Рэчел БЛАУ ДЮПЛЕССИ (RACHEL BLAU DUPLESSIS)
Предисловие переводчика
Рэчел Блау ДюПлесси, чья литературная карьера включает несколько десятилетий авторского труда, работает в точке пересечения гендера, поэзии и поэтики – редкому критику удавалось лучше запечатлеть их взаимосвязь и переплетения.
В одном из своих интервью [1] автор рассказывает о том, что, как и большинство начитанных подростков, она начала писать стихи в 12 лет. Примечательно, что первое стихотворение ДюПлесси называлось «Память» («Memory») и было посвящено феномену сознания: субъект замечает, где он был только что, шаг за шагом, и наблюдает, как этот опыт моментально становится памятью. Много лет спустя в своём знаменитом стихотворении «Черновики» («Drafts», а именно в части «Draft 33: Deixis») длиной в 26 лет (ДюПлесси писала его с 1986 по 2012 годы) она опишет этот же момент снова.
Кстати, о «Черновиках». Пусть название этого «длинного» (или «долгого»? – «long poem») стихотворения не вводит читателя в заблуждение идеей некой предварительности, незавершенности, возможности вернуться и переписать, исправить. Сама ДюПлесси уверена – каждая его песнь полностью закончена. Хотя, бесспорно, в основе самого текста лежит ощущение, что ничто и никогда не закончено, не завершено. Кроме того, в «Черновиках» ДюПлесси использует приём самоцитирования (помимо цитирования внешних источников) – строки из предыдущих «Черновиков» встраиваются в новый контекст в очередных, тем самым создавая эффект рециркулирующего построения, эффект «неясного чувства запоминания».
Тонкие, но прочные переплетения, взаимоопределённости, «запоминания» или вос-поминания, на-поминания всего во всём – не только о поэтических текстах ДюПлесси, но и о её жизни, «двойной жизни» («double-life») [2]. Речь идёт, конечно, об амплуа поэта и критика, которыми обладает ДюПлесси. А ещё о том, в какой степени феминизм повлиял на её творчество. «Если бы я не стала феминисткой, я бы, вероятно, не смогла написать многое или думать о чём-то, действительно, интересном неким особенным образом» [3], пишет ДюПлесси в «Blue Studios» – одной из трёх своих знаменитых книг (вместе с «The Pink Guitar» и «Purple Passages»), посвящённых гендеру и поэтике. Помимо прочих аспектов (преимущественно проблематики социальных норм), в этих работах ДюПлесси обращается к вопросам, почему интеллектуальная борьба за литературный анализ институций гендера и пола, идеологии и других социо-эстетических материалов необходима для того, чтобы получить общество, в полной мере существующее по принципу объединённости, но не разрозненности и противопоставления.
«Миф – это история, которая, несмотря на свой открытый финал, утверждает согласованность и когерентность в культуре. Таким образом, когда женщина-писатель вступает с ней в разногласие, когда колеблется между ролями члена или критика культуры, она может обратиться к мифу, потому что именно так она может достичь максимального напряжения в отношениях с доминантными историями и максимальной их пленительности», рассуждает ДюПлесси о «переписывании», «перекодировании» [4] мифов на примере некоторых авторов-женщин в своей книге «Writing beyond the Ending» [5]. Так и в творчестве, примеры которого приведены ниже, ДюПлесси знакомит своего читателя со своего рода «the Other-side of Everything» / «другой стороной всего» [6], перекодируя, напоминая, цитируя – связывая воедино, создавая напряжение. И в результате звуча тем самым собственным, неповторимым «внутренним голосом», создавая ту самую «грандиозную неясность» [7], которые и определяют уникальную сущность современной американской поэзии, в целом.
