Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Владимир ЮДИН


Владимир Александрович Юдин родился в 1947 году на Кубани. Окончил Армавирский государственный педагогический университет и аспирантуру Московского областного педагогического университета. Доктор филологических наук, профессор. Заведующий кафедрой журналистики Тверского государственного университета.
Постоянный автор газеты "Советская Россия", журнала "Молодая гвардия". Лауреат литературных премий им. В.С. Пикуля, журнала "Молодая гвардия".
Член Союза писателей России, академик Петровской академии наук и искусств, заслуженный работник высшей школы РФ.


Обо всем у него болела душа...


30 марта 1995 года во Франции, на знаменитом кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, где покоятся многие русские эмигранты разных поколений, хоронили Владимира Емельяновича Максимова (родился в 1930 году), видного русского писателя, правозащитника, основателя и редактора журнала "Континент". Он умер в Париже, не дожив до 65 лет, буквально сгорел за несколько месяцев.
Немало писателей-соотечественников приехало в Париж, чтобы поклониться памяти великого сына России и проститься с ним.
Один из его романов называется "Заглянуть в бездну". Он тоже заглянул в бездну, потому что столько, сколько он пережил за свою жизнь, — это поистине заглянуть в бездну преисподней. Тем не менее он остался человеком высокой нравственности, щедрым на доброту, полным милосердия. Он был верующим, православным человеком; может быть, Бог помогал ему оставаться на высоте добра, справедливости, надежды.
Имя Владимира Емельяновича, отмечали коллеги по перу, останется в русской литературе, в нашей памяти. Это был человек, прошедший со своей страной через страдания, он является частью многострадальной России.
В России с писателем прощались в Москве. В храме Успения Богородицы собрались его близкие, друзья, коллеги по работе в журнале "Континент", журналисты, актеры, просто читатели. Панихиду служил настоятель храма отец Георгий Кочетков. "Дай Бог нам, совершая молитву о рабе Божьем Владимире, не забывать, что Бог любил в нем и через него..."
"Как писатель он остался не только в истории русской литературы, скажем хотя бы романом “Семь дней творения”, он остался в истории Российского государства — как Герцен со своим “Колоколом”, так и Владимир Максимов со своим журналом “Континент”. “Континент” — единственный в течение 17 лет глоток свободы и честного слова. 36 лет моей собственной жизни проведены рядом с ним. Я всегда был рядом с ним, вернее, он был рядом со мной. Я его очень любил. Он был добрый, верный человек. Пожалуй, из моих друзей, во всяком случае писательского круга, он был самый верный, самый всегда готовый прийти на помощь советом, делом. Таким был Максимов Володя..." (Никита Струве. Из выступления на похоронах В.Е. Максимова).
"Я много раз с ним встречался. Я его не запомнил как лидера, как главного редактора. Я запомнил его как писателя и как человека. Я не скажу, что мы были во всем согласны, во всем совпадали, но это был русский человек, со всеми бедами, которые нам присущи, не было такого момента в русской истории, которые он не переживал бы, не переживал бы как писатель, как русский человек, который, несомненно, причастен ко всему, обо всем у него болела душа..." (писатель Сергей Залыгин).
Последние двадцать лет жизни Максимова прошли в эмиграции, но, как говорил сам писатель, он никогда не был эмигрантом в полном смысле этого слова, ибо в мыслях и чувствах своих всегда неизменно оставался с Россией, для него существовала только Россия. Вся жизнь его была трудным, очень часто — мучительным, но всегда бескомпромиссным поиском истины. Сын репрессированного троцкиста, он прошел через детские приемники и колонии, рано познал университеты жизни в горьковском смысле. Работал на стройках, в колхозе, на Севере, сотрудником в районной, республиканской газетах, на радио. Повороты судьбы его всегда были настолько крутыми, словно сама жизнь проверяла стойкость характера и прочность личности на излом.
После событий 1968 года в Чехо­словакии Максимов вышел из редколлегии журнала "Октябрь". После того как его отвергнутый издательством "Советский писатель" автобиографический роман "Чаша ярости" попал в "самиздат" и вызвал необычайно широкий резонанс на Западе, писатель оказался среди диссидентов, но никогда, ни при каких обстоятельствах не разделял русофобских взглядов значительной части российской эмиграции третьей волны. По сути, его вынудили покинуть Родину, но не смогли отлучить от Родины.
