Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Книжная полка Эмиля Сокольского


Дмитрий Рябоконь, «Русская песня»
Екатеринбург — Москва, «Кабинетный ученый», 2014

Имя Рябоконя я (как многие) узнал благодаря биографии Бориса Рыжего, с которым Рябоконь был хорошо знаком. Ничего не поделаешь, об этом нужно сказать: факт моей «читательской» биографии! С уходом из жизни Рыжего и его друзья-приятели как-то переместились в моем сознании в разряд легендарных личностей. И вот — книга Дмитрия Рябоконя. Насколько она стоящая?
Мои сомнения улеглись при чтении первого же стихотворения. Сразу проявились культура письма, техническое мастерство, умение пользоваться единственно необходимым словом, легкий, какой-то «свойский» юмор с явным уклоном в балагурство. В общем, мне открылся поэт живой и, как я предполагаю, избежавший периода ученичества (отсюда — свобода письма и предельная раскованность). И — преданный поэтическому слову («В нем кровь моя. Мое сердцебиение», — так он говорит о собственном стихотворении, листок с которым держит в руках), — недаром в книге встречаются интонационные отсылки к русской лирике XIX века (к слову: у Рябоконя каждая строка начинается с большой буквы, что было в поэзии того времени обязательным) и даже отсылки к старым песням («Пусть счастье не дается дешево —/ Я не ищу себе иного», вторая строка — из утёсовской «Лунной рапсодии»; «Гаснет в тесной буржуйке огонь» — это «В землянке», — наша фронтовая классика). Есть и трогательные христианские мотивы, и любовная лирика, вот как пример — стихотворение-мольба:

Обожаю тебя от макушки до пят,
Но, поверь, если что-то я сделал не так,
Не топи меня больше, как топят котят,
В одиночестве, переходящем во мрак.

Ты пойми то, что я — это все-таки ты,
Но и ты, соответственно, все-таки я,
И твои, наилучшие в мире, черты
Проступают во мне сквозь тоску бытия.

Но есть у книги и вторая сторона. Да, понятно, что поэт вправе, если это для него органично, надеть на себя маску запойного алкоголика и завзятого распутника. Но все ли стихотворения следует помещать в итоговый сборник? Ну хорошо, не вижу ничего отталкивающего в строках «Я люблю здесь бухать и курить…», бывают даже весьма утешительные стихотворения, объясняющие доходчиво, почему пьяному человеку трудно держаться на ногах:

Человек, не державший в руке
Ничего тяжелей стакана,
Тот, который в крутое пике
Регулярно уходит спьяну,

Иногда на плечах Небосвод,
Звездный купол огромный держит,
Подменяя титана. За год
Где-то раз двадцать пять. Не реже.

Однако некоторые стихи уместней читать в кругу мужской подвыпившей компании, вышедшей покурить. От слов «Одни педерасты, одни педерасты» (о просмотре передачи на религиозную тему), от признания в том, что «клеить бабье неохота,/ Словно стирать носки») автор легко переходит к рассказу о том, как он пришел в литературный клуб, где «барышни до палки падки» и… нет, дальше я не в силах цитировать, поскольку даже в моем отзыве, который, я понимаю, увидят немногие, эти откровения с демонстрацией «материально-телесного низа», слышанные мной еще в тринадцати-четырнадцатилетнем возрасте, воспроизводить неприятно. Я понимаю так: если в поэте происходит борьба света и тьмы, то написанное в затмении не обязательно сохранять для истории. Отечественную литературу это не украсит. Впрочем — еще одно стихотворение Дмитрия Рябоконя — именно об этом:

— Как живется в загробных мирах? —
Я спросил у загадочной кошки.
— Да почти что как в наших краях,
Но отличья мешают немножко.

— В чем же разница заключена
Тех миров от знакомой всем яви? —
И мяукнула тихо она:
Нет возможностей что-то исправить.



