Дина Магомедова
Поездка Александра Блока в Киев
(на материале киевской прессы 1907 года)
История поездки Александра Блока в Киев 4-6 октября 1907 года – сюжет не новый[1]. Известно, что это его единственная поездка в «третью столицу». Известно, что поездка была организована редакцией киевского двухнедельного литературно-художественного журнала модернистской ориентации «В мире искусств»[2], что был задуман «Вечер нового искусства» с участием Андрея Белого, Сергея Соколова-Кречетова, Нины Петровской и И.А. Бунина, однако в последний момент Бунин отказался, и, по свидетельству Андрея Белого, был срочно заменен Блоком[3]. Неоднократно воспроизводилась фотография Блока на балконе гостиницы «Эрмитаж» на Фундуклеевской улице. Сообщалось, что вечер прошел 4 октября в Городском оперном театре, а 6 октября в зале Коммерческого собрания прочел лекцию «Будущее искусства» «в пользу недостаточных студентов» Андрей Белый. В тот же вечер оба поэта уехали из Киева в Петербург.
Таков фактический круг сведений о «вечерах нового искусства» в Киеве. Однако надо признать, что до сих пор очень мало известно о том, как принимала поэтов-символистов публика и пресса, какая атмосфера царила на обоих вечерах. Леонид Хинкулов, автор книги «Золотые ворота Киева: Новое о русских писателях в Киеве», посвятил этим гастролям отдельный очерк «Три дня из жизни Александра Блока»[4]. На сегодняшний день это самое подробное описание пребывания Блока и Белого в Киеве, в котором приводятся краткие цитаты из трех газетных отзывов о выступлениях поэтов. Следует назвать также статью А.М. Грачевой «Иван Новиков в кругу киевских символистов»[5], в которой содержится краткая история журнала «В мире искусств». И все же цель моего доклада – д
ать более подробный обзор киевской прессы, обратив внимание на ряд фактов, еще не введенных в летописи жизни и творчества как Александра Блока, так и Андрея Белого. Не менее важна и задача реконструкции общего настроения, царящего среди читающей публики в Киеве, а также тех впечатлений, которые остались у обоих поэтов от поездки.
Начнем с заявления приглашающей стороны – киевского двухнедельного журнала модернистской ориентации «В мире искусств». Главными инициаторами киевской встречи и организаторами вечера были известный историк литературы, приват-доцент Киевского университета Фердинанд де Ла Барт и журналист Александр Иванович Филиппов. Уже после завершения гастролей устроители вечеров в заметке за подписью «Мойтон» «Вечер нового искусства» объясняли читателям, почему возникла идея устроить встречу киевской публики с московскими и петербургскими писателями: «С ними можно, конечно, не соглашаться, можно усматривать в их произведениях (как это теперь нередко делается) проявление некоторой болезненности в чувствованиях, восприятиях, передаче этих восприятий, но не считаться с ними, игнорировать их – нельзя. Это значило бы пройти мимо целого отдела интеллектуальной жизни, не заглянув даже в него, это значило бы оставлять без внимания большую главу духовной современной жизни.
Наше время в лице так называемых декадентов, модернистов, импрессионистов имеет представителей совершенно своеобразного рода творчества, и вечер, посвященный «Новому Искусству», видел, прежде всего, свою цель в том, чтобы познакомить публику с этим отделом творчества. Сочувствие, встреченное устроителями вечера не только со стороны современных поэтов, согласившихся лично приехать в Киев, но также и со стороны публики, разобравшей в течение нескольких дней задолго еще до вечера все имеющиеся в продаже билеты, вполне искупило трудности и хлопоты, с которыми связано было устройство вечера»[6].
Начавшись, как это явствует из процитированной заметки, в 19-30, вечер продолжался до полуночи. В трех (!) отделениях участвовали не только приглашенные писатели, но и музыканты: оркестр исполнял произведения Н.А. Римского-Корсакова, Я. Сибелиуса, киевского композитора и редактора журнала «В мире искусств» Б. Яновского, фортепианный дуэт – пьесу В. Ребикова «Кошмар», актеры декламировали стихи К. Бальмонта. Остается только поражаться огромному интересу и вниманию публики и тем несомненным психологическим сложностям, которые при такой перенасыщенной программе испытывали выступающие писатели: Белый прочел не только стихи, но и реферат «Об итогах развития нового искусства», которым открылся вечер, Блок прочел недавно написанную «Незнакомку» и стихотворение «Утихает тихий вечер...», С. Кречетов – стихотворение «Дровосек», Нина Петровская – р??????ассказ[7]. В конце вечера были даже показаны живые картины, жанр сегодня совершенно забытый. Блок, сообщая матери 9 октября 1907 г., не покривил душой, написав: «Успех был изрядный, на следующий день газеты подробно ругали и хвалили»[8]. Обратим внимание: для Блока «успех» – это не только хвалебные, но и отрицательные отзывы: это тоже признак внимания публики.