В одном из своих интервью [1] автор рассказывает о том, что, как и большинство начитанных подростков, она начала писать стихи в 12 лет. Примечательно, что первое стихотворение ДюПлесси называлось «Память» («Memory») и было посвящено феномену сознания: субъект замечает, где он был только что, шаг за шагом, и наблюдает, как этот опыт моментально становится памятью. Много лет спустя в своём знаменитом стихотворении «Черновики» («Drafts», а именно в части «Draft 33: Deixis») длиной в 26 лет (ДюПлесси писала его с 1986 по 2012 годы) она опишет этот же момент снова.
Кстати, о «Черновиках». Пусть название этого «длинного» (или «долгого»? – «long poem») стихотворения не вводит читателя в заблуждение идеей некой предварительности, незавершенности, возможности вернуться и переписать, исправить. Сама ДюПлесси уверена – каждая его песнь полностью закончена. Хотя, бесспорно, в основе самого текста лежит ощущение, что ничто и никогда не закончено, не завершено. Кроме того, в «Черновиках» ДюПлесси использует приём самоцитирования (помимо цитирования внешних источников) – строки из предыдущих «Черновиков» встраиваются в новый контекст в очередных, тем самым создавая эффект рециркулирующего построения, эффект «неясного чувства запоминания».
Тонкие, но прочные переплетения, взаимоопределённости, «запоминания» или вос-поминания, на-поминания всего во всём – не только о поэтических текстах ДюПлесси, но и о её жизни, «двойной жизни» («double-life») [2]. Речь идёт, конечно, об амплуа поэта и критика, которыми обладает ДюПлесси. А ещё о том, в какой степени феминизм повлиял на её творчество. «Если бы я не стала феминисткой, я бы, вероятно, не смогла написать многое или думать о чём-то, действительно, интересном неким особенным образом» [3], пишет ДюПлесси в «Blue Studios» – одной из трёх своих знаменитых книг (вместе с «The Pink Guitar» и «Purple Passages»), посвящённых гендеру и поэтике. Помимо прочих аспектов (преимущественно проблематики социальных норм), в этих работах ДюПлесси обращается к вопросам, почему интеллектуальная борьба за литературный анализ институций гендера и пола, идеологии и других социо-эстетических материалов необходима для того, чтобы получить общество, в полной мере существующее по принципу объединённости, но не разрозненности и противопоставления.
«Миф – это история, которая, несмотря на свой открытый финал, утверждает согласованность и когерентность в культуре. Таким образом, когда женщина-писатель вступает с ней в разногласие, когда колеблется между ролями члена или критика культуры, она может обратиться к мифу, потому что именно так она может достичь максимального напряжения в отношениях с доминантными историями и максимальной их пленительности», рассуждает ДюПлесси о «переписывании», «перекодировании» [4] мифов на примере некоторых авторов-женщин в своей книге «Writing beyond the Ending» [5]. Так и в творчестве, примеры которого приведены ниже, ДюПлесси знакомит своего читателя со своего рода «the Other-side of Everything» / «другой стороной всего» [6], перекодируя, напоминая, цитируя – связывая воедино, создавая напряжение. И в результате звуча тем самым собственным, неповторимым «внутренним голосом», создавая ту самую «грандиозную неясность» [7], которые и определяют уникальную сущность современной американской поэзии, в целом.
АнастасияБабичева
[1] An Interview with Rachel Blau DuPlessis by KRISTIN GROGAN // The Oxonian Review, 7 December, 2015, Issue 29.4.
[2] Там же.
[3] Rachel Blau DuPlessis. Blue Studios: Poetry and its Cultural Work. University Alabama Press; 1st Edition (September 3, 2006).
[4] Эконен К. Творец, субъект, женщина: Стратегии женского письма в русском символизме. М.: «Новое литературное обозрение», 2014.
[5] Rachel Blau DuPlessis. Writing Beyond the Ending: Narrative Strategies of Twentieth-Century Women Writers (Everywoman.) Paperback – April, 1985.
[6] Там же.
[7] Эдмундсон М. Поэтический слэм, или Закат американской поэзии. Перевод А. Бабичевой. Вестник современного искусства «Цирк Олимп». Самара, 2015.
