Перекличка поэтов
Юрий КАЗАРИН
ГОРЬКОЕ ЧУДО
* * *
* * *
Вот прилетят синицы
и на мои ресницы
сядут, до слепоты —
в иней, в мороз, в кусты,
в сахарные кресты
после ночной пороши.
Хлопнешь легко в ладоши —
а все равно сидят,
богом в глаза глядят.
и на мои ресницы
сядут, до слепоты —
в иней, в мороз, в кусты,
в сахарные кресты
после ночной пороши.
Хлопнешь легко в ладоши —
а все равно сидят,
богом в глаза глядят.
* * *
В снегах, у неба под подушкой,
сквозь частокол чужих ресниц —
как сумасшедший, с белой кружкой —
идешь кормить своих синиц.
Подсолнухов сухое семя
несешь на доски под навес,
где шелушит большое время
душа, упавшая с небес.
сквозь частокол чужих ресниц —
как сумасшедший, с белой кружкой —
идешь кормить своих синиц.
Подсолнухов сухое семя
несешь на доски под навес,
где шелушит большое время
душа, упавшая с небес.
* * *
Долго ангелов сугроба
по дворам разводит дрожь —
злые молнии озноба
в кулачках домой несешь.
Бабка с дедом греют воду —
дом качается в горсти…
чтобы страшную свободу
до подушки донести…
по дворам разводит дрожь —
злые молнии озноба
в кулачках домой несешь.
Бабка с дедом греют воду —
дом качается в горсти…
чтобы страшную свободу
до подушки донести…
* * *
Поперек летящего снежка
не хватает красного флажка
или снегиря на голой ветке,
или уголька на сигаретке.
Снегопад сегодня без синиц —
сивая больница из больниц,
белый ангел на кроватной сетке.
Словно выбираешься из клетки
сквозь заиндевелый сад ресниц.
не хватает красного флажка
или снегиря на голой ветке,
или уголька на сигаретке.
Снегопад сегодня без синиц —
сивая больница из больниц,
белый ангел на кроватной сетке.
Словно выбираешься из клетки
сквозь заиндевелый сад ресниц.
* * *
Допили водочку — и ладно,
посмотришь в небо, как в окно:
а где же бог?.. Здесь так прохладно —
Его так много, что темно.
Все, что безвидно, стало взглядом,
и время высохло во рту.
И новый дом под листопадом
переоделся в пустоту.
И на крыльце белеет кружка,
и небо смотрит, как в окно.
Сосновая гуляет стружка —
шумит янтарное руно.
посмотришь в небо, как в окно:
а где же бог?.. Здесь так прохладно —
Его так много, что темно.
Все, что безвидно, стало взглядом,
и время высохло во рту.
И новый дом под листопадом
переоделся в пустоту.
И на крыльце белеет кружка,
и небо смотрит, как в окно.
Сосновая гуляет стружка —
шумит янтарное руно.
* * *
Дядя Миша, пьяница и плотник,
деревенских ангелов работник,
поднимает руку, как версту,
к Господу, качаясь на мосту —
с пересохшим временем во рту…
деревенских ангелов работник,
поднимает руку, как версту,
к Господу, качаясь на мосту —
с пересохшим временем во рту…
* * *
Мы еще прекрасны и телесны —
но душа засмотрится в окно:
музыка твоя — изнанка бездны,
шерстяное грубое сукно.
Хороша сорока: как цыганка —
чертит юбкой, снегом говорит.
Бездна — это музыки изнанка
горло натирает и болит.
Не сорвешь с загривка шерсть озноба,
шевельнется всей тайгой страна:
далеко деревня смотрит в оба:
в два последних, господи, окна.
но душа засмотрится в окно:
музыка твоя — изнанка бездны,
шерстяное грубое сукно.
Хороша сорока: как цыганка —
чертит юбкой, снегом говорит.
Бездна — это музыки изнанка
горло натирает и болит.
Не сорвешь с загривка шерсть озноба,
шевельнется всей тайгой страна:
далеко деревня смотрит в оба:
в два последних, господи, окна.
* * *
Гуляет печь, толкает в бок —
зачем топить ее весною…
А под подушкой — холодок
лежит, как яблоко лесное.
И кошка бродит босиком,
умру — она меня разбудит:
потянет временем, дымком
оттуда, где меня не будет…
Ты спишь — давно молчит огонь,
распутав нитку золотую…
И держишь горсточкой ладонь —
с холодным яблоком — пустую.
зачем топить ее весною…
А под подушкой — холодок
лежит, как яблоко лесное.
И кошка бродит босиком,
умру — она меня разбудит:
потянет временем, дымком
оттуда, где меня не будет…
Ты спишь — давно молчит огонь,
распутав нитку золотую…
И держишь горсточкой ладонь —
с холодным яблоком — пустую.
* * *
Я теперь, как земля, босиком —
слышу вечное слухом запретным,
а потянет из жизни дымком —
задохнусь, затянусь — сигаретным.
В каждом счастье — такая беда.
Я в беде, где ни дна ни покрышки.
Прилетаю к тебе иногда —
и колю, собираю дровишки,
и курю — на дворе холода,
и не помню, кто я и откуда,
а потом возвращаюсь туда,
где свершается горькое чудо.