Просмотр газетной периодики показывает, что положительный отзыв дала лишь одна газета – «Киевские вести». Рецензент, скрытый под литерой «К», отметил, что вечер «собрал переполненный зал», оговорившись, правда, что средний обыватель пришел скорее на громкие имена приезжих знаменитостей. Реферат Андрея Белого, по мнению рецензента, был «достаточно туманен по содержанию и тяжел по форме». Но выступления писателей с чтением своих произведений были оценены доброжелательно, а «великолепная «Незнакомка» Блока» была признана «лучшим номером литературной программы»[9].
Однако во всех остальных рецензиях – в газетах, вышедших 6 октября 1907 г., «Киевлянин» (рецензия Н. Николаева «Театральные заметки»), «Киевская мысль» (заметка В. Чаговца «На вечере «Нового искусства»), «Киевский курьер» (заметка С.К. «Вечер нового искусства»), а также позднее, 21 ноября в иллюстрированном приложении к «Киевской мысли» «Киевская искра» (пародии В. Эрна), – критики откровенно высмеивали почти всех приезжих участников вечера.
Рецензент «Киевлянина» иронически писал: «Наш известный поэт г. Александр Блок явил образцы своего искусства... Что это были за образцы!.. Перескакивая через все знаки препинания, с неподвижно застывшим выражением лица, он лепетал что-то вроде:
Я иду по пыли уличной
(Entre nous по мостовой)
И вдруг вижу крендель булочный
Светит в небе золотой...
И дальше так же... Длинно, длинно, невразумительно и чинно, покуда г. Александр Блок не постигнул, что истина заключается в вине...
In vino veritas!
И г. Блок, человек последовательный, раз постигнув истину, он от нее и не уклоняется. Я видел потом в театральном буфете, что это далеко не простое поэтическое отвлечение, а так сказать хорошо усвоенный принцип»[10].
Обращает на себя внимание то ли случайно искаженное, то ли намеренно пародийное цитирование «Незнакомки». Тот же прием использовал В. Чаговец в одной из самых больших рецензий, напечатанных в либеральной «Киевской мысли». В отличие от Н. Николаева, он саркастически «процитировал» стихотворение следующим образом (правда, оговорившись: «Большевик Александр Блок сказал приблизительно следующее»):
Под вечер под ресторанами
Я гуляю вместе с пьяными,
Вдыхаю их желтый дух.
Они оскорбляют мой слух.
А под булочной висит калач
И где-то слышен детский плач.
А там далеко за шлагбаумами,
Заломивши котелки,
Весело гуляют с дамами
Записные остряки.
Их синий мозг давно иссох
И мысли в нем последний вздох...
Они идут
И околесицу несут.
И, чуждые мещанских браков,
Они под окнами торчат,
А пьяницы с глазами, как у раков,
«In vino veritas» кричат.
И вижу я преображение:
На дне стакана моего
Себя самого отражение,
И больше ровно ничего.
Не знаю я, куда пришел,
Зачем пришел и что нашел,
Не знаю я, чего хочу,
«In vino veritas» кричу»[11].
В анонимной заметке «А судьи кто?» редакция журнала «В мире искусств» упрекала рецензентов в недобросовестных приемах и легкомыслии: «Мы ожидали врагов серьезных, которые пришли бы в полном вооружении и вступили бы с нами в бой... И кого же мы увидали? Недалеких, легкомысленных и очень смешливых болтунов, которые готовы по всякому поводу надрывать животики со смеху и корчиться от хохоту. Точь-в-точь как крещатицкие Ротозеи, которые впадают в неудержимую веселость при виде человека в берете. Какие же это враги? Так, наш почтеннейший «критик», найдя у себя склонность к сыскному делу, шел по пятам Александра Блока и выслеживал, сколько и что именно ест и пьет А. Блок в театральном буфете. Выследил и доложил почтенной публике»[12].
Фельетон В. Чаговца был, в свою очередь, высмеян в «Письме в редакцию» Ф. де Ла Барта: «Возводя на г.г. устроителей несправедливое обвинение, г. Чаговец пытается представить вечер в карикатурном виде, прибегая при этом к недостойным приемам и фортелям. Взяв несколько строк г. Блока, г. Чаговец разбавил их «отсебятиной» и эту жалкую литературную стряпню выдает за произведение самого г. Блока, приводимое «по памяти». Пока замечу, что плоская пародия г. Чаговца цели не достигает. До сих пор роль литературного держиморды по отношению к символистам исполнял г. Буренин. Но, по-видимому, лавры нововременского критика не дают спать г. Чаговцу, и он решил выступить в роли «карателя» и пародиста. Вся разница между пародиями новоременского критика и пародиями г. Чаговца лишь в том, что в первых хоть изредка встречаются проблески юмора, а во вторах их нет»[13].