[2] Там же.
[3] Rachel Blau DuPlessis. Blue Studios: Poetry and its Cultural Work. University Alabama Press; 1st Edition (September 3, 2006).
[4] Эконен К. Творец, субъект, женщина: Стратегии женского письма в русском символизме. М.: «Новое литературное обозрение», 2014.
[5] Rachel Blau DuPlessis. Writing Beyond the Ending: Narrative Strategies of Twentieth-Century Women Writers (Everywoman.) Paperback – April, 1985.
[6] Там же.
[7] Эдмундсон М. Поэтический слэм, или Закат американской поэзии. Перевод А. Бабичевой. Вестник современного искусства «Цирк Олимп». Самара, 2015.
ГЛУПОСТЬ ПРАКСИЛЛЫ
ведь только глупец станет огурцы
и тому подобное сравнивать с солнцем и луной
Зенобиус, Поговорки: Lyra Graeca, III.
и тому подобное сравнивать с солнцем и луной
Зенобиус, Поговорки: Lyra Graeca, III.
Почти
полная луна
Её непроливаемый
мениск –
Свет.
Медовое лицо пророческой
земли.
Всё сообщает, каждая случайность
ветви упавшие просто так здесь
ярко очерченный выпуклый квадрат.
Тыквина тыквина тыквина
спелый как птица
плод дыни, огурец, мякоть, тык-
ва
с липкими зёрнами кричит жарко
Август грохочет.
Сладость сочится сочится из клетки
бледная мята на обочине
базилик с мягкими листьями
с густым прицветником на верхушке
фазы луны.
Под ногтями
грязь, мука, дрожжи
фазы солнца.
Иди вниз по дороге, пока дорога не кончится.
* *
Роса на пшеничном поле питает хлеб.
Звёзды, трава, плоды, все варианты
Срубают.
Свет блуждает как соль
Тьма это жажда
глубокие тени
стремления к большему свету –
Но не стремление к теням
яркость
земля встречающихся приливов и отливов?
Звёзды, трава, плоды, все варианты
Срубают.
Свет блуждает как соль
Тьма это жажда
глубокие тени
стремления к большему свету –
Но не стремление к теням
яркость
земля встречающихся приливов и отливов?
* *
Белые как древесина
большие белые маленькие белые
ещё меньшие нимфалиды
сбившиеся с пути
«повелители» воздуха.
Зелёные сливы красные сливы жёлтое солнце
в серых точках (газетная бумага) сок
фрукты с косточками
знаки
места
вечно отлынивая где-то
Тонкий полумесяц влажной листвы освобождается.
О серебряно-восковых бутонах
о разросшихся огурцах
я пою.
Огоньки светлячков оживают на
одной подогнутой ноге в темноте.
Знак.
большие белые маленькие белые
ещё меньшие нимфалиды
сбившиеся с пути
«повелители» воздуха.
Зелёные сливы красные сливы жёлтое солнце
в серых точках (газетная бумага) сок
фрукты с косточками
знаки
места
вечно отлынивая где-то
Тонкий полумесяц влажной листвы освобождается.
О серебряно-восковых бутонах
о разросшихся огурцах
я пою.
Огоньки светлячков оживают на
одной подогнутой ноге в темноте.
Знак.
* *
Написанные вены интрузии камней
блуждают
по непереведённым скалам.
Я то вдруг наполняюсь, то опустошаюсь.
Теперь мёртвые смеют подойти ближе.
Всё записано,
ничто не может насытить их,
каждый день тяжёлая булка вульвы.
Ты готов
спуститься
к воде?
То, что нельзя сказать,
будет выплакано.
Мы проживаем маленький клочок, он действительно
движется
к скорби
маленькая сирень в листве
не цветение
белое оперение, цветение.
блуждают
по непереведённым скалам.
Я то вдруг наполняюсь, то опустошаюсь.
