Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

АЛЕКСЕЙ ПЕНЗИН


"REX EXSOMNIS": СОН, БДЕНИЕ и ГЕНЕАЛОГИЯ "КРУГЛОСУТОЧНОГО" РЕЖИМА СОВРЕМЕННОГО КАПИТАЛИЗМА*


"Спящие": это отглагольное существительное во множественном числе хорошо передает близкий, интимный и в то же время трудноуловимый опыт, разделяемый всеми - с его анонимностью, некой "слабой" коллективностью его ритмов, а также с его радикальной, но временной деиндивидуализацией; в то же время этот опыт - более конкретный и субъективно окрашенный, чем та совокупность знаний, которую дает абстрактный научный дискурс о сне как таковом (биология, медицина, нейрофизиология, и т.д.). В этом тексте речь пойдет о философской, антропологической и политической проблематизации сна на примере современных масс-медиа. Под проблематизацией я имею в виду термин, который окончательно кристаллизовался в поздних работах Мишеля Фуко. За последние 20-30 лет этот термин стал частью "радикального" академического жаргона, однако это не мешает обратиться к нему, как к весьма эффективному способу обозначить рамки этого исследования.
Проблематизация - это экспериментальная постановка под вопрос, испытание границ того или иного явления определенными практиками или концептуальными средствами; она также связана с обнаружением его генеалогии - то есть выявлением его современного состояния через анализ дискурсивных и событийных оснований, возникших в прошлом, от которого мы отделены временной цезурой**. Безусловно, этот термин наследует классическим философским процедурам Нового времени - "сомнению" Декарта, "критике" Канта, но в то же время вводит принципиально новое измерение, связанное с "недискурсивным", с областью практик. Как замечает Фуко в одном из своих последних интервью,"’’Проблематизация” здесь не означает ни “представления” некоторого до того уже существовавшего объекта, ни тем более “создания” с помощью дискурса несуществующего объекта. Проблематизация — это совокупность дискурсивных и недискурснвных практик, вводящих нечто в игру истинного и ложного и конституирующих эту игру в качестве объекта мысли (будь то в форме морального размышления, научного познания, политического анализа и т. д.) "***.
В другом позднем интервью Фуко уточняет понятие проблематизации именно как исходящее из  недискурсивной, практической области:
"Эта переработка данных в вопросы, это преобразование совокупности затруднений и трудностей в проблемы, на которые стремятся найти ответ разные решения: вот что образует точку проблематизации и специфическую работу мысли"****.
Когда я предлагаю осмыслить проблематизацию сна в современных масс- медиа, я имею в виду анализ дискурсивных и  недискурсивных способов выявления и "постановки под вопрос" спящего человеческого тела через аппарат медиа, а также саму антропологическую и политическую функцию бодрствования в двадцатичетырехчасовой активности этого глобального аппарата.

2.

Исследование проблематизации сна в современном медиа-пространстве основывается на общих теоретических и исследовательских рамках, которые были выработаны мною в уже опубликованных работах на тему философской и политической антропологии сна*****.Эти рамки сгруппированы вокруг двух основных плоскостей - историко-социальной и философско-антропологической. В начале я хотел бы кратко суммировать этот уже сложившийся общий теоретический контекст, а также выделить несколько новых моментов и отсылок, без которых уже проделанное исследование было бы неполным. Этот контекст можно свести к трем основным гипотезам.
Во-первых, речь идет об исследовании историко-социальных условий и практик "окультуривания" и регуляции состояния сна, который вдруг, но настойчиво и почти незаметно начинает представать как "трудность", требующая ответа, решения, т.е. проблематизируется. Эта "трудность" сна состоит в его непродуктивности, связанной с ним пассивности субъекта, его исключением из  потоков коммуникаций и обменов в обществе капиталистического модерна, которое основывается на прямо противоположных принципах и ценностях. Основные теоретические элементы для осмысления этих процессов модерна можно обнаружить у Маркса, Вебера, Фуко, а также у некоторых других философов и социологов 20 в. В этой плоскости феномен сна является своего рода предельным случаем, на анализе которого можно обсуждать антропологические пределы "рационализации" общества (М. Вебер) и биополитической трансформации человеческой жизни (М. Фуко). Сон - это своего рода "естественный" предел для тех прагматических ценностей, которые утверждаются в обществах модерна уже несколько веков, т.е. принципов "производительности" (Г. Маркузе), эффективности, рациональности******.
Безусловно, эта трансформация, как неоднократно отмечалось, имеет и экзистенциальный аспект - в ходе процесса секуляризации, развернувшегося в обществах капиталистического модерна, прежняя религиозная идея возможной бесконечности человеческого существования теряет свою силу, а модерный субъект становится одержимым эффективным использованием того конечного времени, которое ему отведено*******. В свете этих принципов, единственное "алиби", оправдание сна - это его функция рекреации, отдыха, восстановления сил. Однако и сама необходимость рекреации посредством сна все более ставится под вопрос - современные эксперименты с психоактивными веществами и кибернетическими устройствами, которые могли бы позволить удержать состояние бодрствования потенциально бесконечно, являются здесь ярким симптомом********.
В связи с этими новыми тенденциями некоторые антропологи говорят о трех исторических режимах сна - до-модерном, модерном, и постмодерном.