На фоне этой полемики прошла незамеченной пародия мододого-философа В.Ф. Эрна, напечатанная в Киевской искре», иллюстрированном приложении к «Киевской мысли». Поскольку эта пародия до сих пор не была известна и не учтена в комментариях к «Незнакомке» в академическом собрании сочинений Блока, представляется необходимым ввести ее в многочисленный ряд пародий на знаменитое стихотворение. Тем более, что эта сторона творчества В.Ф. Эрна практически не известна.
Как и его предшественники, Эрн начинает с того, что приводит искаженную цитату из «Незнакомки» в качестве эпиграфа. Текст, следующий за эпиграфом, очень мало напоминает пародируемое стихотворение и примечателен разве только тем, что действие его переносится на киевские улицы:
Дружеские породни (sic! – ДМ)
Александр Блок
Вдали над пылью переулочной
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной
И раздается детский плач.
Бредет толпа, с речами пьяными,
И, заломивши котелки,
Идут вдали под ручку с дамами
Бывалые остряки...
-------------------------------
(на материале киевской прессы 1907 года)
История поездки Александра Блока в Киев 4-6 октября 1907 года – сюжет не новый[1]. Известно, что это его единственная поездка в «третью столицу». Известно, что поездка была организована редакцией киевского двухнедельного литературно-художественного журнала модернистской ориентации «В мире искусств»[2], что был задуман «Вечер нового искусства» с участием Андрея Белого, Сергея Соколова-Кречетова, Нины Петровской и И.А. Бунина, однако в последний момент Бунин отказался, и, по свидетельству Андрея Белого, был срочно заменен Блоком[3]. Неоднократно воспроизводилась фотография Блока на балконе гостиницы «Эрмитаж» на Фундуклеевской улице. Сообщалось, что вечер прошел 4 октября в Городском оперном театре, а 6 октября в зале Коммерческого собрания прочел лекцию «Будущее искусства» «в пользу недостаточных студентов» Андрей Белый. В тот же вечер оба поэта уехали из Киева в Петербург.
Таков фактический круг сведений о «вечерах нового искусства» в Киеве. Однако надо признать, что до сих пор очень мало известно о том, как принимала поэтов-символистов публика и пресса, какая атмосфера царила на обоих вечерах. Леонид Хинкулов, автор книги «Золотые ворота Киева: Новое о русских писателях в Киеве», посвятил этим гастролям отдельный очерк «Три дня из жизни Александра Блока»[4]. На сегодняшний день это самое подробное описание пребывания Блока и Белого в Киеве, в котором приводятся краткие цитаты из трех газетных отзывов о выступлениях поэтов. Следует назвать также статью А.М. Грачевой «Иван Новиков в кругу киевских символистов»[5], в которой содержится краткая история журнала «В мире искусств». И все же цель моего доклада – д
ать более подробный обзор киевской прессы, обратив внимание на ряд фактов, еще не введенных в летописи жизни и творчества как Александра Блока, так и Андрея Белого. Не менее важна и задача реконструкции общего настроения, царящего среди читающей публики в Киеве, а также тех впечатлений, которые остались у обоих поэтов от поездки.
Начнем с заявления приглашающей стороны – киевского двухнедельного журнала модернистской ориентации «В мире искусств». Главными инициаторами киевской встречи и организаторами вечера были известный историк литературы, приват-доцент Киевского университета Фердинанд де Ла Барт и журналист Александр Иванович Филиппов. Уже после завершения гастролей устроители вечеров в заметке за подписью «Мойтон» «Вечер нового искусства» объясняли читателям, почему возникла идея устроить встречу киевской публики с московскими и петербургскими писателями: «С ними можно, конечно, не соглашаться, можно усматривать в их произведениях (как это теперь нередко делается) проявление некоторой болезненности в чувствованиях, восприятиях, передаче этих восприятий, но не считаться с ними, игнорировать их – нельзя. Это значило бы пройти мимо целого отдела интеллектуальной жизни, не заглянув даже в него, это значило бы оставлять без внимания большую главу духовной современной жизни.
Наше время в лице так называемых декадентов, модернистов, импрессионистов имеет представителей совершенно своеобразного рода творчества, и вечер, посвященный «Новому Искусству», видел, прежде всего, свою цель в том, чтобы познакомить публику с этим отделом творчества. Сочувствие, встреченное устроителями вечера не только со стороны современных поэтов, согласившихся лично приехать в Киев, но также и со стороны публики, разобравшей в течение нескольких дней задолго еще до вечера все имеющиеся в продаже билеты, вполне искупило трудности и хлопоты, с которыми связано было устройство вечера»[6].