Теперь мёртвые смеют подойти ближе.
Всё записано,
ничто не может насытить их,
каждый день тяжёлая булка вульвы.
Ты готов
спуститься
к воде?
То, что нельзя сказать,
будет выплакано.
Мы проживаем маленький клочок, он действительно
движется
к скорби
маленькая сирень в листве
не цветение
белое оперение, цветение.
* *
Пройди через
отбор и омовение
Уровень плоти, переливающейся.
Дороги проезжие, дороги непроезжие
обычно одинаковые.
Тяжёлая, как камень, текучая, как мёд,
Земля
постоянно погружается в землю.
Итак, оденься для путешествия.
Розовое для пещеры
Розовое для бездонного лестничного колодца
Один ад, две смерти,
три безвкусные овсяные лепёшки.
отбор и омовение
Уровень плоти, переливающейся.
Дороги проезжие, дороги непроезжие
обычно одинаковые.
Тяжёлая, как камень, текучая, как мёд,
Земля
постоянно погружается в землю.
Итак, оденься для путешествия.
Розовое для пещеры
Розовое для бездонного лестничного колодца
Один ад, две смерти,
три безвкусные овсяные лепёшки.
* *
Что это начинает петь и свистеть
среди долгой тикающей ночи?
Литораль, на йоту, на самую малость береговая
линия,
плюх,
что
невысокие приливы
заманивают в гальку, звёзды.
Когда я умру, больше всего я буду скучать по путешествиям
и после, по звёздам
по сияющему солнцу и луне
по хрустящим огурцам в самый сезон
по ярким яблокам
по персикам с чёрными косточками.
Но пока я живу, вгрызаюсь
в перекрёсток
сочные огурчики и сладкие яблоки
могу петь и могу есть.
среди долгой тикающей ночи?
Литораль, на йоту, на самую малость береговая
линия,
плюх,
что
невысокие приливы
заманивают в гальку, звёзды.
Когда я умру, больше всего я буду скучать по путешествиям
и после, по звёздам
по сияющему солнцу и луне
по хрустящим огурцам в самый сезон
по ярким яблокам
по персикам с чёрными косточками.
Но пока я живу, вгрызаюсь
в перекрёсток
сочные огурчики и сладкие яблоки
могу петь и могу есть.
* *
Хорони
не хорони
жизнь скоротечна, как луна.
1983
не хорони
жизнь скоротечна, как луна.
1983
МЕГАЛИТЫ
Находясь за порогом тишины На сером ровном горизонте
они появляются из шёпота сверстники-танцоры
застывшие так давно и прочно мокрые как мгла во мгле
Эти танцоры Они неписанное
манят ожиданием широкое впереди, широкое позади
коренной гласной – соединение –
Где они, там пространство Пространство, пространство
где я, падение. я не могу больше –
Но они памятники речи моего тела: высокие кучевые облака
пути стихотворения хаотичного неба
это пути подходящие к концу
границы если это
растущая – не вся
тёмная, вероломная тропа
вода – это не тропа
Весь горизонт это провал:
затопленный, карты сбивают с пути тусклый огонь
глинистый от вещества; грязь уравнивает, скудно, сведясь к шипению
обволакивает потонувшие в ней ноги: так что каждый
двигает знак к знаку и превращает пересечение вздох выдувает себя
в безграничный танец. очень пустой темнотой.
i.m. M.K.
1980, май
они появляются из шёпота сверстники-танцоры
застывшие так давно и прочно мокрые как мгла во мгле
Эти танцоры Они неписанное
манят ожиданием широкое впереди, широкое позади
коренной гласной – соединение –
Где они, там пространство Пространство, пространство
где я, падение. я не могу больше –
Но они памятники речи моего тела: высокие кучевые облака
пути стихотворения хаотичного неба
это пути подходящие к концу
границы если это
растущая – не вся
тёмная, вероломная тропа
вода – это не тропа
Весь горизонт это провал:
затопленный, карты сбивают с пути тусклый огонь
глинистый от вещества; грязь уравнивает, скудно, сведясь к шипению
обволакивает потонувшие в ней ноги: так что каждый
двигает знак к знаку и превращает пересечение вздох выдувает себя
в безграничный танец. очень пустой темнотой.
i.m. M.K.