В до-модерных обществах не было единого "стандарта" продолжительности сна. Согласно гипотезе историка Роджера Экрнча, опирающегося на множество исторических документов и литературных свидетельств, средневековые люди знали "два сна": сон до полуночи, потом пробуждение на непродолжительное время, а потом "второй сон" *********. Затем, с развитием индустриального капитализма, повседневная жизнь все более рационализируется, возникает все больше дисциплинарных стандартов, которые подкрепляются авторитетом медицины или, с другой стороны, требованиями морали и религиозной аскетнкн. Норма восьмичасового сна возникает именно в это время. Затем, уже в "постмодерной", или современной, фазе отношение ко сну становится все более индивидуальным, сон может фрагментироваться, нм пытаются управлять, индивидуализировать его в соответствии с принципами "гибкости" и "мобильности", которые навязываются неолиберальным капитализмом*10 11.
При этом, согласно моей гипотезе, сами эти стратегии рационализации проблематизируются с точки зрения феномена сна - так, его депривация, т.е. бдение и "бдительность" становятся составной частью функционирования самой власти. Прежде всего это круглосуточные практики надзора, которые в современности предстают в виде всевозможных устройств слежения, мониторинга, вндео-документации жизни индивидов. В целом модель власти в Новое время может быть описана как рождение и разворачивание континуума чистого "бдения", выходящего за пределы конечного индивида, который как таковой не способен поддерживать состояние бодрствования*11.
Во-вторых, на примере некоторых эпизодов истории философской мысли прослеживается генеалогия моделей концептуализации феномена сна в их связи с моделями власти. Прежде всего это целиком негативные и "логоцентрические" модели, которые дают отчетливый приоритет состоянию бодрствования по отношению к состоянию сна. Начиная с "Законов" Платона порядок "идеального государства" парадоксально исключает сон граждан, поскольку в этом состоянии они теряют связь с политическим телом общества, неуправляемы; они более не связаны "золотыми нитями Логоса", как выражается античный философ*12. Из этой перспективы в более позднее время, уже в средневековой теологической мысли, появляется политическая фигура "неспящего суверена" (rex exsomnis), которую выделяет Эрнст Канторович в серии примечаний к своей знаменитой книге "Два тела короля".
Краткие замечания автора "Двух тел короля" заслуживают более внимательного рассмотрения. Как свидетельствует Канторович, ссылаясь на тексты средневековых политико-теологические трактатов, суверен должен находиться в непрестанном бдении, иначе социально-символический порядок традиционного общества может просто развалиться, не находя должной опоры в активном и бодрствующем присутствии короля как центра и источника власти (его физического тела, и "второго", трансцендентного тела, воплощающего единство и непрерывность власти)*13. В книге существуют четыре длинных примечания, сделанных Канторовичем, в которых и появляется фигура Rex exsomnis, "неспящего", "бессонного" короля. Учитывая, что в фундаментальной и полной ссылок и цитат книге немецко-американского медиевиста примечания подчас занимают большую часть страницы, значимость этих "маргиналий" нельзя переоценить. Они появляются как иллюстрации
общей концепции Канторовича, связанной с реконструкцией юридической и политико-теологической "фикции" двух тел короля. Первое тело - тело короля как смертного, конечного индивида, подверженного болезням, смерти и, не в последнюю очередь, состоянию сна. Второе тело - тело монарха как политико-теологического принципа, которое не подвержено превратностям судьбы индивидуального тела и воплощает сакралность и трансцендентность власти, которая разворачивается как в пространстве (вездесущность), так и во времени (непрерывность). Именно в контексте обсуждения непрерывности и вездесущности власти закономерно появляется образ Rex exsomnis. Как отмечает Канторович, уже Альберт Великий требовал, чтобы король был не "бездеятельным или спящим", но "живым и бдительным Правосудием" (с. 219), и "этот образ отнюдь не был редким", так как многие другие авторы обращаются к теме "вечного бдения" монарха (с. 230). Согласно формулировке одного из  средневековых теологов, это "государь, который ради сохранения спокойствия подданных имеет обыкновение проводить бессонные ночи" (там же). Король часто сравнивается с сердцем человека, которое бьется, т.е. бодрствует, когда сам человек спит (с. 216).
Несмотря на эти комментарии и ясно очерченное место в общей концепции "двух тел" короля, тема Rex exsomnis у Канторовича остается раскрытой лишь в общих чертах. Как отмечает автор, он собирается подробней рассмотреть "новый идеал Rex exsomnis в другой связи", однако не делает этого на протяжении всего своего объемного труда. Он ссылается на две свои статьи, в которых он также обращался к теме вездесущности монарха, но, насколько нам известно, специально речь о Rex exsomnis в них не идет. Таким образом, Rex exsomnis является фигурой, требующей дальнейшего историко-филологического анализа; ее значение для философского и антропологического осмысления власти невозможно переоценить*14.
Поразительные свидетельства относительно того, насколько колоссальную проблему представлял сам повседневный факт засыпания монарха для зарождающейся политической мысли Нового времени, можно найти у Гоббса, но не в более позднем и классическом "Левиафане", а в более раннем трактате De Cive ("О гражданине"). Смерть монарха ставит непрерывность власти в условия кризиса (династические конфликты, ожесточенная борьба на престол), но сон монарха, явление гораздо более банальное, регулярное и повседневное, также представляет значительную проблему, которой Гоббс посвящает несколько параграфов De Cive (глава 7, 16).
В этом трактате для Гоббса власть принадлежит монарху, однако его власть - лишь usufructus, он только пользуется ей, тогда как народ является ее подлинным "собственником" (который, как ни парадоксально, никогда не может пользоваться этой собственностью). Пользование властью может делегироваться и далее, и "король, перед тем как заснуть, поручает другому на время исполнение верховной власти, а проснувшись, получает его обратно"*15. Гоббс сравнивает случай смерти монарха со случаем его сна и находит, что они имеют много общего. Так же как после смерти монарха народ назначает общее собрание, чтобы определиться со следующим сувереном, "...промежутки между сроками собраний граждан можно сравнить с тем временем, когда монарх спит. Ведь в обоих случаях прекращается осуществление [использование] власти, сама же власть сохраняется"*16.
