Религиозные корни противостояния России и Запада

Невозможно понять противостояние Запада и России, не понимая сущности этого антагонизма. Антагонизма глубокого, лежащего в самой сердцевине противостоящих друг другу цивилизаций. И коренится эта инаковость прежде всего в религиозном мировоззрении, формирующем поведенческие стереотипы представителей этих цивилизационных сообществ, в том числе и действия политиков.
В своем прошлогоднем докладе на острове Лемнос[1] я говорил о том, что именно папизм, отколовшись от христианской цивилизации, породил Запад, превратил (одно из значений латинского слова — reformation) народы бывшей Западной Римской Империи собственно в Европу (или шире — Запад) как определенный мир, построенный на рационализме и гуманизме.

Проблема термина "Европа"

Здесь уместно одно отвлечение от непосредственного изложения заявленной темы. И связанно оно с проблемой термина "Европа". Проблемным является даже не сам термин "Европа", а его наполнение каким-то историческим смыслом. Ответ на вопрос "что же такое Европа?" при серьезном подходе весьма затруднен.
Простая этимология слова "Европа" дает две основные версии: первая — это догреческое название Северной Греции, местности Фессалия и Этолия, а вторая — заимствованное из финикийского языка слово, переводимое как "мрак", "закат солнца", "запад" или "вечерняя страна"[2]. В связи с последним вспоминается символизм в названии знаменитой книги О. Шпенглера "Закат Страны вечера" (Der Untergang des Abendlandes)[3]. Пожалуй, единственное, что дает этимология в данном случае, — это твердое установление синонимичности слов "Европа" и "Запад".
Думаю, что описать слово "Европа" можно, только если под ним понимать определенный идеологический смысл. Европа — это термин Нового времени, постепенно заменивший собою другое словосочетание — "христианский мир". Скорее всего, Европа как идея появляется с момента, когда Западная Церковь начинает все явственнее отходить от Восточной, и одновременно, когда династия Каролингов самоопределяется как властная альтернатива (в смысле альтернативного центра христианского мира) Византийской империи.
Процесс формирования понятия "Европа" не одномоментный, а длящийся в веках. Скорее всего, ранее IX–XI веков никакой Европы как отдельного мира[4] не было. В первом христианском тысячелетии был единый христианский мир Вселенского Православия, и никакой отдельной Европы не существовало. На западе христианского мира не было потребности в этой отдельности, поскольку еще не сформировалось принципиальной отличности ни в религиозном плане, ни в целом особом мироощущении. До конца первого тысячелетия западные территории постримского пространства были глубоко провинциальны в отношении к Византийской империи или Срединного мира[5].
Как правильно критиковал Николай Яковлевич Данилевский крайне схематизировавшего исторический процесс В.С. Соловьева, Восток не всегда противостоял Западу. В Древнем мире не было никакого Запада и никакой Европы. Был только Восток. Египет, Вавилон, Греция, да и Рим не были Европой или Западом*.
Запад появился вследствие религиозной эмансипации (прекращения зависимости) от православного Востока. И затем в своей истории Запад перманентно продолжал внутри себя дальнейшие мировоззренческие реформационные расколы.
Так католический реформизм, как реакцию на себя, породил реформизм протестантский. Церковную соборность православного Востока католицизм эмансипировал в своем развитии до абсолютизма одного человека — папы, а протестантизм распространил подобную абсолютизацию одного человека уже на всякого индивида, который и стал "обожествленною" мерою всех вещей в современном гуманизме.
Именно эта европейская псевдорелигиозность, разнообразные отступления от христианской истины и положили между нами и ими практически непереходимую линию непонимания и противостояния...