Начавшись, как это явствует из процитированной заметки, в 19-30, вечер продолжался до полуночи. В трех (!) отделениях участвовали не только приглашенные писатели, но и музыканты: оркестр исполнял произведения Н.А. Римского-Корсакова, Я. Сибелиуса, киевского композитора и редактора журнала «В мире искусств» Б. Яновского, фортепианный дуэт – пьесу В. Ребикова «Кошмар», актеры декламировали стихи К. Бальмонта. Остается только поражаться огромному интересу и вниманию публики и тем несомненным психологическим сложностям, которые при такой перенасыщенной программе испытывали выступающие писатели: Белый прочел не только стихи, но и реферат «Об итогах развития нового искусства», которым открылся вечер, Блок прочел недавно написанную «Незнакомку» и стихотворение «Утихает тихий вечер...», С. Кречетов – стихотворение «Дровосек», Нина Петровская – р??????ассказ[7]. В конце вечера были даже показаны живые картины, жанр сегодня совершенно забытый. Блок, сообщая матери 9 октября 1907 г., не покривил душой, написав: «Успех был изрядный, на следующий день газеты подробно ругали и хвалили»[8]. Обратим внимание: для Блока «успех» – это не только хвалебные, но и отрицательные отзывы: это тоже признак внимания публики.
Просмотр газетной периодики показывает, что положительный отзыв дала лишь одна газета – «Киевские вести». Рецензент, скрытый под литерой «К», отметил, что вечер «собрал переполненный зал», оговорившись, правда, что средний обыватель пришел скорее на громкие имена приезжих знаменитостей. Реферат Андрея Белого, по мнению рецензента, был «достаточно туманен по содержанию и тяжел по форме». Но выступления писателей с чтением своих произведений были оценены доброжелательно, а «великолепная «Незнакомка» Блока» была признана «лучшим номером литературной программы»[9].
Однако во всех остальных рецензиях – в газетах, вышедших 6 октября 1907 г., «Киевлянин» (рецензия Н. Николаева «Театральные заметки»), «Киевская мысль» (заметка В. Чаговца «На вечере «Нового искусства»), «Киевский курьер» (заметка С.К. «Вечер нового искусства»), а также позднее, 21 ноября в иллюстрированном приложении к «Киевской мысли» «Киевская искра» (пародии В. Эрна), – критики откровенно высмеивали почти всех приезжих участников вечера.
Рецензент «Киевлянина» иронически писал: «Наш известный поэт г. Александр Блок явил образцы своего искусства... Что это были за образцы!.. Перескакивая через все знаки препинания, с неподвижно застывшим выражением лица, он лепетал что-то вроде:
Я иду по пыли уличной
(Entre nous по мостовой)
И вдруг вижу крендель булочный
Светит в небе золотой...
И дальше так же... Длинно, длинно, невразумительно и чинно, покуда г. Александр Блок не постигнул, что истина заключается в вине...
In vino veritas!
И г. Блок, человек последовательный, раз постигнув истину, он от нее и не уклоняется. Я видел потом в театральном буфете, что это далеко не простое поэтическое отвлечение, а так сказать хорошо усвоенный принцип»[10].
Обращает на себя внимание то ли случайно искаженное, то ли намеренно пародийное цитирование «Незнакомки». Тот же прием использовал В. Чаговец в одной из самых больших рецензий, напечатанных в либеральной «Киевской мысли». В отличие от Н. Николаева, он саркастически «процитировал» стихотворение следующим образом (правда, оговорившись: «Большевик Александр Блок сказал приблизительно следующее»):
Под вечер под ресторанами
Я гуляю вместе с пьяными,
Вдыхаю их желтый дух.
Они оскорбляют мой слух.
А под булочной висит калач
И где-то слышен детский плач.
А там далеко за шлагбаумами,
Заломивши котелки,
Весело гуляют с дамами
Записные остряки.
Их синий мозг давно иссох
И мысли в нем последний вздох...
Они идут
И околесицу несут.
И, чуждые мещанских браков,
Они под окнами торчат,
А пьяницы с глазами, как у раков,
«In vino veritas» кричат.
И вижу я преображение:
На дне стакана моего
Себя самого отражение,
И больше ровно ничего.
Не знаю я, куда пришел,
Зачем пришел и что нашел,
Не знаю я, чего хочу,
«In vino veritas» кричу»[11].