Итак, спящий монарх обладает властью, однако не пользуется ей. Засыпая, он обязательно делегирует это пользование другим, чтобы сохранить непрерывность континуума власти. В недавней книге "Царство и слава" итальянский философ Дж. Агамбен выделяет целую политико-теологическую генеалогию дуализма, расщепления между бытием суверена и его действием, находя ее корни в христианской теологии; уже в позднее модерное время этот дуализм секуляризуется в фигуре конституционного монарха, который "царствует, но не правит"*17. Сон монарха, не сопровождающийся ничем, кроме его бездействия, в этом смысле есть абсолютное воплощение этой модальности "бытия без действия", которое изначально, согласно мысли Агамбена, приписывалось христианскому богу (тогда как ангелы должны были осуществлять непосредственное действие, управление небесным царством)*18.
С другой стороны, позднее, в "Левиафане", Гоббс подчеркивает другой аспект, связанный с антропологией сна, который тоже является фундаментальным для политических установлений. Если сон монарха представляется величайшей проблемой для непрерывности власти, то сама необходимость в государстве возникает из потребности в защите спящих тел подданных, поскольку именно в ночное время, в состоянии сна индивиды наиболее уязвимы и подвержены всевозможным угрозам. По сути, излюбленными примером Гоббса для иллюстрации опасностей "естественного состояния" является спящий человек, сама жизнь и имущество которого без защиты государства находятся в крайней опасности. Государство (Левиафан) и в самом деле возникает, если следовать известному риторическому тропу, для защиты "мирного сна" граждан. Таким образом, ставки сна радикально амбивалентны в политическо- антропологической игре, начавшейся в философии и административной практике Нового времени. С одной стороны, возникновение государства решает проблему уязвимости тел "спящих", с другой стороны - само государство воплощается в монархе, который также регулярно становится спящим телом, что ставит в ситуацию скрытого и перманентного кризиса непрерывность существования самого государства, по крайней мере, в его монархически- абсолютистской форме.
В проделанном Фуко анализе "пасторской власти" как переходной между до- модерной и модерной формами правления можно обнаружить точку перехода между христианско-платонической теологией Rex exsomnis и современной "неспящей властью" контроля и надзора, которая также учитывает амбивалентность "мирного сна" подданных. Как отмечает Фуко, власть пастора над паствой имеет индивидуализирующий и, что очень важно в нашем контексте, неусыпно бдительный характер:
"Когда все видят сны, он бдит. Тема “бдения” представляется важной. Необходимо выделить два аспекта самоотверженности пастыря. Во-первых, он действует, трудится и входит в расходы ради своих спящих питомцев. Во- вторых, он бдит за ними. Он внимательно следит за всеми и не выпускает их из виду"10.
Фуко указывает, что в ходе формирования новоевропейских государств, начиная с XVI в., технология пасторской власти входит в реальную практику администрирования посредством разработки регламентирующей ее "полицейской науки", развиваемой в многочисленных трактатах того времени*19-20. Современная власть тесно связана с устройствами мониторинга и слежения, которые никогда не прекращают свою работу, т.е. "не спят". Таким образом, место "неспящего суверена", индивидуализированного субъекта бдения, занимают множество анонимных устройств и практик надзора и мониторинга. Символическая фигура "Rex exsomnis" упраздняется, но при этом функция бдения становится реальной практикой, пронизывающей все общество: "Rex exsomnis умер, да здравствует Rex exsomnis!"
В-третьих, в связи с этим очень важен и еще один аспект - момент пробуждения, причем не просто в повседневном эмпирическом смысле, но и в более широком значении. "Пробуждение" с древних времен становится важным понятием многих философских, религиозных, политических дискурсов. Еще Сократ призывал граждан Афин пробудиться - к разумной жизни, устремленной к благу: мы должны не просто проснуться, как делаем это каждое утро, но еще пробудиться для более "совершенной", более истинной жизни. В этом смысле речь идет о преобразовании самой субъективности, когда вся предыдущая жизнь "до" предстает как глубокий сон.
Исходя из этой перспективы, в моем исследовании прослеживается сложное взаимодействие философско-теологических и политических моделей в отдельных эпизодах модерной и современной мысли, и главный вектор поиска связан с парадоксальной связью сна и процесса субъективации. Например, в нескольких примечательных параграфах "Философии духа" Гегеля, на которые мало обращали внимание, сон мыслится амбивалентно - с одной стороны, это выпадение из порядка всеобщей разумности, с другой - это и высшая форма субъективности, т.е. ее полная интериорность, "абсолютная мощь" пребывания в самой себе*21.
В философии 20 века, - точнее, в тех нечастых высказываниях на интересующую нас тему, которые можно в ней обнаружить, - связь сна, бдения и субъективации проступает более отчетливо. Скажем, Эммануль Левинас трактует сон как "опору субъекта", как некое убежище от напора модерного мира бодрствования, с его анонимной, отчужденной от нас и навязчивой, неотступно преследующей нас монотонностью*22. В радикальных и, по сути, незамеченных и недооценённых высказываниях, которые можно обнаружить в его ранних книгах "От существования к существующему" и "Время и Другой", Левинас намечает целую экспериментальную онтологию "неспящего бытия", которая позволяет рассматривать парадоксы власти и субъективности в модерном обществе с более фундаментальной точки зрения*23.
