Сергей Соловьёв.
Джойс, Нора.
Джойс, Нора.
«Арт Хаус медиа», 2015
О Нора, какая мура, что я обмираю тебя доконать.
Хватает с меня одного лишь звучанья
запретного слова,
одной только мысли, что эта красавица, скромница, руки
заводит за спину и медленно платье приподнимает,
нагнувшись, и этот мужлан, который так нравится ей,
уже со своим — с позволенья сказать — телеграфным
столбом проникает в нее. Ну ладно, со столбиком
высоковольтным. Как свежи, как девственно
чутки снега!
Хватает с меня одного лишь звучанья
запретного слова,
одной только мысли, что эта красавица, скромница, руки
заводит за спину и медленно платье приподнимает,
нагнувшись, и этот мужлан, который так нравится ей,
уже со своим — с позволенья сказать — телеграфным
столбом проникает в нее. Ну ладно, со столбиком
высоковольтным. Как свежи, как девственно
чутки снега!
Вблизи другого далекого берега Индийского океана довелось наблюдать за тяжелой работой ловцов жемчуга. Иногда они выныривали, сплевывая сгустки крови, и едва продирали глаза от границы кессонной спячки. Изредка им светила удача в виде бледно-розовой или поросшей водорослями раковины с божественным чудом внутри. Там, на дне, где почти тектонический сдвиг пород земной и водной, вербальной и воображаемой, а заодно таких разных — мужской и женской — совсем недавно находился Сергей Соловьёв, писатель, поэт и переводчик писем Джеймса Джойса к Норе Барнакл.
Ты — моя, ты — любовь, эти строки мои —
лишь затменье, горячая сперма.
лишь затменье, горячая сперма.
Не знаю, какой глубины погружение может вызвать подобный отклик на ласково-грубые и брутально-нежные (до исступления) письма автора «Дублинцев» и «Улисса» к своей возлюбленной, но то, что Соловьёв — искушенный ныряльщик за словесными жемчугами — бесспорно. Умудриться перевести практически непереводимые взрывные эмоции молодого льва (Джойсу 27) к его любимой львице (Норе 25), где-то граничащие с отеческим, а где-то неприличные до непристойностей — тяжкий труд и вызов, и бремя. Автор перевода справился с тем и с другим, условно говоря, добыв этот жемчуг из третьего — глубин подсознательного и проговоренного/написанного.
Это в сердце открытая течь затопляет уже
тихой нежностью все, что есть ты, что есть я,
моя Нора, моя ясноглазая школьница,
шкодница, шлюшка, дичок мой, любимая, будь же
моей — навсегда, сколько хочешь, моей
дождевой, голубой, по небесной ограде
бегущей, цветущей моей повиликой!
тихой нежностью все, что есть ты, что есть я,
моя Нора, моя ясноглазая школьница,
шкодница, шлюшка, дичок мой, любимая, будь же
моей — навсегда, сколько хочешь, моей
дождевой, голубой, по небесной ограде
бегущей, цветущей моей повиликой!
В оригинале многое грубее и развратнее самых изощренных представлений о самке и самце, отданных кем-то друг другу. О Блуме и Молли, о Стивене и Норе — собственно, о великих влюбленных, созданных как Один для Одной — пишет Соловьёв. И здесь автор перевода достаточно сдержан — языково и стилистически, проникая в их интимные отношения. Это на грани, но это приемлемо ради эстетики и настоящего восторга, которыми нас иногда награждает жизнь.
Пиши и целуй — чем грязнее, тем слаще —
веселые эти словечки. Но прежде чем слать их,
просунь, дорогая, под платье, овей их горячим
и душным,
а хочешь — так сделай и больше. Потом отправляй,
любовь моя, пташка с коричневой попкой. Их ждет —
как весну соловей — не дождется
твой Джим.
веселые эти словечки. Но прежде чем слать их,
просунь, дорогая, под платье, овей их горячим
и душным,
а хочешь — так сделай и больше. Потом отправляй,
любовь моя, пташка с коричневой попкой. Их ждет —
как весну соловей — не дождется
твой Джим.
