Разные есть в мире науки. Одна из них, топонимика, объясняет существующие на наших картах географические названия, то есть топонимы. Как частное большой топонимики — топонимика московская, раскрывающая суть наименований столичных улиц, рек, исторических районов. Потому имена топонимов — это и наша история, география, краеведение. Но если в основе многих топонимов лежат древнейшие — финно­угорские, балтийские, славянские — корни, "обнажить" которые не столь просто, то "медицинская" топонимическая составная (а есть и такая) почти всюду лежит на поверхности.

Действительно, на юге Москвы, к примеру, располагается улица Медиков, на северо-западе — Врачебный проезд, а возле современного проспекта Мира находится Больничный переулок, ведущий к бывшей Екатерининской больнице (ныне Московский областной научно-исследовательский клинический институт).

Да, имена ряда московских улиц и переулков привязаны к близлежащим медицинским заведениям: так, Павловские улица и переулки соответствуют нахождению возле них знаменитой больницы, учрежденной указом императора Павла I, а Госпитальные площадь, улица, переулок и вал ведут к детищу Петра I военной гошпитали в Лефортове.

В конце XIX — начале ХХ века и городские окраины Златоглавой обукрасились интересными в архитектурном смысле и прекрасными на тот момент в плане оборудования и кадров больничными зданиями: Сокольническая, Басманная, Медведниковская лечебницы. По одной из таких — Благушинской — на востоке города нарекли Лечебную улицу, сегодня пролегающую возле ГКБ № 36.

Кроме того, огромный столичный город почти повсюду хранит память о живших и трудившихся в нем выдающихся представителях медицинской науки. Например, имеются у нас Сеченовский переулок, Боткинские проезды, набережная Ганнушкина, площадь Академика Вишневского, улицы Бурденко, Бехтерева, Академика Павлова, Большая и Малая Остроумовские, Захарьинская, Академика Бакулева, Габричевского, Академиков Анохина и Скрябина. Есть и станция метро "Чеховская", а также улица Вересаева, увековечившие тех славных писателей, которые в свое время начинали простыми земскими докторами. Что ж, за именами раскиданных по всей Москве улиц стоят личности великих и крупных физиологов, терапевтов, хирургов, кардиологов, микробиологов, невропатологов и психиатров.

Особенно пышный топонимический "куст" расцвел в современном столичном районе Хамовники. Оно и понятно: в конце XIX столетия там, на Девичьем Поле, развернулось невиданное по объемам и благотворительной щедрости строительство клинического городка медицинского факультета Московского университета. Сотни тысяч рублей безвозмездно стекались в зарождавшееся клиническое русло лучших в Европе медицинских заведений от Морозовых, Шелапутиных, Мазуриных, Хлудовых. На создание клиник у Девичьего жертвовали и профессора университета, и врачи, и даже студенты. Часть зодчих, работавших над уникальным комплексом, проекты выполнили бесплатно. Клинический городок поистине всколыхнул лучшие душевные качества москвичей, превратившись во всеобщий духовный порыв. Потому и ныне местность былой Девички расчерчена Большой и Малой Пироговскими улицами, Абрикосовским переулком, улицей Россолимо. А еще была и Клиническая улица, в советские годы переименованная в честь военного хирурга Еланского.

Между прочим, на углу Большой Пироговской и бывшей Клинической сохранился и один из основных наследников удивительного медицинского прошлого — особняк общеклинической амбулатории имени В.А. Алексеевой. Прообраз нынешних поликлиник, он созидался на полторы сотни тысяч полнокровных рублей, завещанных потомственной почетной гражданкой Москвы Варварой Андреевной Алексеевой, и открылся в январе 1896 года.

Замечу, та же Варвара Андреевна жертвовала немалые суммы на создание в Москве музея изящных искусств и второй глазной больницы, названной Алексеевской и ставшей впоследствии НИИ глазных болезней имени Гельмгольца. Родственник Варвары Андреевны и будущего основателя МХТ Станиславского, легендарный городской глава М.А. Алексеев, помимо массы прочих своих заслуг, стоял у истоков Алексеевской психиатрической больницы (в недавнем прошлом — имени Кащенко). Да, московская система здравоохранения дореволюционных лет во многом держалась на средствах, великодушно даваемых лучшими представителями купечества и дворянства.

