Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Эмиль Январёв

Стихотворения разных лет

***


СТУДИЯ

Во Дворце пионеров работал –
Так однажды бюджет обязал –
И румяным девчонкам, ребятам
Назначенье стиха объяснял.
Был суров мой дотошный анализ,
Были прения
горячи.
А в соседнем кружке занимались
Барабанщики и трубачи.
Мы сплеча наши оды судили,
Посрамленный рыдал мальчуган.
Ну, а трубы свое выводили,
И стучал, и стучал барабан.
И, как дым, отлетали печали,
И невольно в ребячьей строке
Барабаны и трубы звучали
На бессонном своем языке.
За окошком
в летящей столбами
золотистой закатной пыли
трубачи невесомо ступали,
барабанщики тихие шли.


РАТНИК


Археологу В. Никитину


С Васи требуют выкупа
То легенда, то миф.
Вася давеча выкопал
Скифа.
Редкостный скиф!
Он лежал аккуратненько,
Представляя собой
Меченосного ратника,
Завершившего бой.
Он подхватывал ржавшего
Жеребца,
да за меч!
Только прах, только ржавчина
С тех безудержных сеч…
И дотоле робевшие
(Вася больно уж строг!)
на краю погребения
бабы стали в рядок.
Что поделать с крестьянками?
Их печаль, как полынь!
Гитлер шел по ним танками,
Вешал, хаты палил.
Успевали закапывать
Сыновей, мужиков.
Успевали оплакивать
Их
на веки веков.
И хватило отстоянной
Той безгласной тоски
И на этого воина –
Как-никак земляки!


В ОБЩЕМ ВАГОНЕ


В общем вагоне, бегущем до Фастова,
дочь моя новыми песнями хвастала.
Пела,
к мешку прислонясь и корзине:
«Якби я мала крила орлині...»
В общем вагоне мы, в общем, не ропщем,
мы улыбаемся рекам и рощам.
Здравствуйте в мире, осенние хаты!
«Якби я вміла літати...»
Дочь моя милая, все-то я думаю,
так ли простились мы с бабою Дунею?
Там, в толчее, на базаре-вокзале,
расцеловались, да все ли сказали?
В общем вагоне, бегущем до Фастова, –
То-то колесного грохота частого,
То-то за окнами желти и дыму!
«Я полетіла б на Україну...»


* * *


Итак, отчалил сухогруз
от заводского пирса.
Он вдруг прозрел.
Вошел во вкус.
От наших рук отбился.
Простора местного ему
теперь, конечно, мало.
Скользит он медленно в дыму
рассветного тумана.
А там
морей турбинный гул,
соленых вод лавина.
И обрывается Ингул,
как будто пуповина.


* * *


До прощального грома, до ливня
равновесье
душой овладело.
Переполнена влагой давильня,
и в цене ремесло винодела.
Хоть бы малость еще погодила!
Но по ближнему холму-горбочку
осень сдвинула и покатила
ту беззвучную винную бочку.
Разлетелся
за обручем обруч,
развалились
сосновые донья,
и, зажмурившись, лес-оборвыш
смокчет это питье молодое.


ПРИМЕЧАНИЕ К ПУТЕВОДИТЕЛЮ


За окошком автобуса степь,
бесконечная, как поученье.
А у вас от друзей порученье:
на очаковский рынок поспеть.
Угадаете в самую рань,
позабудете пекло и тряску
и возьмете гремящую связку,
именуемую – тарань.
Золотистые спины детей,
о Невиданной Скумбрии споры.
Не поверите – даже заборы
здесь из старых рыбацких сетей.
Ими ловят зарю и закат,
в их ячейках
июльские ночи
оставляют ворсистые клочья,
и они на рассвете шуршат.
Описать обнаженность песка,
тень, бегущую косо от тента,
одного лишь не хватит оттенка,
одного недостанет мазка.


НАСТИНА ЮНОСТЬ


Если мартын высоту наберет
и с высоты опрокинется круто,
Федька Захарченко знал наперед:
это гуляет косяк баламута.
– Настя! – кричал он. – Да где же ты,
Насть?!
Брось огородничать, будь ты неладна!
(А в голове – только парус и снасть,
а в голове – только руль и шаланда).
Та под собою не чуяла ног,
не заводила пустых разговоров
и успевала собрать в узелок
хлеба краюху, яиц, помидоров...
Море шипело в прибрежном песке,
солнцем, и солью, и пеной блистая.
Где там таится, в каком далеке
голубоватая сизая стая?
Море казалось тогда молодым:
вылитый парубок! чистый рыбалка!
Вон уплывает в розовый дым
Федькина латаная рубаха.
Настя на волны кидалась, смугла,
грудь наполнялась волнением смутным.
Настя тогда молодою была.
Скумбрию звали тогда баламутом.


* * *


Длинные льдины Ингула
стали с утра на торец.
Это – начало загула,
это – дремоты конец!
Это с прикола сорвался
мартовский шквал-дебошир.
Это грачами Саврасов
рощу уже всполошил.
Это лазурь поднебесья
в душу надежду внесла.
Старая, скажете, песня?
Полноте – снова весна!


* * *


Свободный взмах весла
и яблонь доцветанье.
Еще одна весна
прощай и – до свиданья!
Грачиная возня
над белыми садами.
Еще одна весна
прощай и – до свиданья!
Сединка у виска –
намек из снежной дали.
Eщё одна весна
прощай и – до свиданья!