Чувственность, граничащая с отрицанием джентльменских и пост-викторианских чопорных устоев добрых старых Островов, как и десятилетие предвоенного европейского декаданса — суть и стиль игривых, а если по ортодоксальным или католическим меркам — распутных посланий мужчины к женщине. Хотя в страсти и истинной любви не бывает никаких «но» или «нет», или «если». Именно поэтому столетней давности почти бесстыдная романтика так увлекает и сегодня в поэтическом изложении и в штучном издании величиной с ладонь. Издательство «Арт Хаус медиа». 2015, 77 стр.
Где это было? Пула ли, Пола ль? Полый
север, постель, славяне, перекати-любляны.
Где это? — помнишь, ты подо мной лежала,
как до весны, под снегом, в тихом тепле,
и вдруг — ты надо мной, на мне, и пелена
тонкой твоей сорочки, сорванной, падает,
падает. Ну же, давай… давай! — шепчешь,
вскидываясь и оседая, будто рожок мой мал,
мал для тебя, разбуженной и бесстыжей:
ну же, fuck up, love! Fuck up, love! Любимый...
север, постель, славяне, перекати-любляны.
Где это? — помнишь, ты подо мной лежала,
как до весны, под снегом, в тихом тепле,
и вдруг — ты надо мной, на мне, и пелена
тонкой твоей сорочки, сорванной, падает,
падает. Ну же, давай… давай! — шепчешь,
вскидываясь и оседая, будто рожок мой мал,
мал для тебя, разбуженной и бесстыжей:
ну же, fuck up, love! Fuck up, love! Любимый...
Все перипетии недолгой декабрьской разлуки влюбленных — Джойс уехал в Дублин, Нора в Триесте — изложены в подробном предисловии и великолепном самостоятельном эссе «Переход». Степень страстного безумства великого (в будущем, заметим — «Улисс» еще в голове, а «Дублинцы» и «Портрет художника» в зачатии…) писателя передать в переводе возможно, только самому обладая недюжинным талантом и чертовски полным погружением в тему. Что и делает автор, искусно бродя по грани между т. н. «порнографией» и дерзкими, сумасшедшими любовными играми вслух (на бумаге, понятно — это письма). Я бы назвал умение Джойса и, очевидно, Норы (ответных писем которой история не сохранила) доводить друг друга до высшей степени желания такой сумасшедшей сексуальной перепиской, даже по меркам тех пуританских лет — совершенным выражением страсти. Если хотите, подлинным доверием в любви. Хотя в игре, прочитанной Соловьёвым в письмах Джойса, — очень много всего: и провокации, и открытая ревность, и сжатый в кулак смешок, и филигранная обсценность — и все о чувствах. И — только из желания сохранить их и быть вместе. Телесно и иначе.
Щемь и услада моя, невозможная девочка,
я совершил это — как ты сказала в письме:
был в тебе дважды, как только прочел.
я совершил это — как ты сказала в письме:
был в тебе дважды, как только прочел.
«Все переводы это акт неправды» — это у Виктора Сосноры. На самом деле, поставив перед собой вполне отчетливую эстетическую задачу, Сергей Соловьёв нашел способ с ней изящно справиться и донес нам на русском, которым владел и автор непричесанных писем, — всепоглощающую страсть и силу настоящего любовного безумства, жажду обладать и быть единственным для второй половины. Сделано это по-настоящему мастерски, и я, возможно, еще попробую отдельно разобрать — как… Уже на уровне сравнительной грамматики, синтаксических рядов, троп и находок каждого, кто занырнул так глубоко. А может, другой лингвист туда же нырнет — в текст оригинала и в замечательную работу Сергея Соловьёва. В любом случае, настоящие жемчуга стоят подобных погружений. Обязательно почитайте без ханжеской снисходительности. Жемчужины даются нелегко…
Александр ПАВЛОВ