Стоит упомянуть в данной связи одну из начальных городских лечебниц, Голицынскую больницу, позднее вошедшую в состав 1-й Градской. Нельзя также пройти мимо и крупнейших в столице детской Морозовской и (Солдатенковской) теперь Боткинской больниц — и они примеры памяти собственных основателей­доброхотов. Тут уж речь идет о целой культуре благотворительности, милосердия и суммах не в тысячи, а миллионы пожертвований.

Есть и еще пример: сама императрица Екатерина II, положившая начало богадельне для престарелых и увечных моряков и давшая колоритное имя местной улице — Матросская Тишина. А уж сколько приютов да домов призрения, где проживали и врачевались тысячи страждущих, держалось в Первопрестольной за счет церковных приходов и монастырей — не счесть. Некоторое представление о них дает обидно малое число наших "церковных" топонимов: Рождественка, Покровка, Сретенка. Как раз последняя ведет к Странноприимному дому, созданному на вклады графа Н.П. Шереметева и переросшему затем в величественный ансамбль "Склифа" — НИИ скорой помощи. Кстати говоря, одно время в главном корпусе графского детища действовал Центральный музей истории медицины; ныне полноценный медицинский музей работает в упоминаемом выше здании Алексеевской амбулатории, занятом ректоратом Московской медицинской академии имени Сеченова и соответствующей экспозицией.

Итак, вернемся в Хамовники, к Девичьему Полю, на Пироговку...

Когда-то М.Загоскин в книге "Москва и москвичи" так отзывался о данной местности: "Хамовники во всех отношениях походят на уездный городишко. Только местами вымощенные узенькие улицы, низенькие деревянные дома, пустыри, огороды, 5–6 небольших каменных дома, столько же дворянских хором с обширными садами, сальный свечной завод с вечною своею вонью, непроходимая грязь весною и осенью и одна только церковь — впрочем, замечательная по древней архитектуре".

Вот сюда, на фабрично-складские и обывательские задворки Первопрестольной, нередко направлялся родоначальник отечественной школы трудовой медицины и гигиены швейцарец Эрисман. Преподавая в Цюрихском университете, он сблизился с ученицей М.Сусловой, ставшей едва ли не первой русской женщиной-врачом. За любимой Эрисман подался в неведомую Россию. Увы, пара распалась: были у Сусловой романы с Достоевским и Розановым, а ее "бывший" всерьез увлекся изучением условий труда и быта русских рабочих.

Эрисмана избрали профессором кафедры гигиены медицинского факультета Московского университета, он имел различного рода награды и поощрения. Однако заслуги, включая доверительные отношения с пролетариями и борьбу с поборами и казнокрадством, насторожили чиновников, и, воспользовавшись отъездом Эрисмана в отпуск, те его уволили. Без объяснений причин. Общественный и медицинский ученый-санитар более наших университетских порогов не переступал, хотя о Москве тосковал постоянно. Москва же и по сей день не изыскала возможностей "обзавестись" улицей в память профессора Эрисмана.

Впрочем, нет у нас и улиц в честь выдающихся русских медицинских ученых Филатова и Снегирева, лекции коих, как и Эрисмана, воспевал выпускник труднейшего и в то же время самого многочисленного (из 4206 студентов на 1890 год 1389 обучались на медфаке) факультета Московского университета Чехов. К слову, и выпускная фотография Чехова, и изображения профессуры, и бюст доктора Г.Захарьина работы Голубкиной, а также учебники и инструментарий XVIII–XIX столетий — все это представляет собой основу коллекции музея истории медицины при ММА имени Сеченова.

Любопытный факт: при учреждении медицинского университетского факультета начальная группа студентов перешла сюда из Славяно-греко­латинской академии, а вот среди первых наставников большинством являлись иноземцы, главным образом немцы. Да и стажировались выпускники по преимуществу на чужбине — в частности, у знаменитого Карла Линнея. И что еще интересно: питомцы медицинского факультета наряду с анатомией и физиологией штудировали учебники по таким наукам, как геометрия, физика, минералогия. Между прочим, та же минералогия считалась одним из ведущих предметов и потому еще, что ряд горных пород и минералов на тот момент почитались целебными. Ну а чем вообще врачевались наши предки до того, как официальная медицина вошла в свою научную силу, а в лучшем учебном заведении страны стали обучать практике и навыкам целительства?

