* * *

Событье! — липа зацвела!
                        Ну и дела!
Везде — в садах и городах
так одуряет запах липы,
что просто "ах!",
и хохот, шелесты и всхлипы.
От океанов — до пустынь,
в яслях, квартирах и конторах
махровой липы веет шорох,
витает дым...
Повсюду липа, черт возьми,
как наважденье золотое,
часов с восьми
сквозняк лишается покоя.
Под вечер в уличных пивных,
над фабрикой, за институтом
дух липы царствовать привык
с напором лютым.
А сквер брюхат —
он весь, как липовая школа,
он учится благоухать
до одури, до произвола...
Событье — липа зацвела
не понарошке —
жужжит над веткою пчела
кругами звуковой дорожки!
А сквер мохнат,
топорщится неверным цветом —
пора соцветья отряхать
по парапетам.
Сквер повторяет свой урок —
глядь: сумерки стоят на лапах —
и их завлек
цветущей липы желтый запах.


* * *

Жизнь прошла, и пора оглянуться на
сновиденья, чей алфавит уборист,
нежно вспомнить терпкие имена
юных барышень и молодых любовниц.
И втянуть ноздрями горячий дух
жаркой плоти и сырости из былого —
все они превратились в кривых старух,
ты скажи им спасибо и вспомни снова.
Этот абрис и тонкий овал лица.
Вспомни снова — все вкрадчивей и дороже
этот нежный запах горячей кожи,
что не скажешь на белых полях листа.
В коридорах редакций и совконтор
я отмерил тысячи километров,
не любил властей, и не верил в мэтров,
и ушел в себя, как в потемки вор...
Растворилась душа в запредельном мраке,
ниоткудова вырвать небесный свет,
что осталось? — только стопа бумаги
от горячей жизни, которой нет...
...А стихов не датировал — вперемежку
с жизнью, спермой, спиртом судьба текла,
и плевать, если вдруг выпадала решка
вместо задуманного орла.


НОЧНАЯ МУЗЫКА

Мы перед музыкой в долгу —
и это всей душой постигли,
когда предместье спит в снегу
и до-олго крутится пластинка.
О чем-то плачет в поздний
час под городскими фонарями,
волнует нас, тревожит нас,
как будто мы рыдаем сами.
Давно одиннадцать часов,
а музыка простая эта
отвергла безо всяких слов
постановленья Моссовета.
...И сызнова пронзит бетон
незримой связью между нами
звук, стиснутый со всех сторон
глухими темными домами...
О, музыка ночных домов
и одиноких воскресений,
сосредоточенных умов
и невеселых новоселий...
Всегда бы так — в бессонный час
пластинка за стеной звучала
и нам дарила всякий раз
немного счастья и печали.
Когда предместье спит в снегу,
как бы очерченное мелом,
мы все пред музыкой в долгу
а расплатиться не умеем...
..........................................................
..........................................................

РОДОСЛОВНАЯ МIРА

Жизнь человека — как сновиденье,
тонут окрестности в зябком дыме...
Я обрусел еще до рожденья
вместе с родителями моими...
Есть исторические законы —
чудом сплетенные год за годом
разноплеменные миллионы
стали в итоге одним народом.
Пусть называются россияне
или еще как-нибудь иначе,
Господи, дай им в душе сиянья,
ну, и по жизни чуток удачи...
Чтоб воедино душа и слово
трепетно шествовали по жизни,
чтобы, не зная умысла злого,
счастливо жили в своей отчизне.
Только когда-нибудь перельется
хоть неизвестно в котором веке
с чувством преграды и первородства
это теченье в иные реки,
Или в метельной моей России,
или в горячих песках пустыни —
новые расы, исполнясь силы,
вырвутся в новые палестины...
Этого, знаешь, не остановишь,
здесь невозможно сопротивленье…
Как говорится, Москва—Воронеж,
недогоняемые поколенья…
Сколько б ни складывалось историй,
каждая к новому подстрекает…
Вот родословная, из которой
все человечество истекает…


ГЕОПОЛИТИЧЕСКОЕ

Европа рушится на страшном сквозняке,
но входит ласточка в смертельное пике,
и крылья острые в небесном вираже
свистят, пронзительно аукаясь в душе.
Гуд бай, Америка, звучит последний стон,
но машет крыльями прекрасный махаон,
поникли усики, ободрана пыльца,
а жизнь не понята с начала до конца…
А что политика? Искусство врать красно?
Но рвутся сумерки в открытое окно,
и жизнь таинственна, как тихий разговор,
прелестна женщина, все остальное — вздор.
Не дай нам, Господи, пропасть во тьмах времен,
где машет крыльями последний махаон,
но в бездне времени аукается стон,
что ты к забвению навеки осужден…


* * *

 Мне снился сон —
                   средь бела дня
душа отделена от тела,
и сквозь меня
сама вселенная летела...
 Сквозили нервы на ветру,
и розовые альвеолы,
хрипя от боли,
вступали в звездную игру.
 Все это — сон.
Он выплеснулся полной чашей —
вечерний звон
над жизнью бедной и пропащей...
 Какой резон
хрипеть по храмам и вокзалам:
жизнь — это сон,
спаленный атомным пожаром!..
 Я знаю все,
что можно знать о жизни нашей,
такой чудесной и горчащей,
что от стыда горит лицо.
 Но это — сон,
пусть и исполненный страданья,
которое — не оправданье
тем, кто бесславно вознесен.
 Жизнь — это шок,
и этим нестерпимым шоком
твой рок тебя насквозь прожег —
колючей проволокой под током.
 ...Жизнь — вечный сон,
пронзительно-невыносимый,
он пролетает легче дыма —
ты этим дымом унесен...
 И в унисон
летит, вселенную измучив,
тот страшный сон,
какого не предвидел Тютчев...


* * *

Проиграли Третью мировую —
мирную холодную войну...
Вечный бой, проигранный вчистую,
потянул отечество ко дну.
Волею чиновника и вора
чаша скорби выпита до дна,
серым прахом русского позора
рухнула Берлинская стена.
Это освятить бы надо одой:
справедливость — нету ей цены!
Только как платить чужой свободой
за крушенье собственной страны?
Все тип-топ, тяп-ляп и шито-крыто,
челюсти хрустят на целый свет:
это наспех хавает "элита",
торопясь с фуршета на фуршет...


* * *

Хорошо посидеть на дворовой скамейке,
просто так — ни куда, ни зачем,
хорошо поседеть, не считая копейки,
как считает скупой казначей…
Хорошо, что душе до скончания века
незнакомы покой и тоска,
хорошо, что над бренной судьбой человека
так бесцельно летят облака.