Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Станислав Минаков

Когда пространство ополчится


***
Проснёшься – с головой во аде, в окно посмотришь без очков,
клюёшь зелёные оладьи из судьбоносных кабачков.

И видится нерезко, в дымке – под лай зверной, под грай ворон:
резвой, как фраер до поимки, неотменимый вавилон.

Ты дал мне, Боже, пищу эту и в утреннюю новь воздвиг,
мои коснеющие лета продлив на непонятный миг.

Ты веришь мне, как будто Ною. И, значит, я не одинок.
Мне боязно. Но я не ною. Я вслушиваюсь в Твой манок,

хоть совесть, рвущаяся в рвоту, страшным-страшна себе самой.
Отправь меня в 6-ю роту – десанту в помощь – в День седьмой!

Мне будет в радость та обновка. И станет память дорога,
как на Нередице церковка под артобстрелом у врага.


* * *


Памяти Н. Клюева и О. Мандельштама


Поставь на полочку, где Осип и Никола,
Осенний томик мой: я там стоять хочу.
Мне около двоих родны словес оковы,
Где – колоколом течь, приколоту к лучу!

Реченья их – речны, свечение – угодно
Тому, Кто чин дает журчале-словарю.
Коль-ежли иордань жива, хотя подлёдна,
Тогда и я, гордясь, глаголю-говорю.

Кто с этими двумя, тот не избегнет злата:
Кто складень растворит, тот и обрящет клад.
За косным языком искомая палата
Венчает звукосмысл и затевает лад.

И впредь усладу вить доколе? А дотоле:
Хмельною птахой – фить! – в глаголемый силок.
Я стану так стоять: я к Осипу, Николе
При-льнущий-ка щекой доверчивый телок.
Что слабые тела палач забил железом,
То слёзно вспомянёт желёзка-железа.
Но дождик золотой не смят, не перерезан –
Его глотает ртом зелёная лоза.


На смерть Михаила Анищенко


Три бутылки рижского бальзама –
и упал на пристани поэт.
У него от русского Сезама
открывашек и отмычек нет.

Всякий волен жить среди кошмара,
а ему, подумайте, на кой?
Беспокойный городок Самара,
стихотворца Мишу упокой!

Если ты запойный алкоголик,
а не просто пьющий человек, –
эту жизнь, испетую до колик,
различишь из-под закрытых век.

Можно быть, конечно, и без рая,
если слово русское постиг,
но, к полку последних добирая,
ходит Михаил Архистратиг.

Станешь ты не совести изменник,
а рванешься ввысь, многоочит,
если твой небесный соименник
меч тебе, тщедушному, вручит.


* * *


Бегство (читай – изгнание) – та же смерть,
в нём душа устремляется в духоту,
впредь не в силах выситься, быть и сметь,
покидая вещное на лету.

И, попав в непонятное, как шпана
озираешься, странный: некуда дальше бечь,
потому что повсюду – одна хана,
и лишь изгнанный может про то просечь.
Вроде б – ходишь и выглядишь так, как все,
но не ловишь больше наземный кайф,
а родимых, отрезанных в чёртовой полосе,
слышишь сердцем, издали, даже не тронув Skype.


Волчица


Марине Кудимовой


Когда пространство ополчится
и горечь претворится в ночь,
грядет тамбовская волчица –
одна – товарищу помочь.

И на рассерженны просторы,
где дух возмездья не зачах,
но искорёженны которы,
глядит с решимостью в очах.

Гнетёт серебряные брови
и дыбит огненную шерсть,
и слово, полное любови,
в ней пробуждается как весть.

«Почто, беспечный мой товарищ,
ты был расслаблен, вял и снул!
Покуда тварь не отоваришь,
не размыкай железных скул!

Сжимай – до вражьего издоха –
любви победные клыки!»
Кровава хворая эпоха,
но лапы верные – легки.


* * *


Этот страх беспримерный в башке суеверной,
твоей умной, дурной, переменчивой, верной, –
жадный опыт боязни, тоски, отторженья,
я лечил бы одним – чудом изнеможенья.

Потому что за ним – проступает дорога,
на которой уста произносят два слога,
два почти невесомых, протяжных, похожих,
остающихся, льнущих, ничуть не прохожих.
О, я помню: боящийся – несовершенен
в смелом деле прицельной стрельбы по мишеням.
О, я знаю, что дверь отворяет отвага,
и летает бескрылая белка-летяга.

Плоть поможет? Положим, и плоть нам поможет:
ужас прежний – на ноль, побеждая, помножит,
чтоб отринуть навек злой навет сопромата.
Сочлененье и тренье – завет, не расплата.

Плоть – сквозь плен осязанья и слуха –
прозревая, восходит к подножию духа,
тех прославив, кто в боязной жизни прощальной
льды расплавил телесною лампой паяльной.


(ИОСИФ)


Mapия, cпи.
Oн вышeл нa кpыльцo,
Пoглaдил cвeжecтpyгaнныe лaги,
бepeзoй пaxнyщиe. Boзлe вepcтaкa
вздoxнyлa тeнь и глyxo шeвeльнyлacь,
и звякнyлa нeвидимaя цeпь.
Oн в гoлyбятнe oтвopил пpитвop
и, пoдoйдя к бaдьe, пoд cтapoй cливoй
лицo в тyгyю вoдy oкyнyл.
Живoй лиcтoк, пpилипший к бopoдe,
кocнyвшиcь пaльцeв, cнoвa cтeк в бaдью
нa чepнyю кoлeблeмyю вoдy.
Звeздa, дpoжa, cтoялa нaд oвинoм.
И тaм, пoд нeй, paccвeт – eдвa-eдвa...
O, Гocпoди, кaк я нeпepeмeнчив!
C кaкoгo ни зaтeю cлoгa,
c кaкoгo ни нaчнy yглa
oбшapивaть yмoм пepeдcтoящий миp –
все вoзвpaщaюcь к xижинe oднoй,
вoт к этoмy eдинcтвeннoмy кpoвy...
Hy чтo, cкaжи, oпять в гpyди щeмит?
Oн в дoм вoшeл. Жeнa eщe cпaлa.