Таким образом, исторический и антропологический опыт, а также концептуализация сна и его депривации в эпоху философского, политического и социального модерна демонстрируют глубокую двойственность: они выступает био-антропологической основой как процессов власти и доминирования, так и формирования субъективности, которая, как таковая, является основой сопротивления и оспаривания этой власти.


3.

Перечисленные основные идеи этого исследования можно развить и распространить в область анализа репрезентаций "спящих" - прежде всего в медиа, которые производят множество таких образов, артикулируя состояние сна в собственном языке и с присущими ему модальностями. Дополнительные гипотезы этой статьи вытекают из  кратко очерченных выше общих рамок обсуждаемой здесь теории философских и политических аспектов соотношения сна и субъективности в обществах модерна.
Начнем с довольно очевидной фактографии некоторых современных явлений в медиа. С одной стороны, в последние десятилетия все более очевидной является некая новая озабоченность проблемами нарушений сна, проявляющаяся в колоссальном росте исследовательских институций, а также постоянном медийном внимании к этим темам. Этот новый статус проблем сна уже стал предметом нескольких новаторских в смысле своей темы и дисциплины, но, скорее, эмпирических и довольно эклектичных по своей методологии исследований последних лет. Так, британский социолог Саймон Вильямс недавно опубликовал книгу "Политика сна. Управление бессознательным в эпоху позднего модерна", в которой дается анализ интересных материалов об этой новой озабоченности сном, например, меднаскандал, связанный с раскрытием фактов о пытках с помощью депривации сна в тюрьмах Гуантаномо и Абу-Грейб в 2000-е годы*24. Американский антрополог Мэтью Вольф-Мейер в книге "Дремлющие массы. Сон, медицина и современная жизнь в Америке" создает целую историю рецепции проблем сна в популярной культуре и СМИ25. Вольф-Мейер отмечает, что масштабная медиатизация этих проблем, которая разворачивается в СМИ, популяризирующих современную медицину сна, ведет к овеществлению и "абстрагированию" от коллективных, социально и экономически обусловленных массовых ритмов, сводя их к индивидуальным случаям или диагнозам, или же, наоборот, с помощью медицински описанных случаев расстройства сна объясняет всевозможные социальные явления (травматизм на работе, агрессию в отношениях, и т.д.), таким образом идеологически "натурализуя" эти явления26. Симптоматичной в этом отношении является книга-расследование нью-йоркского писателя Даниеля Макса "Семья, которая не могла заснуть", посвященная нескольким случаям семей в Европе и Америке, все члены которых в силу редкой генетической аномалии были полностью лишены сна. Одна из  современных историй, произошедшая в 2000-е годы, может стать своего рода трагикомической аллегорией интересующих нас переплетений сна и политики: свет в доме одной из  таких аномальных семей в США обычно горел всю ночь, что в конце концов привлекло к этим вполне законопослушным представителям среднего класса внимание американских спецслужб, озабоченных проблемой терроризма*27.
Однако менее очевидной, чем этот рост медийной представленности проблем, связанных со всевозможными нарушениями сна, который, на мой взгляд, обусловлен центральной позицией спящего тела в биополитике и "биоэкономике" (М. Лаззарато) модерных обществ, является более фундаментальная связь сна, а также его депривации, т.е. бдения, со структурой функционирования самих современных медиа. Выше я уже имел возможность подчеркнуть, что в обществах модерна спящий индивид становится амбивалентной фигурой - напрямую соотносясь с практиками власти и одновременно являясь "опорой" для формирования сопротивляющейся нм субъективности. Обращенная к современной культуре и социальности, моя гипотеза состоит в том, что круглосуточные медиа (ТВ, интернет, социальные сети) как часть аппарата современного господства выступают своего рода глобальным и трансиндивидуальным протезом непрерывного бодрствования, на которое не способен отдельный человеческий индивид с его ограниченными и истощаемыми психофизическими способностями*28. Более того, например, искусственно генерируемые виртуальные идентичности ("профили", "аккаунты") в социальных сетях являются идеальными "протезами" самой субъективности. Они делают каждого их "пользователя" свое рода микроскопическим "Rex exsomnis", "неспящим сувереном". Подобно тому, как "ночной дозор" в классической античности и Средних веках представлял власть суверена, современные социальные медиа непрерывно представляют online индивидов, даже когда они неактивны, не включены в производство высказываний, образов, комментариев - и особенно, когда они спят.
Таким образом, современные медиа, - перейдя с "макроуровня" старых СМИ, т.е. традиционной прессы, телевидения и радио, обладавших ограниченными возможностями в смысле проникновения в детали повседневной жизни общества и в его ритмическую организацию (утро, день, вечер, ночь...), на микроуровень интернета и социальных сетей, - обретают колоссальные возможности покрывать своей трансляцией и мониторингом, по сути, каждый дискретный момент из  24-часового цикла, не останавливаясь в этом мониторинге и перманентной документации и записи жизни индивидов и сообществ ни на секунду*29. В расширенном смысле в качестве медиа можно рассматривать и всевозможные камеры слежения, которые стали неотъемлемой частью городской повседневности на улицах и метро современных городов с 2000-х годов. В англоязычном мире они называются CCTV, т.е. closed-circuit television, "телевидение замкнутого цикла"; эти камеры непрерывно поставляют свои, как правило, беззвучные видеозаписи либо в публичное пространство Интернета, либо в архивы полицейских и иных инстанций надзора.
