Длина дома соотносится
с полуденной тенью,
высота - с птичьим щебетом.
Холод горящих конфорок,
внутренняя темнота люстры,
неслышные шаги.

Громкие,
непереносимые шаги -
я прячусь в себя –
словно зайцы в лодку Мазая.

В доме - комод и шляпа,
светлый низ пола, тёмный верх -
противостояние телесного и небесного -
дом,
как слепок искаженного сознания:
костры на потолке,
солнечные зайчики, пойманные зеркалом
и переданные дальше -
в оплату проезда.
А я не платил:
скрывался, таился, принимал
серьёзные
выражения лица.
Но,
когда контролёры приходят,
самое время состряпать отчёт.

Время истекает.
Время не истечёт
никогда.

Можно сидеть и взгляд направлять,
свою тайну хранить
не особо и пряча:
в кармане плаща;
сжимая в руке за жилеткой
или просто за спину убрав,
или - ставя на полку
для всеобщего взгляда,
который никогда не подметит
очевидного.

Порой всё кажется... недвижимостью, что ли -
завязли сами, в тупике стоим -
но мысль пойдёт, как лошадь через поле,
заворожённая дыханием своим

и воздух уподобится окну - лицо, ладони
мы прислоним, чтоб лучше видеть, как
идёт лошадка и в тумане тонет -
и никакого больше тупика,

лишь броуновский пляс ассоциаций
и притяжение студеного стекла,
в чьё силовое поле, может статься,
метель дыханье наше увлекла.

На лужах чёрных в тёмном переулке
деревьев отражения шумели,
свет фонаря клубился наверху
и в сочных кронах, как в болотах, вяз.
И в ножевом ранении сочилась
кровь - серая, как кошка в темноте.

Шаги прохожих капают водой,
на чистом небе возникают точки.
У слов нет смерти и стеной слова стоят:
вот твой берлин, а там - другой берлин
такой же, как и здесь, неполноценный,
но только в нём не точки, а отрезки.

Нет слов у смерти, только - перед ней:
"Пожалуйста, сердец полкилограмма..." -
в грядущее заброшенная леска,
при мелком дне и - чёрная - вода.
Что отразится: кошка или парка?
Соединятся ль линии в фигуры?

На этой фотографии можно увидеть, как Иван Грозный разливает опричникам чай, они смеются и бьют в ладошки.

На следующей фотографии они корчатся в предсмертной агонии после того, как царь им сказал, что добавил в заварку цикуту.

Все как один полегли, оказалось, что это был психологический тренинг. Он назывался "Слово царя, как плацебо".

Когда я стану ушным врачом, мир
превратится в раковину, из которой
шумит море.

Его волны выносят на берег
забытые вещи:
любимые детские сны,
колыхание медузы в руках,
на коленях зелёнка и йод,
в голове -
граммофонный Чуковский.

Пахнет сладкая вата
и крыса
под листом точно так же лежит,
я проверил -
только мех чуть темнее и тоньше.

И шипы на спине крокодила,
с которым в руке
я полсвета избегал за утро,
проступают гармоникой -
в одной фазе с морем
сквозь
окаменелость и немоту,
чтобы сделать их переносимыми и
пере-
нести.

Смотри на лёд, на всеохватность
и на пришельца подо льдом.
Кому об этом станем хвастать?
Кому мы сообщить пойдем?
Горит кирпич, фонарь впитавший,
подкладкой улица легла
под снег, кофе-машина сдачей
трясёт - на выходе лишь мгла -
и так во всей проклятой тяжбе.
Ну, Парка, ножницы-то где?
Но мчится поезд жизни так же
колёсами т.д. т.д.


* * *

За «не прислоняться»
между Гагаринской и Спортивной -
фосфоресцентное озеро,
кистепёрые рыбы,
белые тараканы,
ошеломлённый
собственный взгляд в отражении.
Дыхание Атлантиды,
горечь ненужных даров…

После -
всюду: русалочье пение,
чешуя крокодила в листве,
а из этого мира -
лишь лысый мужик в красных джинсах
под волною асфальта,
как маленький остров исчезнет.
Здесь кончаются рельсы,
вонзаясь в китовый плавник,
и качаются рельсы,
и прыгает поезд на них,
как гимнаст на козле,
и в глаза мне глядит мой двойник,
поднимаются губы в улыбке.

*
Дай мне ещё строку -
проживу её, проумру.
Слышишь - звёзды свистят вверху?
Видишь - мир растворён в миру,

как пчела в смоле - часть смолы,
ни крылом шевельнуть, ни вон...
А закроешь глаза - из мглы
проступает ночной неон.

Как бы ни был ты глуп и слеп,
как бы ни был умён и зряч,
свет всегда, как его не прячь,
оставляет след.

*
Сейчас приходит белая гиена
и говорит, что ей известна тайна.
Ты нажимаешь маленький будильник
и тут же забываешь о себе.
Она рычит сквозь тьму о сокровенном
и как циркач под куполом летает,
но между вами - кожа крокодилья
и голос в металлической трубе.