Не могут не восхищать твердость и последовательность Максимова-гражданина — истинно русского патриота, честного и бескомпромиссного художника слова. Факты, жестокие реалии смутных 90-х годов, трагедия России — вот что стояло в центре духовно-нравственных исканий писателя. Приспособленчество, политическую конъюнктуру, мещанское благополучие он глубоко презирал и отвергал.
В последние годы пламенная публицистика В.Максимова об острейших противоречиях и конфликтах России на переломе веков чаще всего печаталась на страницах "Правды", "Советской России" и других "левых" изданий. В отличие от многих других писателей-эмигрантов третьей, антисоветской волны, "Максимов никогда не был пленником антикоммунистических убеждений. Он обладал редким в наше время мужеством — бесстрашием перед упрямыми фактами, реальностями жизни..." (Советская Россия. 1996. № 86. С. 3).
Благородные гражданские устремления, национально-патриотические взгляды Максимова нашли яркое художественное воплощение в целом ряде его романов, повестей и рассказов, среди них наиболее выразительным и актуальным, на мой взгляд, является нравственно-философский роман "За­глянуть в бездну" — о последней любви и трагической гибели адмирала Колчака. Адмирал Полярный, как звали Александра Васильевича в светских кругах Балтийского флота, бывший героический портартурец, отведавший японского плена, талантливый флотоводец, видный исследователь, именем которого назван ост­ров в северных водах, почетный член Международного географического общества... Разумеется, ни в какие советские энциклопедии эти сведения не вошли. Зато в избытке другие, в духе антагонистических классовых оценок недавнего прошлого: "один из организаторов контрреволюции в гражданскую войну", "установил белогвардейский режим при поддержке Антанты", "опирался на местную бур­жуазию, кулачество и казачью верхушку", за что и был расстрелян...
По-человечески (вне "классового" социологизаторского идеологизирования) трагедия Колчака составляет одну из самых жутких и горьких страниц революции в России. Бывший командующий Черноморским флотом, всем известный герой Первой мировой войны, решительно поставивший перед собой цель очистить Россию от большевизма, Колчак принял в 1918 году предложение союзников организовать регулярную армию из бывших австрийских военнопленных чехословацкого происхождения.
Союзное командование рассчитывало, что популярному в воинских кругах адмиралу удастся восстановить противогерманский фронт. После заключения перемирия союзники потеряли всякий интерес к этому предприятию, а между тем Колчак стоял во главе значительной армии, которая успешно противостояла большевикам. Около 8000 чехословаков наотрез отказались воевать — они требовали возвращения на родину. И большевики выразили согласие на пропуск их до Владивостока и погрузку на пароходы, но... при условии выдачи адмирала Колчака.
Все эти подлые закулисные переговоры французского генерала Жанена с большевиками велись, понятно, в полнейшей тайне от Колчака. Жанен несколько раз давал адмиралу "слово солдата", что его жизнь — Верховного правителя России — находится под охраной союзников. В результате генерал Жанен с миссией союзников и чехословаки продолжили свой путь на восток, а адмирал Колчак был заключен в тюрьму в Иркутске и три недели спустя, 7 февраля 1920 года, расстрелян.
Роман "Заглянуть в бездну" не только документально-историческая хроника, оперирующая строго выверенными фактами и событиями революционных лет. Это яркое художественно-психологическое полотно, раскрывающее трагическую судьбу русской интеллигенции в жестоких испытаниях национального безвременья. Адмирал Колчак олицетворяет ту ее часть, которая, никогда не имея отношения к политике, даже питая отвращение к ней, роковым образом оказалась в эпицентре политических страстей и сгорела в нещадном пламени гражданского кровавого пожарища.
Колчак — представитель подлинной, высокодуховной военной русской интеллигенции, которая подверг­лась массовому террору в бескомпромиссном революционном противоборстве.