В последнее время сформировалась целая область критических исследований в антропологии и социальных науках, связанная с изучением практик надзора в современном позднекапиталистическом обществе (так называемые "critical surveillance studies"). Социальные исследователи отталкиваются от модели надзора, проницательно описанной Фуко в "Надзирать и наказывать" в 1970-х гг. Однако эти исследователи говорят о конце эры "паноптикона" и о "пост- паноптическом" надзоре, реализуемом через современные информационные технологии и сети*30. Примечательно, что авторы говорят о целом "континууме надзора", что согласовывается с моей центральной на данный момент идеей, что специфичность современного капиталистического общества задается непрерывностью, континуальностью всех его практик и процессов (производство, обмен, потребление, надзор и т.д.)*31.
Итак, новые медиа и система видеомониторинга образуют своего рода социально-информационный континуум, наряду с другими "непрерывными", круглосуточно функционирующими социальными, государственными и техническими институциями, такими как полиция, аварийные службы, скорая помощь, аэропорты, гостиницы, "ночные смены" на непрерывных производствах, электронная коммерция и биржи, ночные супермаркеты, ритуальные караулы, сеть досуговых инфраструктур городской ночной жизни (клубы, бары и т.д.). Часть этих служб и институций несет на себе печать "исключительности", соотнесенности с предотвращением или нормализацией "чрезвычайных положений", другая - относится, скорее, к повседневным рутинным практикам, в основном связанным с производством, потреблением и развлечением. Круглосуточные медиа и социальные сети являются, так сказать, информационно-когнитивной оболочкой, репрезентацией этой системы, которая производит и поддерживает континуальность современных форм жизни.
В то же время медиа не просто представляют или обеспечивают информационные потребности этой системы установлений и практик, но и активно воспроизводят ее структуры, поддерживают ее активность. Если воспользоваться понятием "аппарата" власти, которое, развивая тему "диспозитива" у Фуко, предлагает Джоржио Агамбен, можно назвать весь этот комплекс инфраструктур (круглосуточные службы, медиа, их технические компоненты, а также нон-стоп потребление и т.д.) своего рода аппаратом непрерывного бодрствования, который производит соответствующие формы непрерывной субъективности, которая компенсирует свое отсутствие в публичных информационно-социальных сетях, и в особенности во время сна, всевозможными виртуальными "протезами"*32.
В современной социальной мысли, как и в так называемой "медиатеории" непросто обнаружить перспективу, подобную той, которую мы только что обозначили - т.е. ставящую анализ медиа в контекст современного "круглосуточного" общества, политэкономии позднего капитализма, а также своеобразных vigilia современной власти, основанной на неусыпном надзоре и всевозможных устройствах слежения. Однако можно указать несколько современных работ или их фрагментов, которые ориентированы сходным образом. Вряд ли можно сказать, что они выстраивают систематическую перспективу, хотя они и выдвигают некоторые интересные наблюдения и интуиции.
Так, в поздний период своего творчества, в начале 1990-х гг., французский философ-марксист Анри Лефевр, всемирно известный своими работами по теории повседневности и "производству пространства", написал одну из последних своих книг под названием "Ритмоанализ"*33. Эта небольшая, но весьма оригинальная книга развивает некоторые линии его предыдущих работ, предлагая набросок новой теории "ритмоанализа" - науки о социальных ритмах и темпоральностях. Важную роль в ней играет вопрос о темпоральной структуре медиа как своего рода современной ритмологической "подкладки" повседневной жизни.
По Лефевру, если во времена становления модерных обществ природные ритмы, управляющие человеческими телами и их взаимодействиями, были в значительной мере вытеснены новыми машинными ритмами, то в современном обществе все большую роль начинают играть новые "аритмии" и "политритмии", вводимые информационными потоками и их производителями, занимающими место прежних индустриальных фабрик. Новые темпоральности, создаваемые медиа, тяготеют скорее к полиритмнческой модели, которая предполагает непрерывное, континуальное покрытие социальной жизни. В главе под названием "Медиадень" в следующем выразительном пассаже Лефевр описывает конфигурацию круглосуточных медиа, весьма точно отсылая в его конце к бдению или бессоннице как структурной позиции субъекта, которого подобные медиа предполагают:
"Медиа оккупируют дни: они создают их: они проговаривают их. Слово день может быть здесь неуместным: возможно, употребляя его, мы исключает ночь. Однако ночь - часть этого медиадня. Медиа говорят, разыгрывают свой спектакль, как днем, так и ночью. Без передышки! Можно поймать эти волны: ночные голоса, голоса близкие или приходящие из какого-то дьявольского далека, из солнечных или из холодных, промозглых краев. Так много голосов! Кто удержит эти потоки, струи, завихрения (или болота), которые разверзаются над миром: ошметки информации и дезинформации, более или менее основательного анализа (под знаком некой инсайдерской информации), разоблачения, послания - скрытые или вполне явные. Тут можно даже не спать или лишь дремать... "}*34.
В то время, как Лефевр писал свою работу во времена традиционных медиа, которые уже имели тенденцию к непрерывному вещанию, однако не могли активировать ответной непрерывной работы своего потребителя, современные "социальные" медиа обладают возможностью включить своих реципиентов как непосредственных производителей информационно-идеологического содержания, давая им непрерывный и "свободный" доступ к техническим платформам для публикации своих собственных новостей, комментариев и изображений в любое время дня и ночи, таким образом создавая интересный и коммерчески привлекательный "контент", скрыто эксплуатируя, по сути, бесплатную рабочую силу своих пользователей.