Поначалу методика оздоровления не отличалась какой­либо сложностью: славяне-язычники о здравии и благоденствии взывали к целому пантеону своих богов — например, к прообразу Богородицы Матери Сырой Земле или к Даждьбогу, считающемуся прародителем русского и других восточнославянских народов. Их всячески задабривали, приносили жертвы, причем зачастую в дубравах. А дубовая кора, кроме всего прочего, исстари пользовалась как кровоостанавливающее и закрепительное средство, а также в качестве усмирения зубной боли. Позже при зубных недугах стали взывать к святому Антипию. И вообще, культ многобожия с воцерковлением и христианизацией наших пращуров сменился почитанием обильного количества святых со специализацией последних в различных помощах.

Так, универсальными небесными врачами "общего профиля" почитались целитель Пантелеймон и три пары бессребреников Косма и Дамиан. Были и распределения по недугам: при головных болях, как правило, обращались к Иоанну Крестителю, при болезнях глаз — к московскому святителю Алексию. В душевных болезнях помогал мученик Трифон. При всем при этом многие крещеные люди не чурались взывать к чудесам народной медицины (мед с горячим чаем и баня — лучшие доктора при простудах, о чем отчасти напоминают сохранившиеся в Москве Медовый и Банный переулки).

Более того, именовавшие себя православными, особенно в крестьянской среде, обращались и к имевшим некие тайные знания знахарям, повитухам, заговорщицам, ведунам. Ценили из поколения в поколение и полезные свойства природных сил: воды, камня, трав. Вот как в книге "Наша древняя столица" повествует о лечении предков Н.Кончаловская:

Да, мы видим полный набор врачебных "услуг", к тому же еще в середине XIX века мающимся животом давали вкушать моченые груши, а при "нехорошей" крови применяли пиявки и вскрывали сосуды. "Дурную" кровь пускали и профилактически — с условно выбираемой периодичностью. Гемоглобин? Кто тогда об этом задумывался! И вообще, уровень врачебного обслуживания, о разных состояниях которого рассказывает и музейная экспозиция на Пироговке, иронично характеризовал в повести "Тарантас" граф В.Сологуб. Один барин интересовался у соседа-помещика, как обставлено дело с медициной для мужиков. "Помилуйте, — отвечал вопрошаемый, — госпиталей не держим, лечит сама хозяйка — иногда и помогает". Иной случай — царский двор, где подобный подход мог и головы стоить, при Иване Грозном и при первых Романовых приготовленное эскулапами снадобье поначалу пробовали сами лекари, затем ближние бояре и лишь напоследок государь: страшились в лекарственном зелье отравы. Кстати, о зелье... Есть на востоке столицы, в Черкизове, Зельев переулок. Вообще­то именовался он Аптекарским, но, поскольку в бывшей немецкой слободе, у современной Бауманской улицы, один Аптекарский уже имелся, черкизовский переиначили по сомнительной аналогии. Между тем сохранившийся Аптекарский переулок неподалеку от станции метро "Бауманская" напоминает о проживавшем здесь домовладельце аптекаре Грегориусе Готфриде, выходце из немецких земель, как в ту пору обычно водилось. Долгое время на Руси среди врачей и аптекарей бытовало неприкрытое засилье выходцев из Германии — вспомним тут и произведения Лескова, и рассказ Чехова "Аптекарша", и воспоминания бытописателей.

Вот и у императора Петра Великого, страдавшего целым рядом недугов, включая эпилепсию, личным доктором служил "немчик" Лаврентий Блюмментрост, позднее, при Екатерине I, доросший до президента Академии наук. Чудесные рекомендации давал Блюмментрост своему царственному пациенту. Кое-какие из них актуальны и востребованы поныне. Судите сами: "Аще возможно, пребывайте всегда в здравом воздухе. Кушайте и пейте больше теплого, нежели студеного. Кушайте молодое мясо или лучше всякую дичь. Кушайте часто и мало, нежели единожды да много. Не вдавайтесь в великую печаль мысли. Не давайте себя лечить молодым лекарям и старым бабам".