1980, май
ЦВЕТОК
вспоминая О´Киф
1.
Футляр для ножа сломан
появляется белый нож
2.
Твёрдый цветок.
Скала скалы.
3.
Полоса безграничного расколотого давления
это тёмный глаз в центре
это сустав центра
это толчок в бурлящем центре
это жизнь в птичьих гнёздах.
ДВЕ ЦЫГАНКИ
Цыганки две в лесу живут,
гитары вдалеке.
Пусть погадают мне они
по звёздам и руке –
хотелось мне. И я пошла
через листву тропой.
Деревья здесь взмывали вверх,
закрыв луну собой.
Сказали мне, к ним человек
из-за холма пришел,
У нас с ним общая судьба.
Не обещали зол.
И был на каждый мой вопрос
ответ тотчас готов.
Огонь так дико танцевал,
спасал от холодов.
И по тропе в обратный путь,
сквозь папоротник прочь.
И листья гнулись под росой,
потяжелев за ночь.
Уж бледно утро, слаб мой шаг,
от ветра зябко мне.
Ни огонька. И я теперь
несчастнее вдвойне.
От слов услышанных пуста,
себя я потеряла.
Тень поперек моей легла,
я обернулась, зарыдала.
Мужчина рядом был. Красив,
пот тёмный в волосах,
он бел, как я сама, лицом,
чёрный янтарь – глаза.
Он мне сказал: «Ты быстро шла».
«Я за тобой бежал».
«Останься навсегда со мной».
И мою руку взял.
И по тропе вдвоём пошли,
ещё моя слеза
не высохла. Пусть падает,
как на листву роса.
И если он стремится в путь,
я не могу мешать.
мой шаг назад ведёт в начало,
кольцо замкнув опять.
Дорога-лента вдаль ведёт,
судьбу мою связав,
мне не давая прочь взглянуть,
меня в рабыни взяв.
Сказал мне тот, что близ меня
везде, судьбу мою
он под свою опеку взял,
а я ни с чем стою.
гитары вдалеке.
Пусть погадают мне они
по звёздам и руке –
хотелось мне. И я пошла
через листву тропой.
Деревья здесь взмывали вверх,
закрыв луну собой.
Сказали мне, к ним человек
из-за холма пришел,
У нас с ним общая судьба.
Не обещали зол.
И был на каждый мой вопрос
ответ тотчас готов.
Огонь так дико танцевал,
спасал от холодов.
И по тропе в обратный путь,
сквозь папоротник прочь.
И листья гнулись под росой,
потяжелев за ночь.
Уж бледно утро, слаб мой шаг,
от ветра зябко мне.
Ни огонька. И я теперь
несчастнее вдвойне.
От слов услышанных пуста,
себя я потеряла.
Тень поперек моей легла,
я обернулась, зарыдала.
Мужчина рядом был. Красив,
пот тёмный в волосах,
он бел, как я сама, лицом,
чёрный янтарь – глаза.
Он мне сказал: «Ты быстро шла».
«Я за тобой бежал».
«Останься навсегда со мной».
И мою руку взял.
И по тропе вдвоём пошли,
ещё моя слеза
не высохла. Пусть падает,
как на листву роса.
И если он стремится в путь,
я не могу мешать.
мой шаг назад ведёт в начало,
кольцо замкнув опять.
Дорога-лента вдаль ведёт,
судьбу мою связав,
мне не давая прочь взглянуть,
меня в рабыни взяв.
Сказал мне тот, что близ меня
везде, судьбу мою
он под свою опеку взял,
а я ни с чем стою.