Антонен АРТО
«Звучащие удары»[1]
Поздние тексты Антонена Арто в России по-прежнему почти неизвестны. Однако, быть может, важнейшие из них были созданы им именно в последние полтора года жизни - после выхода из психиатрической клиники Родеза. И эти литературные опыты позволяют убедиться в том, что принципы Театра жестокости не удалось осуществить на сценических подмостках лишь потому, что Арто перенёс их внутрь собственной жизни. Посвятивший своё творчество не только разрушению барьеров между видами искусств, но и стиранию границ между безумием и разумом, Арто оказался одной из самых трагических фигур ХХ столетия.
Ниже представлены переводы фрагментов последних текстов Арто. Большинство из них были включены им в поэтический сборник «Арто-Момо», изданный в 1947 году, два манифеста легли в основу радиозаписей «Больные и врачи» (1946 г.) и «Покончить с божьим судом» (1948 г.), а эссе «Человеческое лицо» (1947 г.) Арто сопроводил выставку своей графики. Порядок текстов соответствует хронологии их создания.
Ниже представлены переводы фрагментов последних текстов Арто. Большинство из них были включены им в поэтический сборник «Арто-Момо», изданный в 1947 году, два манифеста легли в основу радиозаписей «Больные и врачи» (1946 г.) и «Покончить с божьим судом» (1948 г.), а эссе «Человеческое лицо» (1947 г.) Арто сопроводил выставку своей графики. Порядок текстов соответствует хронологии их создания.
Анатолий Рясов
Больные и врачи (фрагмент)
Болезнь – это одно состояние.
Здоровье – всего лишь другое,
более уродливое.
Я имею в виду – более подлое и более жалкое.
Нет больных, которые бы не повзрослели.
Нет здоровых, которые хотя бы однажды не скрыли своё желание быть больными – точно, как те врачи, с которыми я столкнулся.
Я всю жизнь был болен, и я прошу, чтобы это продолжалось.
Поскольку дни, когда у меня воровали жизнь, научили меня большему, чем мелкобуржуазное «А ГЛАВНОЕ – ЗДОРОВЬЯ!»
Поскольку моё бытие прекрасно, хоть и отвратительно. И оно прекрасно только потому, что оно отвратительно.
Излечение болезни – это преступление.
Здоровье – всего лишь другое,
более уродливое.
Я имею в виду – более подлое и более жалкое.
Нет больных, которые бы не повзрослели.
Нет здоровых, которые хотя бы однажды не скрыли своё желание быть больными – точно, как те врачи, с которыми я столкнулся.
Я всю жизнь был болен, и я прошу, чтобы это продолжалось.
Поскольку дни, когда у меня воровали жизнь, научили меня большему, чем мелкобуржуазное «А ГЛАВНОЕ – ЗДОРОВЬЯ!»
Поскольку моё бытие прекрасно, хоть и отвратительно. И оно прекрасно только потому, что оно отвратительно.
Излечение болезни – это преступление.
Возвращение Арто-Момо(фрагмент)
Старый Арто
похоронен
в дыре дымохода,
вцепившись в неё холодной челюстью
того дня, когда он был убит!
похоронен
в дыре дымохода,
вцепившись в неё холодной челюстью
того дня, когда он был убит!
Центральная мать и кошачий царь
Я говорю о застенном тотеме,
ведь настенный тотем таков,
что тягучим сгусткам бытия
уже не оседлать его.
Старушечье влагалище,
этот подавленный тотем.
это мясо
смутного отвращения
этот скелет,
его не
скрестить
ни с матерью, ни с
врождённым отцом,
это
не мясо киски,
спаренное с кошачьим царём.
И вот,
когда тотем
вошёл в историю,
брюхо опустело,
дабы отвадить
вхождения.
И в этих совокуплениях стоило отметелить
каждую мать, которая хотела влезть
киска-вошка и кошачий царь
в обескровленную восставшую кишку
как в центр
панацеи:
киска-вошка и кошачий царь –
два паскудных слова,
которые придумали отец и мать,
чтобы поизмываться над ним.
Кто это «он»?
Задушенный тотем,
как в кармане член,
о который трётся жизнь,
и в конце концов застенный тотем
надорвёт брюхо рождения
сквозь разбухшую купель
материнского влагалища, раскрытого
ключом кошачьего царя.
ведь настенный тотем таков,
что тягучим сгусткам бытия
уже не оседлать его.
Старушечье влагалище,
этот подавленный тотем.
это мясо
смутного отвращения
этот скелет,
его не
скрестить
ни с матерью, ни с
врождённым отцом,
это
не мясо киски,
спаренное с кошачьим царём.
И вот,
когда тотем
вошёл в историю,
брюхо опустело,
дабы отвадить
вхождения.
И в этих совокуплениях стоило отметелить
каждую мать, которая хотела влезть
киска-вошка и кошачий царь
в обескровленную восставшую кишку
как в центр
панацеи:
киска-вошка и кошачий царь –
два паскудных слова,
которые придумали отец и мать,
чтобы поизмываться над ним.
Кто это «он»?
Задушенный тотем,
как в кармане член,
о который трётся жизнь,
и в конце концов застенный тотем
надорвёт брюхо рождения
сквозь разбухшую купель
материнского влагалища, раскрытого
ключом кошачьего царя.
