В сотую годовщину в салоне Бурже
я наблюдала танец виртуозных самолетов,
демонстрирующих свое искусство восхищать.
Они были большие и маленькие,
медленные и быстрые,
громкие и тихие,
спокойные и нервные.
Некоторые многократно распушивали
разноцветные павлиньи хвосты,
некоторые вели себя
скромно, но достойно.
И вдруг мое внимание
привлек самый юркий.
Он был настолько маленьким,
что казался летающим где-то вдали
от взлетной полосы.
Он возник неожиданно и взлетел так быстро,
что осталось непонятным,
как и где он оторвался.
Он был бесшумен и проворен
и фланировал в воздухе
с грацией живого существа,
и каждый его жест продолжал предыдущий,
не отделяясь от него.
Я уже приготовилась аплодировать,
как вдруг он ушел в пике
и чуть не коснулся земли.
С замирающим сердцем
я приготовилась к катастрофе,
но на последнем вираже
вдруг разглядела ласточку.

Не пишется об универсальном —
исторических событиях и
пассионарных личностях,
мировых войнах
и экологических катастрофах,
и даже о мире во всем мире
не пишется.
Все о себе и о себе, любимой.
— Экая эгоцентричность! —
воскликнут потомки,
уставшие от глобализма,
с удовольствием листающие
чужую жизнь.

Разговариваю с жизнью,
как с драгоценным гостем.
— Подожди, — прошу ее,
когда она уже готова покинуть, —
подари еще несколько лет восхищенья.

Моя жизнь давно превратилась
в произведенье искусства.
Но кто же меня создает?

Жизнь,
почему ты так прекрасна? —
восклицаю я
сердцем, полным зависти.
Как пережить тебя,
если ты не моя,
как прожить до конца —
такую чужую?

Смотрю,
как жизнь иссякает
в любимом тельце.
Учусь прощаться
до наступленья потери.

Воображение —
враг мой —
на цветущие поля тела
опускаешь ты
смог своих смыслов —
каждый удушливей прежнего,
внушаешь легковерным потомкам
свою уникальность,
бездарное творение тварей —
ты царствуешь там,
где подчиняется материя
и можно клонировать
галатей покорных,
авантюристка пустот, покрытых
сочными одеждами образов,
я ступаю по твоим
бескрайним цветущим пробелам,
оставляя лишь чучела слов,
чтобы отпугивать грамотеев
с заученной азбукой истин.
Я знаю: мой ребенок
будет сильней и отважней меня,
он растопчет ночные кошмары,
не дающие наслаждаться
светом реальности,
как ядовитые цветы, из которых
род наш из столетья в столетье
готовил отраву
наивным наследникам мифов.

Что во мне мое?
Тело?
Но когда я выношу его в свет,
напитывая прохожими и улицей,
оно становится достоянием социума.
А когда ты хочешь прикоснуться к нему
оно становится твоим
еще до прикосновения.
Тогда, может быть, мысли — мои?
Умные и глупые,
маленькие и большие,
хорошенькие и дурнушки?
Но когда сидящий напротив
озвучивает их еще до произнесения,
я понимаю, что и они — общие.
Тогда, может быть, душа,
моя бессмертная душа,
сокровище мое, дающая право
на исключительное отношение
ко мне других душ?
Но тогда почему я не чувствую границ
между собою и ими,
когда покидаю себя?
Что же принадлежит мне?
Я не нахожу ответа —
и мне кажется,
это пустота
говорит моими губами.