Более детально тезис о роли традиционных и социальных медиа как посредника в обеспечении позднекапиталистической континуальности форм жизни развивает в своей недавно вышедшей книге "24/7. Поздний капитализм и пределы сна" американский теоретик Джонатан Крейри*34 35. Крейри известен своими предыдущими работами по теории восприятия и стратегиям захвата внимания в обществах капиталистического модерна*36. Именно из этой перспективы, связанной с выявлением колоссального перцептивного прессинга, который оказывают на нас социальные пространства модерных обществ, Крейри приходит к идее о скрытой, но фундаментальной роли сна в современном "круглосуточном" (24/7) социальном порядке. Как красноречиво замечает Крейри,
"В своей глубинной бесполезности и внутренней пассивности, со всеми бесчисленными потерями времени, которые он обуславливает в процессах производства, обмена и потребления, сон всегда будет сопротивляться требованиям “круглосуточного” универсума. Та огромная часть нашей жизни, которую мы проводим во сне, освобожденные от изобилия искусственно стимулируемых потребностей, существует как одни из  самых сильных человеческих ответов на ненасытность современного капитализма. Сон - это бескомпромиссный разрыв с похищением нашего времени в пользу капитала. Большинство неустранимых потребностей человеческой жизни - голод, жажда, сексуальное желание и, с недавних пор, потребность в дружбе - были обращены в товарные или финансовые формы. Сон дает представление о такой человеческой потребности с ее собственной темпоральностью, которая не может быть колонизирована, встроена в огромную машину извлечения прибыли, и, таким образом, остается местом некой неуместной, кризисной аномалии нашего глобального настоящего. Несмотря на все научные достижения в исследовании этой области, она подрывает все попытки и стратегии ее переделки и эксплуатации. Ее поразительная, невообразимая реальность заключается в том, что из нее нельзя извлечь никакой стоимости"37.
Таким образом, сон-это единственный оставшийся человеческим существам "естественный" способ прерывания, остановки "потоков" навязчивой позднекапиталистической континуальности (информации, образов, сигналов, знаков, обрушивающихся на современного субъекта).
С одной стороны, вслед за другими теоретиками, например, Фредриком Джеймисоном, Крейриуказывает, что современный, или "поздний", капитализм элиминирует традиционные бинарные противопоставления "естественного" и "социального", культурного; с другой стороны, он настаивает, что сон - это своего рода "естественный барьер", который останавливает эту непрерывную медиатизацию и эксплуатацию нашего восприятия и внимания, атакуемого сигналами и посланиями, призванными высвободить наши потребительские желания, вселить тревоги или направить наше поведение в соответствии с теми или иными контролируемыми моделями38 39. Оставаясь последним "естественным барьером" для полного подчинения жизни и человеческой субъективности механизмам власти и накопления капитала, сон в современном обществе, тем не менее, "искажается", минимизируется, нарушается.
Подход Крейри и его ярко написанная книга весьма близки к набору гипотез моего исследовательского проекта, хотя первая публикация автора книги "24/7" на эту тему появилась позже, чем первые опубликованные мною работы38. Однако хотелось бы подчеркнуть и отличие моего собственного подхода, а также выделить несколько моментов для критической дискуссии. Как проницательно отмечает в своей недавней статье о книге Крейри американский политический теоретик Майкл Хардт, общие рамки исследования, которые предлагает автор "24/7", достаточно известны: сочетание "технофобного" нарратива о господстве технологий в современном мире с ощутимой ностальгией по былым временам, когда люди предавались многим "естественным потребностям", включая и сон, без современного чрезмерного уровня контроля и рационализации40. Действительно, политическая функция сна у Крейри - это своего рода пассивный "исход" из  навязчивой коммуникативной среды позднего капитализма, перенасыщенной медиа и рекламой, которые постоянно эксплуатируют, инструментализируют наше внимание и восприятие:
В деперсонализации своего оцепенения спящий поселяется в некоем общем мире - мире воплощенного отказа от катастрофической бессмыслицы и опустошения, порожденных круглосуточной (24/7) активностью"41.

Оставаясь в пределах этой "пессимистической", по выражению Хардта, аналитики современных капиталистических медиа и технологий и игнорируя критическую историю философской мысли о сне и субъективности, Крейри создает, на мой взгляд, весьма ограниченное пространство для осмысления феномена сна и его современной трансформации. По сути, его проект весьма близок лишь к первой гипотезе моего исследования, связанного с анализом нсторнко-соцнальных практик "окультуривания" и контроля состояния сна в условиях капиталистической modernity. Однако Крейри игнорирует другие, не менее фундаментальные плоскости анализа, сводя свое рассмотрение к проблеме "естественного барьера" на пути технологической колонизации субъективности и ее жизненного мира. Во-первых, это отношение сна и его депривации с моделью власти в Новое время, кратко суммированное в предыдущей части статьи, и, во-вторых, упомянутая нами теория взаимоотношений сна и субъективности, которую можно обнаружить в истории философской мысли от Гегеля до Левннаса42.