Последние, закатные дни жизни адмирала Колчака были освещены высокой любовью к Анне Васильевне Тимирёвой, которая отвечала ему нежным, трепетным чувством и трогательным пониманием. До конца, до гробовой доски верная своему избраннику (она пережила адмирала на 50 лет), Анна Тимирёва вспоминала: "Он стоял, печальный и бледный, среди всеобщей разрухи, и не было вокруг ни одной души, способной понять его или помочь ему. Он был как новый Адам после светопреставления, сорокалетний Адам в поношенном адмиральском сюртуке с пятнышком Георгиевского крестика ниже левого плеча. У него никогда ничего не было, кроме чемодана со сменой белья и парадным мундиром, а ведь ему приходилось до этого командовать лучшими флотами России. Теперь им пугают детей, изображают исчадием ада, кровожадным чудовищем с мертвыми глазами, а он всю жизнь мечтал о путешествиях и о тайном уединении в тиши кабинета над картами открытых земель. На своем долгом веку я не встречала человека более простого и уживчивого. Он был рожден для любви и науки, но судьба взвалила ему на плечи тяжесть диктаторской власти и ответственность за будущее опустошенной родины..."
Нет, Колчак не идеализирован в романе. Он активный деятель и одновременно объективная жертва кровавого безвременья. Гражданская война диктует безоглядную беспощадность: согласно законам военного времени он приказывает расстреливать пленных большевиков ("Или мы их перестреляем, или они нас"), вводит военное положение ("Если я сниму военное положение, нас немедленно перестреляют большевики и эсеры"). В этом широком, многогранном человеке удивительно прочно слились взаимоисключающие качества, свойственные, быть может, только многосложной и противоречивой русской натуре со всей полярностью ее проявлений: отзывчивая доброта соседствовала с напускной суровостью, детское упрямство — с безвольной уступчивостью, редкостное великодушие — с крайней жестокостью. В этой мятежной противоречивости и таилась колдовская притягательность глубоко русской души. Недаром все, кто знал близко адмирала, предавались ему самоотверженно, до конца, разделив с ним печальную участь...
В.Максимов пытается осмыслить глубинные причины революционного взрыва в России, и оттого его роман приобретает особый, актуальный для нашего времени смысл. "Когда вы опуститесь в самое начало, дойдете до самой сути, вы поймете, что при всей чудовищности этого вывода виноватых-то и не было. Каждый из нас в этом участвовал, — пишет он. — И большевики виноваты, и Сталин, и Ленин виноват. Соблазн равенством, чудом всеобщего благоденствия. В конечном же счете прикосновение к этому соблазну оборачивается трагедией..."
Конечно, можно упрекнуть автора в попытке как бы "примирить" правых и виноватых. Однако необходимо понять православно-христианскую мировоззренческую систему взглядов, коей неукоснительно следует писатель и в соответствии с которой строит свои умозаключения. Ведь должен же когда-нибудь нас научить здравомыслию трагический опыт собственной кровавой истории!.. Этот опыт, по мнению писателя, служит не для того, чтобы вновь и вновь разжигать и обострять трудноразрешимые социальные конфликты, чтобы не повторять ошибок предшественников: история — поучительный урок доброты, а не источник вечной ненависти, злобы и нескончаемого мщения...
Критик Владимир Бондаренко пра­вильно определил сущность гуманизма романа "Заглянуть в бездну": "Для Владимира Максимова главная точка зрения — точка зрения самого народа. Даже когда он ошибается, незачем высокомерно обвинять его, высмеивать его, унижать. Не мы ли сами навязывали народу то одну, то другую утопию, заставляли молиться на многих богов, сами при этом ни во что не веря. Мы подвели народ к бездне, а теперь стремимся отречься от него. Считаю принципиально важной эту позицию Владимира Максимова — покаяние интеллигенции перед народом, а не наоборот".