слышу вечное слухом запретным,
а потянет из жизни дымком —
задохнусь, затянусь — сигаретным.
В каждом счастье — такая беда.
Я в беде, где ни дна ни покрышки.
Прилетаю к тебе иногда —
и колю, собираю дровишки,
и курю — на дворе холода,
и не помню, кто я и откуда,
а потом возвращаюсь туда,
где свершается горькое чудо.
* * *
Из жизни, из жизни приходит сюда
живая и мертвая ваша вода —
глазами, слезами и взглядом,
и ты, умирающий, знаешь, когда
вернешься домой снегопадом.
Из жизни, из жизни возьмешь на зубок
мороженной музыки черствый кусок,
нетающий и бесполезный,
когда, от прозрения на волосок,
ты музыкой плачешь над бездной.
живая и мертвая ваша вода —
глазами, слезами и взглядом,
и ты, умирающий, знаешь, когда
вернешься домой снегопадом.
Из жизни, из жизни возьмешь на зубок
мороженной музыки черствый кусок,
нетающий и бесполезный,
когда, от прозрения на волосок,
ты музыкой плачешь над бездной.
* * *
Скворец у дерева во рту —
оно поет и высоту
вытягивает из землицы,
как песнь, звучащую версту —
дрожат ресницы
у воды,
особенно в садовой бочке,
и капли счастья и беды
сюда идут поодиночке,
и небеса растут в земле —
и распускаются отсюда —
уже в тепле, уже в петле
великой гибели и чуда.
оно поет и высоту
вытягивает из землицы,
как песнь, звучащую версту —
дрожат ресницы
у воды,
особенно в садовой бочке,
и капли счастья и беды
сюда идут поодиночке,
и небеса растут в земле —
и распускаются отсюда —
уже в тепле, уже в петле
великой гибели и чуда.
* * *
Вода вспоминает о времени — и понимает
движение вверх, когда обнимает
себя или время, песок, потерявший и небо и дно,
себя или время, кувшин и вино,
себя или время, себя и окно:
вода и окно на воде, отворенное в небо
и в землю, в темницу и в замысел хлеба,
где теплые зерна родная вода обнимает —
вода обнимает и помнит, вода понимает…
движение вверх, когда обнимает
себя или время, песок, потерявший и небо и дно,
себя или время, кувшин и вино,
себя или время, себя и окно:
вода и окно на воде, отворенное в небо
и в землю, в темницу и в замысел хлеба,
где теплые зерна родная вода обнимает —
вода обнимает и помнит, вода понимает…
* * *
Ветер врывается в лес — и лес бежит,
или — как прибежавший — стоит, дрожит.
Где он был? Куда это он? Откуда?
Там, наверное, лес работает ветром — и чудо,
как вода, на ладонях твоих лежит.
или — как прибежавший — стоит, дрожит.
Где он был? Куда это он? Откуда?
Там, наверное, лес работает ветром — и чудо,
как вода, на ладонях твоих лежит.
* * *
Собака и огонь,
и я в земном поклоне.
Тебе — моя ладонь,
а мне — огня ладони.
Мы хорошо летим
туда, где все — объятье.
Где, превращаясь в дым,
не умирают братья.
и я в земном поклоне.
Тебе — моя ладонь,
а мне — огня ладони.
Мы хорошо летим
туда, где все — объятье.
Где, превращаясь в дым,
не умирают братья.
* * *
Вот земля показала плечо:
тронешь — холодно и горячо,
это небо и снег недалече —
так накинь телогрейку на плечи,
скоро теплое станет большим,
просто рядом с тобой полежим —
станет легче…
тронешь — холодно и горячо,
это небо и снег недалече —
так накинь телогрейку на плечи,
скоро теплое станет большим,
просто рядом с тобой полежим —
станет легче…
* * *
Если на землю смотреть из земли —
очи устанут: она необъятна,
сада надземного плавают пятна —
так глубоко мы легли.
Так глубоко, что в щепоть не возьмешь
коршуна, зрения, сердца распятье —
смертью, когда воскрешения дрожь
шире любви и объятья.
очи устанут: она необъятна,
сада надземного плавают пятна —
так глубоко мы легли.
Так глубоко, что в щепоть не возьмешь
коршуна, зрения, сердца распятье —
смертью, когда воскрешения дрожь
шире любви и объятья.
* * *
Воздух в очи одевает,
душу тянет — мотылек.
Время розу раздувает,
как последний уголек.
Что-то с музыкой… Бывает:
и, шмелиной, не хватает
у шиповника струны.
Все, что плачет и летает,
состоит из тишины.
душу тянет — мотылек.
Время розу раздувает,
как последний уголек.
Что-то с музыкой… Бывает:
и, шмелиной, не хватает
у шиповника струны.
Все, что плачет и летает,
состоит из тишины.
Юрий Казарин — поэт, исследователь поэзии, языковед. Автор нескольких книг стихотворений и прозы. Стихи публиковались в периодике в России и за рубежом. Профессор Уральского федерального университета. Живет и работает в Екатеринбурге.