Евгений Таран, «Книга улиц»
М.: «Воймега», 2014

Эти стихи лишний раз доказывают, что ирония, в отличие от юмора, не оживляет, не просветляет жизнь и не является залогом внутренней свободы; она словно бы заточает человека в четырех стенах, где, может быть, защищает от душевного неблагополучия, от «переживания всерьез» по поводу житейских бессмыслиц. В книге Тарана полно иронии — но иронии усталой и будто никому и ничему не противостоящей: нечему противостоять, — лучше просто сеть и покурить. «Посидим покурим навсегда./ В мире подвенечная вода./ В мире исчезает целый день./ В мире замерзает белый цвет./ В мире ничего такого нет…» Правда, образы в стихах встречаются — наверное, в силу необходимости отдавать дань поэтическому мышлению, — но перо автора выводит их как-то лениво и безнадежно:

Когда в водосточных трубах завоет тоска,
Аккомпанируя звуку разбитого дня,
Больше не будет следов и не будет песка.
Что-то другое разъединит тебя и меня. <…>

Таран — скорее антипоэт: он настойчиво демонстрирует нам «исчерпанность», «ненужность», бессмысленность художественного письма и хоть какого-нибудь сюжета; сюжет для него — это то, что он видит и проговаривает, избегая оригинальности:

Девочка с желтыми листьями,
Напишу про тебя только три слова:
«Девочка. С желтыми. Листьями».

Впрочем, бывает и так, что у стихов Тарана меняется настроение; если в одном он скептически отмахивается от радостей городского лета («Каштаны цвета резины/ И реки вкуса бензина»), то в другом на несколько мгновений включает фантазию; только успеваешь оценить: вот они, образы! — как все завершается опять же скептически:

Каждую ночь люди падают в небо.
Бродят на ощупь в оливковых рощах.
Каждую ночь люди падают в лето,
Во сне повторяя начало куплета.
А лето земное поспешно проходит.
Оно превратится во что-то такое, мелодии вроде.

Вот именно: не мелодией, а чем-то вроде. То есть мелодия — тоже повод для иронии.



Дмитрий Полищук, «Мастер пения»
М.: «Воймега», 2014

Автор убежденно придерживается традиции, он всегда помнит о предшественниках — что накладывает заметный отпечаток на его стихи: в них постоянные переклички — с античностью, с восточными мотивами, с японскими миниатюрами, с раешником… И все время хочется уловить: а где же сам Полищук, не оглядывающийся на «мастеров пения», не тяготеющий к стилизации? На мой взгляд, этот автор интересней всего в звукописи — она у него не служит самоцелью, а придает стихам живое, теплое дыхание, — взять хотя бы строчки, в которых шумит море: «И вал ерошит камешки: — Волошин» (о Коктебеле). «Не о телесном в тоске/ в полдень отвесный лета/ из вереска на песке/ жгу костерок для света…» Да, спору нет, есть чудесные строки, но в целом книгу я воспринимаю как подступ к чему-то более значительному: как раскачку, разбег, собирание сил. Одно у автора, скорее всего, останется счастливо неизменным: чувство юмора и самоирония; как пример — вышучивание собственной неподдельной злости и досады — миниатюра из цикла «Ты завтра»:

Поехал на Павелецкий вокзал
тебя у поезда перехватить.
Знамо дело, протоптался, прождал,
изматерился весь, — вот ведь, ить-ить! —
могла б позвонить, сказать «проводи»,
время сказать, вагон, а то туда
я, сюда по перрону... Злость в груди,
и мерзлая в душу хлещет вода.

Иногда, правда, задаешься вопросом: а может, торжественная архаика его Оды («Привет вам, хоры цикад!/ Моря мерные речи!») и «Трилистник Боратынский» — не рассчитаны на читательскую улыбку? Чему же тут улыбаться, если, пишет автор, «как я не встретил в поколенье друга,/ читателя в потомстве не найду»?
Но, я вижу, автор стоически улыбается. Значит, и я улыбнусь в открытую.



Александр Беляков, «Ротация секретных экспедиций»
М.: «Новое литературное обозрение», 2015