В анонимной заметке «А судьи кто?» редакция журнала «В мире искусств» упрекала рецензентов в недобросовестных приемах и легкомыслии: «Мы ожидали врагов серьезных, которые пришли бы в полном вооружении и вступили бы с нами в бой... И кого же мы увидали? Недалеких, легкомысленных и очень смешливых болтунов, которые готовы по всякому поводу надрывать животики со смеху и корчиться от хохоту. Точь-в-точь как крещатицкие Ротозеи, которые впадают в неудержимую веселость при виде человека в берете. Какие же это враги? Так, наш почтеннейший «критик», найдя у себя склонность к сыскному делу, шел по пятам Александра Блока и выслеживал, сколько и что именно ест и пьет А. Блок в театральном буфете. Выследил и доложил почтенной публике»[12].
Фельетон В. Чаговца был, в свою очередь, высмеян в «Письме в редакцию» Ф. де Ла Барта: «Возводя на г.г. устроителей несправедливое обвинение, г. Чаговец пытается представить вечер в карикатурном виде, прибегая при этом к недостойным приемам и фортелям. Взяв несколько строк г. Блока, г. Чаговец разбавил их «отсебятиной» и эту жалкую литературную стряпню выдает за произведение самого г. Блока, приводимое «по памяти». Пока замечу, что плоская пародия г. Чаговца цели не достигает. До сих пор роль литературного держиморды по отношению к символистам исполнял г. Буренин. Но, по-видимому, лавры нововременского критика не дают спать г. Чаговцу, и он решил выступить в роли «карателя» и пародиста. Вся разница между пародиями новоременского критика и пародиями г. Чаговца лишь в том, что в первых хоть изредка встречаются проблески юмора, а во вторах их нет»[13].
На фоне этой полемики прошла незамеченной пародия мододого-философа В.Ф. Эрна, напечатанная в Киевской искре», иллюстрированном приложении к «Киевской мысли». Поскольку эта пародия до сих пор не была известна и не учтена в комментариях к «Незнакомке» в академическом собрании сочинений Блока, представляется необходимым ввести ее в многочисленный ряд пародий на знаменитое стихотворение. Тем более, что эта сторона творчества В.Ф. Эрна практически не известна.
Как и его предшественники, Эрн начинает с того, что приводит искаженную цитату из «Незнакомки» в качестве эпиграфа. Текст, следующий за эпиграфом, очень мало напоминает пародируемое стихотворение и примечателен разве только тем, что действие его переносится на киевские улицы:
Дружеские породни (sic! – ДМ)
Александр Блок
Вдали над пылью переулочной
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной
И раздается детский плач.
Бредет толпа, с речами пьяными,
И, заломивши котелки,
Идут вдали под ручку с дамами
Бывалые остряки...
-------------------------------
А. Блок
***
Когда я, бледней, чем лунатик,
Хожу, измеряя Крещатик,
Я вижу везде непорядки:
Столбы телефонные шатки,
И вывески кривы и косы,
И нищие наги и босы;
Повсюду плакаты, рекламы,
Безвкусно одетые дамы;
На окнах сверкают брильянты,
Сидят разодетые франты,
И стоят огромные суммы
У Людмер и Мандля костюмы.
А вечером мчатся кареты
И ярче, чем днем, туалеты.
Посулом «на чай» поощряем,
Извозчик спешит за трамваем;
Колеса гремят по бетону,
Подобно вечернему звону.
И зайцы, как серые тени,
Спешат в ресторан Семадени.
Как звезды, горят «биографы»,
Работают там порнографы,
И дамы с детьми, и мужчины
Спешат на «живые картины».
Когда же потом, попозднее,
На улицах станет темнее,
Гуляют повсюду «девицы»
Звучат нецензурные «вицы»,
Несет отовсюду шпиками,
И бродят, махая хлыстами,
Различных сортов хулиганы,
Тогда берегите карманы.
А утром за чашкою чаю
Я прошлый свой день вспоминаю,
И скучно, и грустно... и гадок
И в горле, и в сердце осадок,
а в полдень, бледней, чем лунатик,
Я снова иду на Крещатик... и т.д.
В качестве дополнения к общему рассказу о гастролях считаю возможным добавить, что именно в эти дни, как сообщали газеты, в том же Городском оперном театре состоялась премьера оперы-сказки В. Ребикова «Елка». В день премьеры «Киевская мысль» поместила небольшой анонс, в котором назывались имена двух главных исполнительниц: «Главные роли распределены между г-жами де-Рибас и Дельмас. Необычайность ребиковской «сказки», оригинальность ее построения, новизна сценических приемов, безусловно, должны возбудить широкий интерес»[14]. До знакомства Блока с его Кармен остается 6 лет, однако их пути впервые соприкоснулись, хотя и не пересеклись.
