Жена Иова

1
Трется, как пес шелудивый,
Иов о печку спиной:
хочет жена на Мальдивы —
участи ищет иной,

нежели Мга и забвенье,
рухнувшей жизни гнилье…
Слушает муж, как растенье,
дикие вопли ее…

Ей ведь немного и надо:
только собрать на билет
к морю из этого ада,
злее которого нет.

Вшивым воняет ушица,
кружит ворона, как тать…
Разве что Иов решится
Ироду почку продать?

Хочешь ведь жизни при жизни,
а не потом где-то вне…
Свет ищешь в алкоголизме —
в кровь претворенном вине.

Год еще так — и старуха,
прошлого лезет труха…
Хватит!
Но хватит ли духа
мужу пустить потроха?

2
Может, могла бы о многом,
но не могу о другом:
сколь еще быть мне под Богом?
выть под Его сапогом?

Это когда вам ни воли,
ни пикника у реки,
только знакомый до боли
путь в небеса напрямки.

Это когда вам ни манны…
И чтоб вперед не пролез —
вставшие Марьи Иванны
насмерть у входа в собес.

Чтобы ни влево, ни вправо,
чтобы ни эта, ни та…
Только запретов отрава
да правоты немота.

Только замки да заборы,
в спину отчаянный лай.
Будто какие-то воры,
Эти, бредущие в рай…

Чтоб не вино, а водица,
и не маслины, а сныть…
Это когда, чтоб родиться,
надобно заживо сгнить.


Друзья Иова

Что проку ждать от Бога
на жизнь хоть что-то тут?!
Пойми, в ком жизни много,
без Бога проживут.

Ведь те, по крайней мере,
над кем не вьется Дух,
работают как звери,
один, считай, за двух.

Ведь те в подлунном мире,
кого оставил Бог,
имеют морду шире,
и бобик их не сдох.

И жены их как дивы —
змеиные тела, —
летают на Мальдивы
в чем мама родила,


с утра жуют оладьи,
к обеду просят дичь
и ходят в шоколаде,
довольные опричь.

Ну что, скажи, за дело
нам вшей кормить в пыли?!
Пусть жизнь тебя заела,
а ты себе пили,

а ты себе орудуй,
каналья, волчья сыть!
Уж лучше быть Иудой,
чем заживо тут гнить.


Стоны Иова

Я бьюсь, а ты словно не видишь,
молю, а ты глух, как к врагу.
Тебе бы хотелось на идиш?
А я лишь по-русски могу.

Понять все пытаюсь, ничтожен,
во имя каких барышей
я был здесь Тобой уничтожен
и с праздника выгнан взашей?

Какой это мудрости ради
я лет тридцать пять аккурат
хлебал здесь, у жизни украден,
хваленую горечь утрат.

Путь в небо и голый, и узкий,
но как этот путь одолеть
привыкшим — в три горла по-русски,
тем, с кровью цыганской на треть?!

В ком все понимающий разум
не в силах вместить, хоть убей,
стремленье к небесному разом
с привычкой гонять голубей.

Истлело, уплыло, сломалось,
осталось лишь — вниз головой…
Зачем эта лживая малость,
что ты еще здесь и — живой?


Смирение Иова

Вослед журавлихе синица
свистит, драму к фарсу сведя…
Тем легче с финалом смириться,
чем меньше в тебе от тебя.
Не сбылся прекрасный сценарий
огнем очищения душ.
Ну что ж, догнивай, карбонарий,
твой уголь не надобен уж.

Не в Третьего Рима столицу —
в ямало-ненецкий Надым
направила в пыль превратиться
судьба тебя, пьяная в дым.

Одна лишь от жизни усталость…
Но это еще не конец!
Еще раствориться осталось
во всем, чем дышал здесь Творец.

Во всем, что душа так ценила,
на что, словно зверь на ловца,
летя, своей страсти чернила
могла изливать без конца.

И смерть не могла свое жало
вонзить, ведь, покуда ты гнил,
в тебе это жгло и дышало,
бумагу прося и чернил.