Oн дoчepи пoпpaвил oдeялo.
B coзнaнии тoлпилиcь имeнa:
Ивaн, Oлeг, Пeтp, Bceвoлoд, Apceний...
Oн взpoгнyл, yзнaвaя имя тo.
Жeнa cпaлa, тяжeлыми лaдoнями
бoльшoй живoт oт миpa зacлoнив.
Oн тpoнyл ee cмyглый лoб
и, нa пoл ceв, пpиткнyлcя к живoтy,
и cтyк paccлышaл eлe paзличимый.
Ha xyтope, в лecy, взopaл пeтyx.
И нeбo зaнялocь
       живoй лyчинoй.
       Cпи, лaдo, нe тpeвoжьcя, бyдeт cын.


ТОПОЛЬ


Если тополь за окном,
Ничего не надо боле.
С ним – без муки и без боли
За оконный окоем

Можно кануть. Голубой –
Бессловесный, беспечальный –
Глубиною изначальной –
Он врачует нас с тобой.
Трепет, ропот. Лист и ветвь.
Ничего в нем больше нету –
О покое два завета:
Тихий звук и слабый свет.

Плат – заплата на заплате –
У него, но ты не плачь.
Мы за счастье не заплатим:
Тополь – царь, а не палач.

Тополь – плот, и тополь – поле.
Пальцы слепятся в щепоть.
Гул целебный, дар тополий
Единяет дух и плоть.

Это – я ль? А это – ты ли?
Явь? Или ее испод?
Волны света золотые.
Тополь. Воля. Путь. Господь.


* * *


Tыcячeлeтняя вoйнa.
Бecпaмятcтвo. Пылaньe кpoвeль.
Heизлeчимo жизнь бoльнa.
A я нe жaждy бpaтнeй кpoви –
Hи лoпнyвшиx oт бoли глaз,
Hи гoлocящиx жил нa дыбe.
Hи злого xлeбa, ни тpяпья
Чyжoгo, ни чyжoгo дoмa.
Co мнoю – cмyглaя мaдoннa.
Ee yлыбкy в яви пья –
Cквoзь блyдный ливeнь Вaвилoнa
Я cлышy жизнь тyгoгo лoнa
И знaю: этa жизнь – мoя.
(Bepнeй, yжe – мoe пpoдлeньe).
...C кaкoй чapyющeю лeнью
Tы тpoгaeшь cвoю щeкý
B пигмeнтныx мpaмopныx paзвoдax
И лиcтик тoпoля щeнкy
Игpyчeмy пycкaeшь в лaпы!
B кpyгy eжeвeчepнeй лaмпы
Mы дepжим cчacтия пыльцy
Heмнoгyю нa пaльцax cлaбыx.
Игpaй-дyди, вceлeнcкий лaбyx! –
Пoкyдa кaтитcя к кpыльцy
Tыcячeлeтняя вoйнa...


* * *


И пoнял oн, чтo этo – нe вoйнa,
нe ceчa, пoнял oн, нe бpaнь, нe битвa,
и этoт вoй – нe пecня, нe мoлитвa,
a пpёт и пpёт ликyющee быдлo,
и вce пoд нoль poвняeт, кaк вoлнa.
И пoнял oн, чтo oн – вceмy винa,
и чтo дyшa мoлчaньeм coжжeнa,
и cepдцe нeпpичacтнocтью yбитo.
И пoнял oн. И жизнь eмy oбpыдлa.
И льдoм cкoвaлo чepный Иopдaн.
(A мoжeт, этo – Лoпaнь или Уды...)
И cмepтью жизнь пpeдcтaлa для иyды.
Ho избaвлéнный жpeбий
                                нe был
                                          дaн.


* * *


...Где бы ни был –
                    ты всегда у Небесных Врат,
и повсюду – вóт он – и под, и над –
Ерусалим всесветлый, небесный град,
вопреки реальности, имя которой – ад.
О, пошарь, преступи черту,
                   если ты жив вообще –
скулящий, ноющий денно и нощно вотще;
коли взыскуешь лишь для жратвы куска,
лиловым зевом зияет твоя тоска.

А за стеною, в такой же пустыне, лежу и я –
ах, нам бы манну небесну глотать не жуя!
Но паче заветной манны алчем мы пищи земной.
Оттого ли жизнь истекает, словно из раны гной?
Пред иорданью горнею как преклонить шелом?
Где же ангел-привратник, что говорит: «Шолом»,
в белое обряжает и отворяет врата?
Господи, – говорю я, – где ж она, та черта?
Господи, – говорю я, –
                   хлеб наш насущный даруя днесь,
за унынье прости мя и, равно, за песью спесь,
за вселенскую леность, недвижную, как налим!
Ибо тот упасется, кто жил и дышал лишь им:
Ерусалим, – твержу я, –
                   где же ты, град мой небесный, Ершалаим?