В заключение выскажу предположение, которое еще нуждается в проверке. Андрей Белый сразу по возвращению из Киева кратко написал матери о поездке: «В Киеве нас встретил целый кордон из людей, возили, угощали, водили в театр, по Киеву, по ресторанам. Вечер был в громадном театре. Театр был переполнен; после я вдруг заболел. От переутомления сделался припадок: дурнота и все прочее. Я был убежден, что это – холера. Мы с Блоком всю ночь просидели, не спали. Потом на другой день у меня лекция. Билеты распроданы, курсистки ждут, а я читать не могу. Пришлось звать доктора – сначала одного, потом другого. Прочел – и сразу на поезд»[15].
Однако через 15 лет он вернулся к этому эпизоду их встреч с Блоком и рассказал о поездке в совершенно ином, остро гротескном тоне: «... Перепугал стиль афиш; ими был заклеен весь город; огромный оскаленный козлоногий лохмач безобразно гримасничал на афишах; я думал: «Оповещенье о вечере напоминает, скорей, оповещенье о зрелище балаганного свойства». И в том, как везли нас по городу, как усадили нас вечером в ложу, как нас накормили, – во всем был налет театрального пафоса и безвкусицы; что-то скандальное завивалось вкруг нас; сообщили: билеты – распроданы до одного; и театр городской будет полон; и будут все власти; С.А. Соколов, не понявший сперва «хлестаковщины», нас окружающей, чувствовал великолепным героем себя; мы с Петровской конфузились; переговариваясь о том, что – скандал; киевляне пойдут на нас так, как идут на забавное зрелище (подлинно понимавших нас, знавших по книгам нас, было так мало); я не сумею подкидывать гирь, кувыркаться, заглатывать шпаги и голос мой – н будет скучно; и «номера» из себя не представляю; меж тем, стиль афиш обещал «номера»; и мне было не себе...»[16].
Столь же гротескно в мемуарах Белого выглядит и описание вечера: «Наступил час позора; мы облеклись в сюртуки; и за нами приехали; с жутким чувством мы ехали на провал, говоря, что в огромном театре, набитом людьми, мы не сможем читать А.А., помню, смеялся, юморизировал и стращал меня; ничего не боялся С.А. Соколов. Я должен был открыть вечер словом, рисующим новое направление в искусстве; вообразите мой ужас, когда я услышал фанфару, оповещающую о начале; вслед за фанфарой я вышел и должен был восходить над оркестром (на сцене) – на какое-то весьма пышное возвышение, чтобы оттуда, рискуя пасть в бездну (свалиться в оркестр), оповестить киевлян о том именно, что требовало бы написания книги. Хрипя, кое-как я все это исполнил (мой голос достиг лишь пятнадцати первых рядов, так что, собственно, меня не расслышали); был награжден весьма жидкими аплодисментами и – спасся в ложу, где все мы четверо сидели (С.А. – горделиво, Н.И., я и А.А. – переживая какое-то чувство скандальности нашего положения. А.А. прочитал «Незнакомку», еще что-то; с видом несчастным, замученным, точно просил:
– «Отпустите скорее на покаяние».
Похлопали очень мало и – отпустили охотно».[17]
Согласно воспоминаниям Белого, «произвел лишь фурор Соколов, зычно грянувший своего «Дровосека» (пропел он его); «Дровосеком» своим покорил киевлян; говорили потом: «Что такое там Белый и Блок. Соколов – вот так славный мужчина: поет – не читает». Стихотворения мои почему-то поставили под самый конец, когда голос пропал уже вовсе; я жалкое что-то пищал, что расслышали в первых рядах лишь; представьте мое положение: видеть, как ряд за рядом от хохота клонится»[18].
Чем объяснить такой резкий контраст оценок выступления в Киеве у Белого сразу после поездки и через 15 лет после нее?
Рискну предположить, что Белый ознакомился с киевскими газетами значительно позднее. И сознательно использовал в своих воспоминаниях фельетон В. Чаговца, значительно усилив его сатирическое звучание, – ответил, как ему это было свойственно, автопародией на пародию. Совпадает описание выступающих как своего рода клоунов, особо отмечается «пение» С. Соколова-Кречетова, который показался рецензенту единственным достойным поэтом, и реакция публики, которая якобы каталась от хохота.
В рамках доклада невозможно охватить весь круг публикаций вокруг киевских гастролей Блока и Белого.
Однако сопоставление положительных и фельетонных отзывов на их выступления показывает, как в капле воды, что происходило в 1907 году с восприятием символизма у критиков и читателей. Одиозная репутация символистов как литературных маргиналов и клоунов еще в достаточной мере влияла на критические ожидания и оценки. Однако эта репутация уже разрушалась, постепенно наступало осознание их серьезного присутствия в современной литературе. Столичная – московская и петербургская – пресса демонстрировала столь же выразительные оценочные расхождения, хотя до полного признания символистов оставалось совсем немного.