Блюмментрост же, можно сказать, стоял и у истоков официальной отечественной гомеопатии, поскольку во врачевании государя уверенно применял от "огневых припадков" и как "сердцекрепительное" порошки с частичками золота, при недугах печени, крови и селезенки он готовил железосодержащие пилюли, смеси с добавками олова практиковались при лихорадках и кровотечениях. Применялись и ртутные препараты, настоянные на водке с "лягушачьим млеком", а также элементы свинца, сурьмы, меди и перетертые минералы. Безусловно, шли в ход и лекарственные растения.

Между тем и сам Петр в полезных травах был дока. Аптекарский сад с лекарственными растениями произрастал и в родовом имении Романовых — Измайлове, и именно оттуда Петр заказывал цветы и коренья в новую столицу, строившийся Кронштадт и для нужд военных походов. Аптекарский огород был разбит и у стен Кремля, но в 1706 году государь переместил его в Мещанскую слободу, где ботанический сад "аптекарский огород" и по сей день принимает посетителей. Считается, будто сам Петр Алексеевич посадил в саду на современном проспекте Мира несколько деревьев и одно из них, вековая лиственница, дотянуло до наших дней. Аптекарский же сад, поначалу пользуемый двором и придворными, с 1805 года перешел в ведение Московского университета, и зачастую там проходили занятия студентов медицинского факультета, вели их передовые медики и ботаники, цвет тогдашней науки.

Какое-то время при саде жил профессор Б.Максимович, к которому захаживал приятельствовавший с ним Гоголь. Как известно, за Николаем Васильевичем водились многие странности.

Однако не лишен странностей был и насадивший Аптекарский огород и насаждавший семена отечественной курортологии (на основе открытых им железистых источников появились лечебницы в Полюстрове у Петербурга, в Парциальных Водах под Петрозаводском, в Липецке) Петр I. Не государево, казалось бы, дело, но государь и роды любил принимать, и "людишек" оперировать лично, и опаивать приближенных до полусмерти — дабы неадекватность поведения оценить и распознать психологию испытуемого. Ну а уж о странном пристрастии великого реформатора и затейника всем вокруг драть зубы вообще слагались легенды. Плоды загадочной страсти, то есть удаленные самодержцем зубы, и теперь можно видеть в Кунсткамере Санкт-Петербурга, а вот о зубоврачебном ремесле в целом нам поведает замечательная музейная экспозиция, "расквартированная" в четырехэтажном дореволюционном строении при кафедре истории медицины Московского медико-стоматологического университета имени Евдокимова. Что ж, медицинские музеи, как и городские "медицинские" топонимы, лучшие хранители того, что было и есть в том неотъемлемом явлении нашей жизни, которое зовется медициной. Потому и заглянем на Долгоруковскую улицу, во двор дома № 4, — с посещением очередного уникального университетского медицинского музея...

Нынешний университет, который в разное время именовался и институтом зубоврачевания, и институтом зубопротезирования, и медицинским институтом № 3 имени Семашко, биографический отсчет ведет с конца XIX века — тогда врач И.Казарский открыл стоматологическую школу, к 1892 году переселившуюся на Долгоруковскую. Ее краснокирпичное здание соседствует с кафедрой истории медицины и музеем университета.

В годы Великой Отечественной институт было эвакуировали в Ижевск, но учебная жизнь там не пошла, и вскоре все возвратилось в столицу. Учебное заведение частично превратилось в госпиталь, где производились операции — и челюстно-лицевые, и общего профиля. Так, пациентом здесь стал Герой Советского Союза А.Ф. Спирин, впоследствии ставший институтским преподавателем. И еще: некоторое время здесь, на кафедре офтальмологии, преподавал будущий академик и основатель института микрохирургии глаза С.Федоров.

Помимо прочего, музей истории медицины, в 2013 году отметивший 25-летие, обладает хорошей коллекцией старинных зубных инструментов, первых бормашин и зубоврачебных кресел. В последние годы музей принимает участие в набирающих оборот ежегодных акциях "Ночь в музее" и наращивает число заинтересованных посетителей.

Замечу, что собственные музейные собрания существуют не только при столичных медицинских университетах, но и в некоторых лечебных заведениях. В частности, музей действует в Алексеевской психиатрической больнице, а в бывшей центральной республиканской больнице на Нижней Первомайской улице есть музей памяти Н.Пирогова. И по праву: не столь давно былая ЦРБ преобразована в Национальный научно-хирургический центр имени Пирогова...