Умопомешательство и чёрная магия (фрагмент)
Психиатрические лечебницы – это вместилища чёрной магии, умышленные и преднамеренные,
И дело не только в том, что врачи поощряют магию своим лечением,
сварливым и глупым,
но в самих методах.
Если бы не было врачей,
никогда не было бы и больных,
ведь не с больных, а с врачей началось это общество.
Те, кто живы, живут за счёт мёртвых.
Точно как и смерть тоже должна жить;
и только в психиатрической лечебнице смерть медленно вынашивают,
это инкубатор для мёртвых.
Ещё за 4000 лет до Рождества Христова всё это положило начало терапевтической технике медленной смерти,
и современная медицина, сообщница этой зловещей и гнусной магии, подчиняет своих мертвецов электрическому и инсулиновому шоку, чтобы ежедневно опустошать человеческие конюшни от всякого «я»
и передавать их такими пустыми,
такими фантастически
доступными и пустыми,
в непристойно анатомические и атомические объятия
состояния, именуемого Бардо. Житейское барахло на потребу отсутствию «я».
И дело не только в том, что врачи поощряют магию своим лечением,
сварливым и глупым,
но в самих методах.
Если бы не было врачей,
никогда не было бы и больных,
ведь не с больных, а с врачей началось это общество.
Те, кто живы, живут за счёт мёртвых.
Точно как и смерть тоже должна жить;
и только в психиатрической лечебнице смерть медленно вынашивают,
это инкубатор для мёртвых.
Ещё за 4000 лет до Рождества Христова всё это положило начало терапевтической технике медленной смерти,
и современная медицина, сообщница этой зловещей и гнусной магии, подчиняет своих мертвецов электрическому и инсулиновому шоку, чтобы ежедневно опустошать человеческие конюшни от всякого «я»
и передавать их такими пустыми,
такими фантастически
доступными и пустыми,
в непристойно анатомические и атомические объятия
состояния, именуемого Бардо. Житейское барахло на потребу отсутствию «я».
Человеческое лицо (фрагмент)
Иногда рядом с головами людей я помещал предметы, деревья, животных, потому что у меня всё ещё нет уверенности относительно пределов телесного в человеческом «я».
К тому же во всех рисунках, которые вы увидите здесь, я окончательно порвал с искусством, стилем и талантом. Я хочу сказать: горе тем, кто посчитает их произведениями искусства, попыткой эстетического подражания реальности.
Ни один из них, собственно говоря, не является произведением.
Всё это эскизы, я хочу сказать: звучащие сокрушительные удары по всем направлениям, угодным случаю, возможности, вероятности, судьбе.
Я собирался не совершенствовать эти черты и технику,
но выразить ими явную линейную истину, какая встречается в словах, записанных фразах, графике и перспективе. Поэтому в некоторых рисунках смешиваются стихи и портреты, записанные восклицания и пластические воплощения элементов, материалов, персонажей, людей и животных.
Нужно принять эти рисунки во всей их грубости и в беспорядке графики, которая никогда не пеклась об искусстве, но ценила только искренность и спонтанность линий.
К тому же во всех рисунках, которые вы увидите здесь, я окончательно порвал с искусством, стилем и талантом. Я хочу сказать: горе тем, кто посчитает их произведениями искусства, попыткой эстетического подражания реальности.
Ни один из них, собственно говоря, не является произведением.
Всё это эскизы, я хочу сказать: звучащие сокрушительные удары по всем направлениям, угодным случаю, возможности, вероятности, судьбе.
Я собирался не совершенствовать эти черты и технику,
но выразить ими явную линейную истину, какая встречается в словах, записанных фразах, графике и перспективе. Поэтому в некоторых рисунках смешиваются стихи и портреты, записанные восклицания и пластические воплощения элементов, материалов, персонажей, людей и животных.
Нужно принять эти рисунки во всей их грубости и в беспорядке графики, которая никогда не пеклась об искусстве, но ценила только искренность и спонтанность линий.
Покончить с божьим судом (фрагмент)
Знаете ли вы в самом деле, что такое жестокость?
В-шестых. Вот так? Нет, я этого не знаю.
В-седьмых. Жестокость – повсеместно выкорчевать кровью и до крови бога скотский произвол животного бессознательного в человеке.
Какого чёрта вы здесь делаете, мсье Арто?
В-восьмых. Человек, когда его ничто не сдерживает, является эротическим животным,
в нём вдохновенная дрожь,
некая пульсация,
порождающая бесчисленных тварей, образ которых все древние народы Земли называли богом.
Так был создан так называемый дух.
В-шестых. Вот так? Нет, я этого не знаю.
В-седьмых. Жестокость – повсеместно выкорчевать кровью и до крови бога скотский произвол животного бессознательного в человеке.
Какого чёрта вы здесь делаете, мсье Арто?
В-восьмых. Человек, когда его ничто не сдерживает, является эротическим животным,
в нём вдохновенная дрожь,
некая пульсация,
порождающая бесчисленных тварей, образ которых все древние народы Земли называли богом.
Так был создан так называемый дух.
Переводы Анатолия Рясова и Татьяны Рясовой