* * *


Наслаждаюсь водой проливною,
налетевшей, как вихрь, с высоты.
Что со мной приключилось?
Со мною
приключилась по-прежнему ты.
Август. Утро, подобное воску.
Как хочу, так его и леплю.
Ты забыла на кухне авоську –
я смотаюсь,
картошку куплю.
Молодухи-торговки
на рынке
разливаются, как соловьи.
Кто сказал это? Кажется, Рильке:
не пишите стихов о любви.


* * *


Мгла, и скиф, и кобылица
у дежурного огня-
это вроде небылица
для сегодняшнего дня.
Но творилось все сначала
под покровом темноты
у Ольвийского причала
возле стынущей воды.
Наобум летели листья,
и была ты ночью той
и огнем,
и кобылицей,
и наездницей лихой.


* * *


Так медленно светало,
как будто не хватало
кармина и лазури,
чтоб сумерек не стало.
И чайка у причала
прерывисто кричала,
и медленное эхо
те крики возвращало.
Как медленно тянулись
троллейбусы вдоль улиц!
Они из парка вышли,
но не совсем проснулись.
А годы промелькнули
в молниеносном гуле...
Мгновенно отсверкали!
Назад не повернули.


* * *


Вокзальное начало последнего исхода.
Воробушек озябший на ветке голубой.
Ну, кто снимался с места в такое время года?
Ну, кто придумал это дырявой головой!

А, может, мы рыдаем на станции конечной?
А, может, не уходят отсюда поезда?
Над головою нету звезды шестиконечной,
но – синяя, сырая, славянская звезда.
Осенний лист несется за паровозным эхом,
ладонь, как лист, трепещет и тянется вослед.
Один еврей уехал, другой еврей уехал,
евреев стало меньше, а счастья нет, как нет.


* * *


Mы жили
лишенные естества.
Мы были
на долгие времена
Иваны, не помнящие родства,
Абрамы, меняющие имена.
И разве мы этим
кому грозим,
когда у отческих алтарей
грузин вспоминает, что он грузин,
еврей вспоминает, что он еврей?


ПРИТЧА О СКРИПАЧЕ


Евгению Фишову
Долго жизнью он жил неподвижной,
неподъемно-застылой, булыжной,
друг мой едкий, поистине давний.
Но когда все рванули на Ближний,
он подался на Дальний!
Там, на самом краю океана,
вдохновенье его окунало
в серебристую пенную бездну.
Он играл. И струна окликала
всех знакомцев любезных.
Нас разваливать временем стало,
нас по хворой земле разметало,
нам нигде не найти благодати –
ни под сипы девятого вала,
ни под скрипку Амати...


БАЗАРНАЯ ПЛОЩАДЬ (1946)


Сочиняйте безмятежный стих,
воспевайте звездное мерцанье.
Я видал, как вешают живых,
и стоял потом
под мертвецами.
Прославляйте жизнь от сих до сих,
от слоистых запахов шалея.
Как вываливается язык
изо рта, поведать тяжелее.
... Друг мой видел Прагу и Бомбей,
и оливковые рощи Крита.
Я видал, как вешают людей.
Зрение мое по горло сыто.


* * *


Не уценяйте жизнь. Ну что вы, в самом деле!
Не скучно ль на одной о ней судачить ноте?
Хоть в ста очередях отстойте на неделе,
хоть изругайте вдрызг – другую не найдете.
Попробуйте забыть о новостях толкучки,
попробуйте смирить накат глухого гнева.
Да, пасмурно в душе. Да, мы дошли до ручки.
Но есть на свете свет, и есть на свете небо!
А если это так, при всей дороговизне
на разное шмутье, на яства и неяства,
давайте подтверждать, что жизнь дана
для жизни,
доколе суждена, дотоле и прекрасна!


СИРЕНЬ


Когда расцветает сирень
резная, как терем,
в нетронутый порчею день
мы сызнова верим.
Ей-богу, сегодня не в счет
былые утраты.
Рассветы пылают еще,
сгорают закаты.
И, выйдя с утра на крыльцо,
разбужены маем,
мы в мокрые гроздья
лицо,
зажмурясь, роняем...


* * *


Людмиле
Как золотисто расцвечен листочек!
Косо летит, а куда залетит?
Где же источник,
где же источник
света, который его золотит?
Облако тайной нездешней смущает
и скоротечной беспечной судьбой.
Где тот светильник,
что освещает
облака этого тонкий подбой?
Слепнет река от мерцанья сплошного,
льется сиянье кустов и травы...
О, неужели, любимая, снова
это извечные козни твои?


* * *


На все, как кисея, наброшен май,
Бежит тропа вокруг пруда ночного...
Она и он. А о любви – ни слова.
Перегорело.
Ангел мой, прощай!
Читаешь Бредбери?
Фантастику читай:
Тургенева, к примеру, Гончарова.


СЕНТЯБРЬ В ЕЛАНЦЕ


Дремотно и наобум
отчалила в ночь терраска.
На стол
водружен кавун,
хозяин зовет:
– Будь ласка!
Обряд хлебосольных встреч
в Еланце укоренился.
В мою залетает речь
ласточка украинизма.


* * *


Не жалую те времена,
но всё-таки здорово было,
когда молодая весна
во все свои трубы трубила.
Остыл тот горячий призыв,
увял тот размашистый лозунг.
Но – марево утренних ив,
но – птицы на ивовых лозах!
Но – синего неба обвал,
но – музыки тайная сила!
Наркоз, эйфория, обман...
А все-таки здорово было.