Вообще, в нашем городе многое напоминает о великом русском хирурге. Есть даже своя "пироговская" топонимия: указанные выше Пироговские улицы, Медицинский университет и ННХЦ имени Пирогова. Отчасти к "пироговским" топонимам можно отнести Севастопольский проспект (Николай Иванович, как военврач, участвовал в обороне крымского города и там впервые в отечественной хирургической практике использовал гипсовые повязки) и Винницкую улицу: в Виннице ученый-медик держал усадьбу и был захоронен.

Что ж до Пироговского центра в Измайлове, то музейную его экспозицию открывают живописные работы, увековечившие основные периоды жизни Николая Ивановича. Собственно, и сам центр в лице преобразованной ЦРБ имеет свою историю, свои биографические периоды. Говорят, после войны в ЦРБ лежал маршал Жуков и, по имеющимся сведениям, услугами этого лечебного заведения пользовались такие творческие знаменитости, как Р.Быков, В.Спиридонов, А.Барыкин, В.Гафт и Л.Крылова.

И все­таки наиболее удивительная история в родословной нынешнего ННХЦ случилась несколько лет назад, когда бывшего министра здравоохранения России Ю.Л. Шевченко назначили президентом новообразованного Пироговского Центра, но спустя какое­то время Юрий Леонидович, не оставляя "президентского" поста, принял священнический сан и начал служение в отстроенной на территории подведомственного ему учреждения деревянной Никольской церкви.

К слову говоря, строительство храмов при больницах Москвы — и примета, и символ наших дней: например, в 2008 году на территории НИИ скорой помощи имени Склифосовского сооружен храм во имя Воскресения Христова, а в 2009 году Святейшим Патриархом Алексием II при Волынской больнице управделами президента РФ была освящена Спасская церковь. Вот и Пироговский центр в данном смысле не исключение.

Невольно приходит аналогия со святителем Лукой (В.Ф. Войно-Ясенецким), хотя, бесспорно, масштабы личностей слишком разнятся. Святитель Лука, практикующий врач от Бога, являлся лауреатом Сталинской премии в области гнойной хирургии. Его труды и сегодня изучаются как классика в медицинских вузах. Тем не менее он и в качестве практика выполнял уникальные глазные операции, принимал роды, обрабатывал увечных в эвакогоспиталях. Доводилась и ветеринарная практика. Многое из делавшегося им осуществлялось в жутких условиях неволи: врач-чудотворец, сочетавший медицину с пасторским служением, трижды был репрессирован. Выжил, и нынче все большее количество лечебных заведений желают иметь домовые храмы во имя недавно прославленного Луки, святителя Симферопольского и Крымского.

Единственный пока из отдельно стоящих храмов, посвященных необычному святому, воздвигнут в дереве в центре московского района Марьино. Имеется там, в храме Луки, и образ с частицей мощей крымского святого, а в церкви Николы чудотворца, освященной на земле ННХЦ в память небесного покровителя Николая Ивановича Пирогова, тоже есть свои святыни — иконы с частичками мощей святителя Николая, равноапостольной Нины, преподобного Серафима. Все это увеличивает поток прихожан, усиливает богомольное настроение и создает благочестивую атмосферу. В самом деле, где как не в больничных храмах, просить о здравии и благоденствии? Где, как не здесь, поминать добром тех, кто нуждается в помощи и кто, с другой стороны, нам врачебную помощь дарует?..

"Русский человек любит вспоминать, но не любит жить", — писал в одном из лучших своих произведений, повести "Степь", выпускник медицинского факультета А.П. Чехов. С тем можно согласиться. Однако можно и поспорить. Да, вспоминать мы любим — и тут не только магическая тоска по прошлому. Тут и долгая наша память, хранящая и ярких представителей нашей системы здравоохранения, и связанные с ними события и истории, неразрывно соединенные с историей страны в целом.

Кроме того, история здравоохранения — это и отдельная культура: культура охраны здоровья, охраны жизни. И, как мы убедились из всего сказанного выше, та культура укореняется в нас исстари и прочно. Ну разве можно теперь сказать: мы жить не любим? Любим. И умеем. И вспоминать можем по-доброму.

Доказательства? Опять же хотя бы наши московские "медицинские" топонимы — они рядом с нами, везде, повсюду. Стало быть, культуру вообще и медицинскую в частности не растеряли. Жить будем, медицина способствует — таков историко-топонимический диагноз...