уходит на цветы:
ровесники на небо зачастили…
ровесники на небо зачастили…
Теперь ушел и Кирилл Владимирович. Но его прекрасные стихи, слава Богу, остались.
Владимир КОРКУНОВ