Ночь смотрела глазами пятого сна
бродили по комнате стулья
постукивали ногами в такт
отвечали тук-тукам тик-таки ночных минут
и кружилась комната каруселью знакомых лиц

Темнота была женщина с глазами совы
сквозь нее на легких лапах хищная ласка прошла
телом пушистым скользнула ладоней вдоль
и свидетель снов шепнул ей лучшие в мире слова
но она исчезла в щель между пятым и третьим сном
а слова стояли обнявшись и плакали в темноте

Эта комната стала уже не его жилье
двери ему не подавали рук
там его отталкивал пол
и ему по неволе пришлось летать
задевая локтями стены и головой потолок

И тогда распахнул он раму
а самолет
нарушив законы аэродинамики
завис под окном и подставил свое крыло
Он пошел по крылу
а крыло простиралось все дальше и дальше на юг

Вдоль дороги воздушной молчаливые встали в строй —
справа роботы мигали множеством огоньков
слева рыцари замерли в латах бумажных
и соломинки для коктейлей грозно держали в руках

Он ступил на остров где были качели и не было снов
там он построил башни из ракушек песка стекла
и лучшие в мире слова повторили все
что когда-то он сам не сказал ибо не был храбр
И все вместе шли они берегом и шествие замыкал
боком-богом бегущий примкнувший к ним краб.

Стеклянная пыль прибоя
тревожно
Возможно
любовь возможна
если она волна
Окно в облаках стеклянно-нежно звенит
Стеклянные ножны Амура разбились о стрелы
Возможно
ножны нужны ножам
а стрелам нужны цели
но цели бывают железа железней
ударила в цель и сломалась стрела
Возможно
это не след самолета
это обломок стрелы прошел воздушное тело
строчкой белой прошил синеву
срезанный неба лоскут волна подняла со дна
надо — не — надо — не — на...
Возможно
любовь невозможна
если она не волна
Стеклянная пыль
Тревожно
возможно
не
возможно
не
возможно

Вот говорят — атмосфера, стратосфера...
Но есть же небо.
Вот стихи, стихи, стихи, стихи...
Но поэзия — есть!

Когда мужчины носили чулки и хвалились ногами,
у женщин вовсе не было ног,
но были плечи и грудь.
Потом мужчины надолго спрятались в брюки и сапоги,
а у женщин выросли ноги.
Теперь у мужчин снова есть ноги, но хвалиться нечем.
А у женщин есть и плечи, и грудь, и ноги,
но хвалятся они сапогами.

Патологоанатом речи вскрывает мертвый текст.
Вот позвоночник — смысл, он искривлен
изменчивостью жизненных позиций.
Грудная клетка содержанья вся в трещинах
от перепадов смысла,
а легкие — звучания оплот —
забиты пеплом слов, сгоревших в криках.
Гортань изрезана ненормативом,
но им же заблокирован весь слух,
и перепонкам барабанным слышны лишь барабаны.
Как следствие, голосовые связки
воспроизводят лишь обрывки слов,
и потому пристойные девицы
блудливо крякают подобно уткам.
Желудок же усваивает только слова из двух слогов,
а те, что чуть длинней, идут в отрыжку.
И уж, конечно, печень
от яда грамматических ошибок
очистить текст не в состоянье.
Давно не кровотворит селезенка,
слова бесцветны и ленивы.
Но в желчном пузыре кипит работа —
он переполнен завистью и злостью,
того гляди взорвется.
Ну а в кишечник лучше не смотреть...
И в черепе не лучше положенье —
давно он не проветривался смыслом,
мозг плесенью покрылся и коростой.
Короче,
залейте трупотекст покруче формалином
и закопайте очень глубоко.
А, впрочем, это тоже бесполезно.
Ведь все равно через полтыщи лет
найдут его историки и скажут:
«Так вон — главный документ эпохи!»