Когда я, бледней, чем лунатик,
Хожу, измеряя Крещатик,
Я вижу везде непорядки:
Столбы телефонные шатки,
И вывески кривы и косы,
И нищие наги и босы;
Повсюду плакаты, рекламы,
Безвкусно одетые дамы;
На окнах сверкают брильянты,
Сидят разодетые франты,
И стоят огромные суммы
У Людмер и Мандля костюмы.
А вечером мчатся кареты
И ярче, чем днем, туалеты.
Посулом «на чай» поощряем,
Извозчик спешит за трамваем;
Колеса гремят по бетону,
Подобно вечернему звону.
И зайцы, как серые тени,
Спешат в ресторан Семадени.
Как звезды, горят «биографы»,
Работают там порнографы,
И дамы с детьми, и мужчины
Спешат на «живые картины».
Когда же потом, попозднее,
На улицах станет темнее,
Гуляют повсюду «девицы»
Звучат нецензурные «вицы»,
Несет отовсюду шпиками,
И бродят, махая хлыстами,
Различных сортов хулиганы,
Тогда берегите карманы.
А утром за чашкою чаю
Я прошлый свой день вспоминаю,
И скучно, и грустно... и гадок
И в горле, и в сердце осадок,
а в полдень, бледней, чем лунатик,
Я снова иду на Крещатик... и т.д.
В качестве дополнения к общему рассказу о гастролях считаю возможным добавить, что именно в эти дни, как сообщали газеты, в том же Городском оперном театре состоялась премьера оперы-сказки В. Ребикова «Елка». В день премьеры «Киевская мысль» поместила небольшой анонс, в котором назывались имена двух главных исполнительниц: «Главные роли распределены между г-жами де-Рибас и Дельмас. Необычайность ребиковской «сказки», оригинальность ее построения, новизна сценических приемов, безусловно, должны возбудить широкий интерес»[14]. До знакомства Блока с его Кармен остается 6 лет, однако их пути впервые соприкоснулись, хотя и не пересеклись.
В заключение выскажу предположение, которое еще нуждается в проверке. Андрей Белый сразу по возвращению из Киева кратко написал матери о поездке: «В Киеве нас встретил целый кордон из людей, возили, угощали, водили в театр, по Киеву, по ресторанам. Вечер был в громадном театре. Театр был переполнен; после я вдруг заболел. От переутомления сделался припадок: дурнота и все прочее. Я был убежден, что это – холера. Мы с Блоком всю ночь просидели, не спали. Потом на другой день у меня лекция. Билеты распроданы, курсистки ждут, а я читать не могу. Пришлось звать доктора – сначала одного, потом другого. Прочел – и сразу на поезд»[15].
Однако через 15 лет он вернулся к этому эпизоду их встреч с Блоком и рассказал о поездке в совершенно ином, остро гротескном тоне: «... Перепугал стиль афиш; ими был заклеен весь город; огромный оскаленный козлоногий лохмач безобразно гримасничал на афишах; я думал: «Оповещенье о вечере напоминает, скорей, оповещенье о зрелище балаганного свойства». И в том, как везли нас по городу, как усадили нас вечером в ложу, как нас накормили, – во всем был налет театрального пафоса и безвкусицы; что-то скандальное завивалось вкруг нас; сообщили: билеты – распроданы до одного; и театр городской будет полон; и будут все власти; С.А. Соколов, не понявший сперва «хлестаковщины», нас окружающей, чувствовал великолепным героем себя; мы с Петровской конфузились; переговариваясь о том, что – скандал; киевляне пойдут на нас так, как идут на забавное зрелище (подлинно понимавших нас, знавших по книгам нас, было так мало); я не сумею подкидывать гирь, кувыркаться, заглатывать шпаги и голос мой – н будет скучно; и «номера» из себя не представляю; меж тем, стиль афиш обещал «номера»; и мне было не себе...»[16].
Столь же гротескно в мемуарах Белого выглядит и описание вечера: «Наступил час позора; мы облеклись в сюртуки; и за нами приехали; с жутким чувством мы ехали на провал, говоря, что в огромном театре, набитом людьми, мы не сможем читать А.А., помню, смеялся, юморизировал и стращал меня; ничего не боялся С.А. Соколов. Я должен был открыть вечер словом, рисующим новое направление в искусстве; вообразите мой ужас, когда я услышал фанфару, оповещающую о начале; вслед за фанфарой я вышел и должен был восходить над оркестром (на сцене) – на какое-то весьма пышное возвышение, чтобы оттуда, рискуя пасть в бездну (свалиться в оркестр), оповестить киевлян о том именно, что требовало бы написания книги. Хрипя, кое-как я все это исполнил (мой голос достиг лишь пятнадцати первых рядов, так что, собственно, меня не расслышали); был награжден весьма жидкими аплодисментами и – спасся в ложу, где все мы четверо сидели (С.А. – горделиво, Н.И., я и А.А. – переживая какое-то чувство скандальности нашего положения. А.А. прочитал «Незнакомку», еще что-то; с видом несчастным, замученным, точно просил:
– «Отпустите скорее на покаяние».