Конфликт США с современной Россией

Конфликт США с современной Россией идеологически более глубок, нежели это было между США и СССР. Идеологическая разница между либеральными США и коммунистическим СССР была сродни двум фракциям одного гуманистического проекта, по-разному видевшим объединение мира на мировоззренчески параллельных путях рационального устройства человеческого общежития в земных условиях.
После ухода в небытие марксистско-ленинской коммунистической идеологии и развала СССР, подкрепившего визуально и территориально идейный крах советского проекта, Запад надеялся, что мы примем с радостью западную либерально-демократическую идеологию, благополучно растворимся в западной цивилизации и с благодарностью будем играть уготованные нам второстепенные роли.
Советский человек, атеист и материалист, воспитанный советской властью, в общей гуманистической парадигме свободы и равенства казался, в том числе и на Западе, вполне готовым материалом для восприятия идеологии победителя в холодной войне.
"Конфликт между либеральной демократией и марксизмом-ленинизмом, — писал Сэмюэль Хантингтон (1927–2008), — был конфликтом идеологий, которые, невзирая на все различия, хотя бы внешне ставили одни и те же основные цели: свободу, равенство и процветание. Но Россия традиционалистская, авторитарная, националистическая будет стремиться к совершенно иным целям. Западный демократ вполне мог вести интеллектуальный спор с советским марксистом. Но это будет немыслимо с русским традиционалистом. И если русские, перестав быть марксистами, не примут либеральную демократию и начнут вести себя как россияне, а не как западные люди, отношения между Россией и Западом опять могут стать отдаленными и враждебными"[6].
По сути, процесс холодной войны и перестройки как ее эпилога можно описать следующим образом: более "западный", настоящий Запад в лице либеральных США победил "ненастоящий" коммунистический Запад — Россию в облике большевистского СССР, пытавшегося в своем развитии стать радикальным Западом.
Более рациональный, более верящий в предопределение своей "спасенности" настоящий Запад победил разуверившийся в своей "авангардности" и революционности Советский Союз.
Или, иначе, более религиозные США победили безрелигиозный СССР. США более верили в свою идеологию, чем СССР. В США идеология была естественна для населения, они ею жили, в СССР идеология была навязываема, и после XX съезда подверглась явному "выветриванию" смыслов. Идеология коммунизма была дереволюционизирована, была выхолощена вся разрушительная и одновременно, как это ни покажется странным, жизненная суть советского проекта. Все попытки созидания, положительных действий, усовершенствования социализма приводили к ослаблению советской системы. Она была принципиально не улучшаема. Она была рождена как орудие разрушения и не могла быть ничем иным...

"Социальная религиозность"

Запад, победив в холодной войне, следуя своим психологическим установкам (непосредственная религиозность и там ослабевает, но остается психологическая настроенность, так называемая "социальная религиозность"), распространяет свое понимание демократии как религиозного проповедничества.
О феномене "социальной религиозности" писал еще Лев Тихомиров в своей работе "Начала и концы", где он говорит о переносе религиозной веры секуляризованным сознанием из церковной области в сферу политики. Он впервые формулирует понятие "социальная религиозность", то есть замена церковной веры — верой светской, верой в прогресс, в земное благополучие. Религиозное сознание и религиозная психология, по утверждению Льва Тихомирова, не уходят из сознания человека, потерявшего веру, меняется лишь объект обожения. Религиозное дерзновение, религиозное рвение, подвижничество, религиозная борьба с грехом — в секулярном сознании все это приводит к политической деятельности, борьбе с инакомыслием, к революции. Революция, переустройство мира, становится идеалом новой религии прогресса.
"Обожествление человека, — писал Л.А. Тихомиров, — перенесение религии в область социальную было, в той или иной форме, совершенно неизбежно по вытравлении из нас христианской концепции мира. А раз перенеся абсолютное религиозное начало в область социальную, мы должны были отрицательно отнестись ко всему условному, то есть ко всему историческому, национальному, ко всему, что составляет действительный социальный мир"[7].
Такой же психологический динамизм и социальная религиозность характерны и для Запада. Отсюда идут и экспорт демократии, и "оранжевые революции", организованные США. Они ревностно исполняют свои псевдорелигиозные заповеди, несут свою демократическую псевдоблагую весть о своем избранничестве. Избранничестве, в которое верят истово и американцы-атеисты, и верующие американцы.

