Владимир Верлока

Город знает тебя наизусть

***


Черновики зимы

Постучит в деревянную полночь
Снегопада слепой шепоток,
От бессонницы лучшая помощь,
Дирижерства случайный урок.
А потом минареты морозов
Нацарапают в небесах
Многоточий косые угрозы
И дремуче-игольчатый страх.
На трамвайном стекле прорастает
Непролазная злая трава.
Холода нас ногами пинают,
Загоняя в чулан естества.
Я согнусь от немыслимой скуки
И увижу в прицеле нуля,
Что замерзшие реки, как руки,
На себя наложила земля.

Глухая ночь. Пустой аэропорт.
В карманах греют руки самолеты.
Шершавый снег за окнами метет,
Не соблюдая правило субботы.
И я его читаю, как слепой,
Перебирая кончиками пальцев
Скуластый голос книжной мостовой,
Сжимая посох древнего скитальца.

Скучно верить толстушке-зиме.
Как сугробов амбарные книги,
Мелом крашены стены в тюрьме,
Не по нотам поют забулдыги.
Но из этой прорехи времен
Свет сочится густой и смолистый.
И на цыпочки встал Парфенон,
Чтоб узнать, что же с нами случится.

...ибо таковых есть
Царствие Божье
Лк.10.14


Не подглядывай, море, успеешь еще посмотреть...
На ресницах кулис ненароком случилась слеза.
И покуда трубач не целует охрипшую медь,
Заучи назубок, что тебе говорила гроза.
Одолжи эту дивную твердость у спелых камней,
Разбуди долговязых дорог говорливую знать,
Чтобы встретиться нам на соленых развалинах дней
И поверх непроглядного слова друг друга понять.
Нас правдивостью сказки, как хлебом ржаным, накорми.
Так по ржавому солнцу вслепую бредут острова.
Мы могли быть царями, но, видишь ли, стали детьми,
Лишь бы запросто к нам погостить заходила трава.
Только море молчит, или лапу лениво дает.
Только в детских руках беспризорное небо живет.

И видел я семь Ангелов,
которые стояли перед Богом,
и дано им было семь труб.
Откр. 8.2
Люди, как флейты, упрятаны в бархат квартир.
Ни звука, ни голоса, воздух зыбуч и неплотен.
Утренний кофе. Некстати исчезнувший мир.
Ссорятся тени в пустых рукавах подворотен.
Выйди на улицу, вот фестиваль пустоты.
Стань снегопадом на черной полоске перрона.
Если промедлишь, тобой разведутся мосты.
Видишь – у кассы архангел стоит с саксофоном.

Как театр в отсутствие зрителей,
Или тонкого уха травы
Голос, взятый у горных обителей,
В электричку садятся волхвы.
Что им смерть? От видения жуткого
Их крутая зима бережет.
Или балует выстрелов шутками
Государства тяжелый полет.
Легкокрылое кружево полночи
Тверже слова и глины сухой.
Ждут заране обещанной помощи,
Повидаться хотят со звездой.
И в хлеву под покровом ненастия
Им светила такая звезда,
Что, предчувствуя двоевластие,
Замерла в Иордане вода.

Будто соль на сухих губах,
Взялась коркою пыль дорог.
Если в небе висит страх,
Значит, мимо прошёл Бог.
Неразборчивой станет речь.
И сухой, как песок, гортань.
Можно просто на землю лечь,
Подорожником вдруг стань.
Свиток этого дня закрыт,
Зачерствел пресный хлеб слов,
Ты остался всеми забыт,
Ты теперь совсем как Иов.
Даже гневаться нет сил,
Словно камень тяжёл вздох,
Но объявшую тьму спроси –
Что ты сделал со мной, Бог?
И тогда темноты вязь
Разорвёт над тобой гроза,
И почувствуешь, как смеясь
Дождь целует твои глаза.

Ближе к осени зонтики летних кафе улетают на юг.
Почему – неизвестно, скорее всего, по привычке.
И как в жилах листвы процветет желторотый испуг,
Так и в жилах провинций зеленая кровь электрички
Носит нас, будто воздух. Слегка капители штормят,
Значит, как и назначено, сбудется время барокко.
И в материи сумерек может запутаться взгляд,
Отрываясь от ветки глазной и пускаясь в полет свой короткий.

Город знает тебя наизусть.
По прожилкам расплывчатых улиц
Расплескалась смолистая грусть,
Веки кленов в нее окунулись.
А в провинции Моцарт царит,
И испачканы воском сонаты
Пальцы ветра. Но он говорит,
Что мы сами во всем виноваты.