Похлопали очень мало и – отпустили охотно».[17]
Согласно воспоминаниям Белого, «произвел лишь фурор Соколов, зычно грянувший своего «Дровосека» (пропел он его); «Дровосеком» своим покорил киевлян; говорили потом: «Что такое там Белый и Блок. Соколов – вот так славный мужчина: поет – не читает». Стихотворения мои почему-то поставили под самый конец, когда голос пропал уже вовсе; я жалкое что-то пищал, что расслышали в первых рядах лишь; представьте мое положение: видеть, как ряд за рядом от хохота клонится»[18].
Чем объяснить такой резкий контраст оценок выступления в Киеве у Белого сразу после поездки и через 15 лет после нее?
Рискну предположить, что Белый ознакомился с киевскими газетами значительно позднее. И сознательно использовал в своих воспоминаниях фельетон В. Чаговца, значительно усилив его сатирическое звучание, – ответил, как ему это было свойственно, автопародией на пародию. Совпадает описание выступающих как своего рода клоунов, особо отмечается «пение» С. Соколова-Кречетова, который показался рецензенту единственным достойным поэтом, и реакция публики, которая якобы каталась от хохота.
В рамках доклада невозможно охватить весь круг публикаций вокруг киевских гастролей Блока и Белого.
Однако сопоставление положительных и фельетонных отзывов на их выступления показывает, как в капле воды, что происходило в 1907 году с восприятием символизма у критиков и читателей. Одиозная репутация символистов как литературных маргиналов и клоунов еще в достаточной мере влияла на критические ожидания и оценки. Однако эта репутация уже разрушалась, постепенно наступало осознание их серьезного присутствия в современной литературе. Столичная – московская и петербургская – пресса демонстрировала столь же выразительные оценочные расхождения, хотя до полного признания символистов оставалось совсем немного.
[1] Помимо киевской прессы, основные источники сведений об этой поездке и двух вечерах 4 и 5 октября – письма А.А. Блока к матери от 9 октября 1907 г. (Блок А.А. Собр. Соч.: в 8 т. М.; Л., 1963. Т. 8.С. 213-215); письмо Андрея Белого к А.Д. Бугаевой от (Литературное наследство. Т. 92. Кн. 3. М., 1982. С. 312), мемуары Андрея Белого: Белый Андрей. О Блоке: Воспоминания. Статьи. Дневники. Речи. М., 1997. С. 287-294; Белый Андрей. Начало века: Берлинская редакция (1923). М., 2014. С. 327-345.
[2] Среди сотрудников журнала названы московские и петербургские символисты: В.Я. Брюсов, Андрей Белый, А. Блок, А. Ремизов, а также Л.Н. Андреев, Е.В. Аничков, Ю. Айхенвальд, С.М. Городецкий, Ф. де Ла – Барт,
Г.Г. Шпет и др.
Г.Г. Шпет и др.
[3] Белый Андрей. Начало века. С. 329.
[4] Хинкулов Л. Золотые ворота Киева: Новое о русских писателях в Киеве. Киев, 1988. С. 20-38.
[5] http://static.74.174.40.188.clients.your-server.de/novikov-library.narod.ru/book/gracheva.html
[6] В мире искусств. . 1907. № 17-18. С. 26.
[7] Полную программу вечера см.: Там же.
[8] Блок А.А. Собр. Соч.: в 8 т. М.; Л., 1963. Т. 8. С. 213
[9] Вечер нового искусства // Киевские вести. 1907. № 113. б октября.
[10] Николаев Н. Театральные заметки // Киевлянин. 1907. № 276. 6 октября.
[11] Чаговец В. На вечере «Нового искусства» // Киевская мысль. 1907. № 253. 6 октября. Определение «большевик» рецензент заимствовал из реферата Андрея Белого, который разделил символистов на «петербуржцев-большевиков» и «москвичей-меньшевиков»
[12] А судьи кто? // В мире искусств. 1907. № 17-18. С. 27.
[13] Там же. С. 28
[14] Театр и музыка // Киевская мысль. 1907. № 274.
[15] Литературное наследство. Т. 92. Кн. 3. С. 312.
[16] Белый Андрей. Начало века. С. 329.
[17] Там же. С. 331.
[18] Там же.