Более того, идея сна как "последнего барьера" для полной колонизации человеческого тела, времени и субъективности является своего рода скрытым теологическим понятием, хотя и отправляется от критической терминологии Маркса в Grundrisse. Как отмечает итальянский философ Паоло Внрно, в современной ситуации древнее теологическое понятие катехона действительно обретает новую жизнь43. Катехон одновременно естественен, "чист", и в то же время он пропитан "злом", противоядием от которого он и служит, отмечает Внрно. В самом деле, сон, понимаемый как последний "естественный барьер", - это своего рода катехон, теологическое понятие, связанное с представлением об "апокалипсисе" и его сдерживании. Как и в случае оппозиции естественного (природного, биологического...(/искусственного в отношении сна, сама структура катехона стирает четкие противопоставления. Сон, если следовать имплицитной логике Крейри, сдерживает "апокалипсис"
– то есть окончательный "триумф", полную колонизацию субъективности капиталистическими отношениями продуктивности, инструментальности и контроля. Оставаясь в пределах этой "пессимистической", по выражению Хардта, аналитики современных капиталистических медиа и технологий и игнорируя критическую историю философской мысли о сне и субъективности, Крейри создает, на мой взгляд, весьма ограниченное пространство для осмысления феномена сна и его современной трансформации. По сути, его проект весьма близок лишь к первой гипотезе моего исследования, связанного с анализом историко-социальных практик "окультуривания" и контроля состояния сна в условиях капиталистической modernity. Однако Крейри игнорирует другие, не менее фундаментальные плоскости анализа, сводя свое рассмотрение к проблеме сна как последнего "естественного барьера" на пути полной технологической колонизации субъективности и ее жизненного мира. Во-первых, это отношение сна и его депривации с моделью власти и сопротивления ей в Новое время, кратко суммированное в предыдущей части статьи, и, во-вторых, упомянутая нами теория взаимоотношений сна и субъективности, которую можно обнаружить в истории философской мысли от Гегеля до Левинаса.44

*Другой, более полный, вариант текста будет опубликован в сборнике Института философии РАН "Посредник. Масс-медиа, общество и культура". (Здесь и далее Авт).
**См. поздние тексты, интервью и "беседы" Фуко, в частности, беседу с Франсуа Эвальдом "Забота об истине". См. также Judith Revel. Dictionaire de Foucault. Paris. Ellipses Ёdition. 2002. pp. 49- 51.
***"Забота об истине", в кн. М. Фуко. Воля к истине. М. Кастель. 1996. с. 311-312.
****"Полемика, политика и проблематизация". в кн. Интеллектуалы и власть. т.З.. М.: Праксис. 2006. с. 65.
*****См. мои недавние статьи и публикации на эту тему: " Критика онейроцентризма" в: "Лаканалия. Электронный журнал по теории психоанализа" (2009. №1). Schlaf. Kapital. Politik // Documentation Centre for Central and Eastern European literature / http: //www.univie.ac.at / do ml/drupal/?q=content / schlaf-kapital-politik (2008). "Rex Exsomnis. Sleep and subjectivity in capitalist modernity" (Hatje Cantz. 2012). "Sleep, capital and subjectivity" в кн. Subverting Disambiguities (Nurnberg. 2012).
******См. Маркузе Г. Эрос и цивилизация. М.: Аст. 2003.
*******Из обширной современной литературы на тем}7 секуляризации можно сослаться на недавние исследования канадского философа Чарльза Тейлора (Charles Taylor), в частности, на его книгу Secular Age (Harvard, Harvard University Press, 2007).
********Особенно активно такие эксперименты проводятся в связи с нуждами современного военно-индустриального комплекса и проектом создания своего рода "идеального солдата", который представляет собой синтез человеческого тела и кибернетических устройств мониторинга и контроля его состояния. В предполагаемом "постчеловеческом" (posthuman) субъекте состояние сна должно быть преодолено через синтез человеческого тела и кибернетической машинерии. См. Night-time and Sleep in Asia and the West, L., 2006, p. 108-126.
*********См. фундаментальную социальную историю сна и ночи в Средние века и раннее Новое время, созданную американским историком Роджером Экирчем: A. Roger Ekirch, At Day’s Close. Night in Times Past, N.-Y., L., W.W. North&Company, 2005.
*10 Night-time and Sleep in Asia and the West. L.. 2006. p. 68-87.
*11См. мою статью Rex Exsomnis. Sleep and subjectivity in capitalist modernity, p. 10.
*12Платон. Собрание сочинений в 4-х тт. Т.4.. М.. 1994. С. 260-261.
*13См. недавно опубликованный русский перевод: Канторович Э. Два тела короля. Исследование по средневековой политической теологии. М. 2014. С. 216. 219. 230. 628.
[1]*14 Безусловно, фундированное и детализированное обсуждение фигуры rex exsomnis в средневековой политической теологии и культурной истории еще ждет своих исследователей. Для целей исследования, которое носит теоретический, а не исторический характер, я считаю возможным ограничиться ссылкой на тот небольшой объем исследования источников, который можно обнаружить в книге Канторовича.Т., Собрание сочинений в двух томах, Т. 1, М. , с. 358.
*15-16 Гоббс Т. Собрание сочинений в двух тома. Т. 1, М., с.358.
*17См. Agamben G. Kingdom and Glory. For a Theological Genealogy of Economy and Government, Stanford, Stanford University Press, 2011.
*18Ритуалы власти во многих неевропейских культурах также тесно связаны с бдением. Например, древние китайские кодексы "благородных правителей" изображает образцового правителя бодрствующим в ночное время, поскольку предполагается, что он проводит свои ночи в размышлении о благе подданных и совершенствовании своего правления. Суверен также может выделять своих представителей, которые отправляют функцию ночного бодрствования. Например, японскому императору позволялось спать, однако в это время специальный дозор представлял его власть. См.: Night-time and Sleep in Asia and the West, p. 24-45.
*19 Фуко М. Omnes et singularum: к критике политического разума // Фуко М. Интеллектуалы и власть, т. 2. М.. 2005. с. 290.
*20 Ibid., с. 308-316.
*21 Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. т. 3. Философия духа. М.. 1977. С. 99. См. также комментарий Ж.-Л. Нанси к этому фрагменту Энциклопедии в его книге Tomber de sommeil (PUF, 2007).