Широкоизвестный новосибирский ученый и публицист, обстоятельно исследующий историю нашего Отечества, Валерий Габрусенко в статье "Черносотенцы" пишет: "О том, что революция (в России. — В.Ю.) была не русской и вовсе не в русских интересах, в ноябре 1905 года откровенно писал выходивший в Англии сионистский журнал “Маккавей”. Правительство проявило полное бездействие, что станет понятым, если принять во внимание политические взгляды его главы С.Ю. Витте. Мало того, многие “государевы люди” даже заигрывали с революционными погромщиками. В ряде городов, и даже в Москве, губернаторы приветствовали социалистов. В Уфе губернатор ходил с красным флагом по улицам, в Чите губернатор называл социалистов “партией порядка”, в Казани губернатор обещал убрать с улиц полицию. Как это все напоминает поведение ряда партийных вельмож в 1990–1991 годах! Почти все газеты в стране имели антимонархическую (а следовательно, и антигосударственную) направленность, а их огромные тиражи обеспечивались деньгами международных банков и недалеких русских капиталистов, вроде Мамонтова, Морозова и Рябушинского. Эти чиновники, капиталисты, как, впрочем, и либеральные профессора, своими руками рыли себе могилу, в которую их тогда чуть не закопали (и все же закопали после 1917 года)" (см.: Память — Новосибирск. 2015. № 3. С. 1).
Столь же злобно, оголтело русофобски, подобно нашим нынешним западным "партнерам", вели себя и пресловутые "союзники" в годы Граж­данской войны, начавшие цепь своих предательств в России. Один из приставленных к Верховному правителю России союзнических эмиссаров французского эшелона "наблюдателей" наставляет своего младшего коллегу поистине иезуитски: "Дела этого господина, которого вы называете Адмиралом, и его ближайшего окружения интересуют меня постольку, поскольку это соответствует задачам моей страны. Даже если ему будет способствовать военное счастье, оно должно быть направлено в желательное нам русло. Любой его успех не может выходить за предусмотренные нами рамки, причем никогда и ни при каких обстоятельствах мы не смеем допустить, чтобы он забыл, кому обязан этим успехом. Его необходимо сделать сговорчивым и послушным. Если же счастье ему изменит, нам придется ускорить его конец и пойти на союз с другими движениями, но на таких же условиях..."
Понятливого французского капитана вдруг "обожгла догадка, что в мире существует сила, которая незримо стоит за спиной и генералов вроде Жанена, и стоящих за ними политиков, и даже за руководимыми этой публикой правительствами. И целая паутина этой силы дирижирует самыми, казалось бы, спонтанными людскими стихиями на земле, направляя их к какой-то никому не ведомой, но роковой цели".
Не столь наивен и Колчак, чтобы не понимать тех подлых интриг, что плетут вокруг него и его Отечества новые люциферы — "союзники". Потому-то он и связал до конца свою судьбу с роковой судьбой Отчизны, что ясно видел, какие черные тучи сгустились над Родиной. Он понимал: его борьба диктуется политическим романтизмом, реальных шансов на победу у него нет, ибо происходящее социальное безумие — это не просто бунт или даже революция, а нечто большее, судьбоносное, апокалипсическое: идет радикальная смена человека в человеке. И Россия только начало этой смены. "Ни Ленин, ни Троцкий тут ни при чем, будь они хоть семи пядей во лбу, им не дано изменить ничего в этом процессе, он протекает мимо их усилий, искусство их состоит только в том, чтобы удержаться на его поверхности, придет время — он поглотит и их, если они вовремя не успеют умереть своей смертью. В подобных катаклизмах, как при землетрясениях, нет правых и виноватых, есть только жертвы, вне зависимости от места на баррикадах. Кто бы ни оказался победителем, им придется строить новые баррикады, уже друг против друга, и так до бесконечности, после чего победитель уничтожит самого себя, и тогда конец, сумерки богов, тьма: сегодня впервые в своей истории человек восстал не против социальной несправедливости, против самого себя..."
Как видим, эта философская концепция автора не внушает оптимизма. Впрочем, писатель не претендует на роль безоговорочного прорицателя и безапелляционность своих суждений. Он лишь предлагает свою версию исторической будущности заблудившегося человечества, которому оставлен лишь один шанс на спасение: мобилизовать остаток здравого смысла, духовно-нравственных сил и воспрепятствовать всеобщему хаосу и разрушению, но не через кровь и насилие, а через всепоглощающую и всепобеждающую христианскую любовь, через искупление всех и каждого перед всеми и каждым, но прежде — перед Господом. Как знать, может, в этом и есть наша православная вера и надежда на спасение?.. Во всяком случае, божеским заповедям неукоснительно следует героиня романа Анна Тимирёва. И это одухо­творяет ее, помогает ей жить и преодолевать страшные физические и нравственные невзгоды.