Кальвинистская доктрина "предопределения" — движущая сила США

"Следите за новейшим движением и направлением жизни на Западе, — утверждал крупнейший православный догматик  владыка Сильвестр (Малеванский) (1828–1908), — и вы можете заметить, что исходный пункт его заключается в реформации"[8].
Эта настроенность идет от кальвинистской религиозной доктрины, где существует так называемая идея "двойного избранничества" — вера в то, что одни люди избраны Богом к вечному блаженству, ко спасению, а другие — к вечному проклятию и вечным мучениям. Как писал Кальвин, предопределение поэтому является "вечным повелением Божиим, которым Он определяет то, что Он желает для каждого отдельного человека. Он не создает всем равных условий, но готовит вечную жизнь одним и вечное проклятие другим"*.
Причем это спасение не зависит от человеческих достоинств той или иной личности, личность не может ничего сделать для своего спасения. Христос почитается умершим только за этих "избранных", а не за всех людей. Но одновременно с этим узнать, что ты предопределен ко спасению, можно только из индивидуальных ощущений и личной веры в то, что ты избран. Никаких дел от человека не требуется, а значит, и ответственности за свои дела нет практически никакой. Если ты избран, то это избранничество нельзя потерять.
Эта религиозная доктрина, по сути, видела себя заключившей особый договор с Богом, новейший Завет (люди верны Богу, а Бог верен Своим избранным). Отсюда, из протестантских вероисповедных доктрин, появились в протестантских странах и социальные договорные учения, например об общественном договоре Гоббса или Руссо.
Единственной задачей избранного для спасения является необходимость нести другим людям "благую весть" о своем исповедании, через что и выявляются другие, составляющие народ Божий избранные.
Во многом из этого корня и растет в последние годы то противостояние между Западом и Россией, тот нарастающий конфликт, усиливающий напряженность между нашими странами, временами переходящий в достаточно жесткое противостояние.
С нашей же стороны конфронтация, как мне кажется, объясняется осознанием или, если более правильно и осторожно говорить, появившимся интуитивным ощущением, что мы, русские, не часть Запада, мы другие[9].
Произошло, собственно, то, о чем писал Хантингтон как о возможном сценарии. Русские, перестав быть марксистами, не приняли либеральную демократию и теперь ищут традиционные пути для своего будущего.
Сталкиваются наши разочарования в Западе, наша невозможность стать частью западной цивилизации с поведением в отношении нас Запада и представлениями американцев о своей исключительности, имеющими глубокие религиозные, кальвинистские, протестантские, антитрадиционалистские корни.
Они не могут воспринимать нас, да и другие народы, как равных себе. Для них мы избраны на погибель, мы "империя зла", мы стоим на противоположной стороне, мы не можем спастись, а значит, в отношении нас не может быть никакой ответственности за любые преступления, любые действия.
В этом ничего нельзя изменить, все предопределено. Они не могут потерять свою избранность — это договор, вечный договор с Богом, что бы они ни делали в отношении других людей, которые в свою очередь ничего не могут сделать, чтобы стать избранными.
Это такой своеобразный религиозно-геополитический расизм, предопределяющий разделение мира на две непереходимые части — избранных и отверженных. Ни те ни другие ничего не могут изменить.

США и СССР как строители первого "правильного общества"

Соединенные Штаты Америки возводили "Град на Холме", чтобы все народы ими восторгались, они строили Царство Божие на земле. И в этом последнем они сродни коммунистам, которые также занимались своим градом на холме — СССР, своим идеальным обществом будущего всемирного благоденствия, своей "мировой республикой", "раем" человеческим на земле. В коммунистических доктринах тоже есть свое избранничество, своя классовая предопределенность. Ведь никто не может избрать себе по желанию семью или класс, в котором он хотел бы родиться.
И те и другие — утописты, носители типичной психологии социальной религиозности. И те и другие являются психологическими "дальтониками", для обеих сторон не существует оттенков, война для них идет между абсолютным "Светом" и абсолютной "Тьмой", между правильным и неправильным, между светлым будущим и темным прошлым и т.д.
И те и другие говорили о том, что строят первое (выделю это слово — первое) правильное, истинное общество. И те и другие перечеркивают человеческую историю. И те и другие — революционеры, стремящиеся убить старый, традиционный, исторический мир. И у тех и у других экспансия своих принципов — одна из главных мессианских задач. Экспорт демократии США отчетливо похож на экспорт революции СССР.
Таким образом, в ХХ веке две фракции гуманистического проекта обожествления человека столкнулись в схватке, из которой СССР не смог выйти победителем.
Как только настоящий революционный дух окончательно попал под сомнение на XX съезде, так коммунистический проект быстро пошел к концу своей истории в отдельно взятой стране. И американская идеология либерализма за короткий период перестройки с легкостью добила советскую коммунистическую идеологию уже непосредственно в головах самих же советских граждан и советских руководителей.
А потому ни в настоящем, ни в будущем коммунистическая идеология, уже проигравшая американцам свою битву за умы и сердца наших соотечественников, не может быть взята на вооружение как настоящая, действенная альтернатива американской идеологии. Коммунистическая идеология не альтернатива, а лишь версия гуманистического проекта, менее совершенная, чем американский вариант.
Оба глобализма — советский и американский — были опасны для нашего христианского мира, как говорил К.Н. Леонтьев, мира "цветущей сложности" и многообразия. Советский проект погиб, американский же продолжает быть опасен. И опасен он для нас тем, что во внутренней нашей борьбе между прояснением вектора нашего будущего, между русским миром и любыми вариантами либерального или социального гуманизма, США будут бороться с русским миром, не брезгуя даже помощью в возрождении советского проекта.