*22 См. в книге "От существования к существующем}´" в сборнике Левинас Э. Избранное. Тотальность и бесконечное, М., СПб., 2000, С. 39-43. Об интерпретации Левинаса см. мою статью "Sleep, capital and subjectivity" в кн. Subverting Disambiguities (Nurnberg, 2012).
*23 Более подробно я анализирую эту онтологию сна и бодрствования у Левинаса в готовящейся к публикации книге.
*24 Williams S. The Politics of Sleep. Governing (Un)consciousness in the Late Modern Age, N.-Y.: Palgrave Macmillan, 2011.
*25 Wolf-Meyer, Matthew J., The Slumbering Masses: Sleep, Medicine, and Modern American Life, Minneapolis: University of Minnesota Press, 2012.
*26 Ibid., p. 82.
*27 Max D. T. The Family That Couldn’t Sleep: A Medical Mystery, N.-Y.: Random House, 2006.
*28 Понятие "протеза" употребляется в современной философской антропологии, а также в версии "аналитической антропологии", разработанной Валерием Подорогой. См. статью "Картография тела" в "Словаре аналитической антропологии" (Логос, 1999, №2, с. 26-89). О "протезе" применительно к медиа см., например, Дебре, Р. Введение в медиологию, М.: Праксис, 2009, с. 41-42.
*29 Как показывают историки технологий, Интернет изначально создавался на рубеже 1980-1990- х как непрерывная, работающая в дневное и ночное время информационная и коммуникационная служба. См. например, книгу Hanson, Jarice. 24/7. How Cell Phones and the Internet Change the Way We Live, Work, and Play, L.: Praeger, 2007.
*30 См., например, недавнюю книгу Давида Лайона, одного из основателей "surveillance studies" в современных социальных науках;, написанную в соавторстве с Зигмундом Бауманом, в которой паноптизм рассматривается как лишь одна из моделей надзора (Liquid Surveillance. A Conversation Zygmunt Bauman and David Lyon, L., Polity, 2013).
*31 Liquid Surveillance. A Conversation Zygmunt Bauman and David Lyon, L., Polity, 2013, p. 50. Cм. также David Lyon, ed., Theorizing Surveillance: The Panopticon and Beyond (Cullompton: Willan, 2006).
*32 О понятии аппарата см. Agamben, Giorgio, What is Apparatus? Stanford: Stanford University Press, 2009.
*33 Henri Lefebvre, Rhythmanalysis. Space, Time and Everyday Life. L., N.-Y.: Continuum, 2004.
Считается, что "Ритмоанализ" - это 4-й том серии "Критики повседневности". Термин впервые был предложен португальским философом Лючио Альберто Пинхейро дос Сантосом (L cio Alberto Pinheiro dos Santos), который опубликовал свою теорию ритмоанализа в 1931 году, в основном опираясь на психологическое понимание ритма и рассматривая новую науку как, в конечном счете, "способ лечения депрессии или апатии" через особое чередование ритмов активности и отдыха (см. статью Kurt Meyer "Rythms, Streets, Spaces", в кн. Kanishka Goonewardena (ed.) Space, Difference, Everyday Life. Reading Henri Lefebvre, L.: N.-Y., Routledge, 2008, p. 147-148). На его идеи о ритмоанализе также опирался Гастон Башляр в своей ранней книге "Диалектика длительности" (La dialectique de la duree,1936).
[1]*34 Ibid. р. 46. перевод мой. В другом месте Лефевр делает интересное замечание, следуя своей
логике анализа континуального капитализма, который отчуждает рабочего от его собственного тела: "Тот, кто встает в 6 утра, поскольку он так ритмизирован самой своей работой, скорее всего будет испытывать сонливость и постоянное желание выспаться. Не означает ли эта ритмически повторяющаяся ситуация утраты, лишения [disposession] самого тела?" (ibid, р. 75).
*35 Jonathan Crary, 24/7: Late Capitalism and the Ends of Sleep, London and New York, Verso, 2013. Как отмечает Крейри, недавние исследования показывают, что число людей, которые просыпаются, возможно, не раз в течение ночи, чтобы проверить свою почту и сообщения в социальных медиа, растет экспоненциально.
*36 См.: С гагу, Jonathan. Suspensions of Perception: Attention, Spectacle and Modern Culture. Cambridge (Mass.): MIT, 2000. Crary, Jonathan. Techniques of the Observer: on Vision and Modernity in the Nineteenth Century. Cambridge, MA: MIT, 1990.
*37 Jonathan Crary. 24/7: Late Capitalism and the Ends of Sleep, p. 10-11. Термин "естественный барьер" заимствован из Grundrisse Маркса, где он употреблялся в другой связи.
*38 Ibid., р. 17.
*39 См. Jonathan Crary, "On the Ends of Sleep: Shadows in the Glare of a 24/7 World" (2006) http: //wwtv.macba.cat/uploads/20070625/QP_08_Crary.pdf
*40 Hardt. Michael. "Sleep No More". Artforum. September 2013 / http://www.artforum.com/ inprint/id=42610
*41 Jonathan Crary. 24/7: Late Capitalism and the Ends of Sleep, p. 126.
*42 См. мое эссе "Rex Exsomnis. Sleep and subjectivity in capitalist modernity" (Hatje Cantz. 2012). а также "Sleep, capital and subjectivity" в кн. Subverting Disambiguities (Nurnberg. 2012).
*43 См.: Внрно. Паоло. Антропология и общественные установления / eipcp.net/transver-
sal /0407/ virno / ru / print
*44 См. об этом мое эссе "Rex Exsomnis. Sleep and subjectivity in capitalist modernity" (Hatje Cantz,2012), а также "Sleep, capital and subjectivity" в кн. Subverting Disambiguities (Nurnberg, 2012).