"Я не сужу его убийц, они не ведали тогда, что творили, всем им впоследствии пришлось испить ту же чашу". В этом скорбном всепрощении возлюб­ленной Колчака таится непобедимая сила христолюбивой души, только одна и способная противостоять мракобесию зла и хаосу разрушения.
В самом деле, история платит сполна за деяния людей, преступивших Господни заповеди. Вот Чудновский — непосредственный расстрельщик Колчака (сам вскоре будет расстрелян в подвалах ЧК); вот Склянский, получивший приказ Ленина убить адмирала (в 1924 году снят с поста заместителя Реввоенсовета Респуб­лики, отправлен в США и уже там, спустя год, утоплен чекистами в одном из многочисленных американских озер); вот Иван Смирнов — ретивый исполнитель расстрельных приказов, казненный в 1936 году; наконец, одна из верховных головок кровавых расправ, отъявленный русоненавистник Троцкий, получивший в роковой день 20 августа 1940 года смертельный удар по голове...
Историко-философское содержание романа "Заглянуть в бездну" многопланово и многопроблемно, отнюдь не исчерпывается исторической ретроспективой (сам Владимир Максимов в письме к автору этой статьи подчеркивал, что его роман к истории имеет весьма косвенное отношение, всецело нацелен на постижение драм и трагедий современности), насыщено актуальной и вместе с тем всевечной философской мыслью, соединяющей историю России с мировой историей. Решительно отвергая американизированный образ бытия с его культом силы, суперменства, жестокого индивидуализма, наживы и бездуховности, Максимов противопостав­ляет ему исторически сложившееся коллективистское сознание, идеи соборности, общинности, всеобщего бла­годенст­вия, издревле исповедуемые на Руси.
Большевики, захватившие власть, считает автор, навязали России антигуманную схему, в корне противоречащую ее национальному естеству, и привели страну к катастрофе, вытравив из православной души русского человека основополагающие черты его национального стереотипа. В этой связи вспоминаются размышления высокопреосвященнейшего Иоанна, митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского: "Стоило поднять “железный занавес”, чтобы русский человек на собственном опыте убедился, каковы “блага цивилизации”: беспредельный цинизм и разнузданное бесстыдство хваленого “свободного мира” сегодня очевидны для любого наблюдателя, сохранившего хоть малую толику нравственной чуткости. На развалинах некогда христианских государств с помощью бесчисленных международных банков, фондов, комитетов, совещаний и организаций лихорадочно возводится уродливая вавилонская башня “нового мирового порядка”. Ее строителям давно не давала покоя Россия. Длительное время именно русская держава являлась тем “удерживающим” (вспомним слова апостола Павла!), само существование которого не позволяло осуществиться “тайне беззакония”. Крепкая вера Руси и ее мощная православная государственность служат гарантиями того, что разрушительные социальные и религиозные движения не смогут достичь своих страшных целей".
Подлинное возрождение России начинается ныне с утверждения ее национальных, духовных и культурно-исторических ценностей и традиций, с укрепления гордости прежде всего государствообразующего русского народа и его веры в будущее, что прямым образом способствует национальному и культурному возрождению соцветия других народов страны.
Философские умозаключения Владимира Максимова также тесно и органично соединяются с идеями выдающегося русского философа-патриота И.А. Ильина, который более, чем кто-либо, осознавал, что ни Запад, ни США не принесут России подлинного возрождения: никакие попытки копировать западный образ жизни, переносить приемы западной цивилизации на российскую почву не приведут к обретению национальной и государственной самостоятельности.
Жестокий прагматизм, пронизыва­ющий все поры западной цивилизации, увы, не обошел стороной и Россию: во многом обусловил трагедию 1917 года, лишив общество великой объединительной национально-дер­жавной идеи. Отсюда понятна и объяснима та безоглядная благородная одержимость, с которой взошел на свою голгофу адмирал Колчак: его жертвенность подобна святой жертвенности Христа и неотделима от общей участи русского народа, нации, государства, православной веры.
Писатель В.Е. Максимов одним из первых в современной отечественной литературе не только вскрыл подлинные причины трагедии Гражданской войны, но и пророчески указал гуманистические пути развития России в контексте судеб мирового человечества.