Легче всего, конечно, опираться на то, что истоки поэзии Александра Белякова — в обэриутах; что хорошо заметно его родство с Леонидом Швабом, Фёдором Сваровским и т. д. и т. п… Один рецензент даже заявил о стихах Белякова: мол, нечто подобное мы уже проходили. Понятное дело, любой поэт существует не в безвоздушном пространстве, можно его сколь угодно сравнивать и сопоставлять с другими; но я попробую сейчас, не делая этого, сказать несколько слов о моем собственно прочтении «Ротации…»
Название книги нам открыто говорит о неких «секретах», которые хочет «раскрыть» автор. В ней, кстати, обнаруживаются еще и «секретные господа», заседающие под землей, и «секретный цирк», настраивающие нас на необычное, ирреальное, — может быть, сюрреалистическое и даже абсурдное. Все это, действительно, есть в любом стихотворении сборника, каждое из которых «подсматриваешь» через какой-то — ну, конечно же, секретный — объектив, причем находясь в состоянии измененного сознания и про себя думая: ну и ну! Картины если не обездвижены, то медленно проплывают в полной тишине, — настолько медленно, что каждую важную деталь (второстепенных деталей в стихотворениях нет) успеваешь фиксировать и осознавать как факт. По сути дела, автор дает нам невероятные кинематографические фрагменты — чего даже и не скрывает; в самом начале книги — прямое на это указание: «и по траектории винтовой/ раздвигая сумерки головой/ как дрейфующая эскадра/ гость уходит за рамку кадра». Еще из важных проговорок автора: гуляя по Риму, он называет этот город «нашествием картинок»; глядя на бегущие тени, думает: «будто разом хочет развалиться/ стиснутый пейзаж»; передавая нам очередное «секретное» сообщение, «секретные» сводки в виде мелькающих кадров, «сожалеет»: «но некому соединить пейзажи». Очень беляковские слова! — ведь многие стихотворения поэта (большей частью — рифмованные) и есть «пейзажи», стиснутые им обычно всего в восьми строках, разбитых на две строфы. Каждая строка-«сообщение» — самодостаточна, — то есть будто бы может существовать сама по себе (разумеется, есть и исключения), — тем более что — оснащена звуком (и даже такое встречаем: «звучание вытеснило значение/ значение выписало лечение», — все правильно: иначе как бы родились такие, например, строки: «рощи не ропщут/ поля не болят/ реки блаженно рекут», «в небесах расцветает петиция птиц», — примеры можно продолжать). Математик по образованию, Беляков впускает в свои стихи не только свою, но и другие точные науки, сопрягая их с человеком и с явлениями природы: то там, то здесь в стихотворениях мелькают упоминания жидких и газообразных веществ. Несколько рассудочный, порой мрачноватый, а то и «черный» юмор «с серьезным лицом» («пикник в аллее безголовых женщин…», «опять расстрелы в доме престарелых…») смягчается иронически-старомодными восклицательными интонациями («да здравствует блистательный покров/ пирующий над мертвой сердцевиной!») или образами в духе имажинистов-эгофутуристов («ум на печи, а сердце на крючке»).
Что я хочу всем этим сказать? Стихи Александра Белякова — приглашение в иную, фантастическую реальность (а что, наши сны, наши фантазии — не реальность?). Но зачем все это затеяно? Ищу строки, которые вернее всего дадут ответ.

слоны груженные мышами тонули в метрополитене
канализация была назначена водопроводом
ослепшие отцы рвались в кинотеатры <…>
так повсеместно побеждая смерть
жизнь продолжала подготовку к смерти

Пожалуй, так: создание Беляковым своего словесно-образного мира, своего театрального зазеркалья — его способ противостоять несуществованию, ежеминутно исчезающей «первой реальности», лишенной н е в е р о я т н о с т и, его способ «ответить музыкой на ужас» небытия («небытия» не обязательно в физическом смысле).

со дна слепого естества
поднять безмолвные слова
тугой редут из них составить
слезой срастить и петь заставить

И если «вместо песен одни осколки», то, соединенные вместе, эти осколки очень даже живо, ладно, заинтересованно друг в друге взаимодействуют. «И сны раешные все дороже»! — признание, которое мы находим в самом начале книги.



Ольга Михайлова, «Все перемешалось»
М.: «Вест-Консалтинг», 2015

Видимо, источник вдохновения для автора — японские миниатюры; но число строк автором не продумывается: хокку? танка? — нет, ни к тому, ни к другому эти миниатюры не привязаны. Стихотворение может состоять из одной строки, а может из десятка строк. И что бы там ни говорили о том, что «женская» и «мужская» поэзия — выдумка, — у Михайловой вполне ясно выражено женское звучание. И это очень хорошо. Оно обнаруживает себя в некоторой по-детски наивной непосредственности: «Меня преследует дурной сон — действительность»; «Если накрыла волна, это не означает, / что она намеревалась утопить. / Она хотела тебя окрестить, / немного не рассчитав силы». Угадывается «метафорический» потенциал автора; мы сталкиваемся с неожиданностью в самом, на первый взгляд, простом и понятном. («В необычном — часто самое заурядное. / Но жемчужину отыщешь там, где и не ждешь». Конечно, не все стихотворения ровные. Иногда замечаешь инерционность, когда горячее чувство подменяется игрой в стиль — который довольно скоро становится знакомым: «Из-за тебя в моей душе полный бардак. / Приходи и наведи порядок!»; «Не уйти… / Словно кто-то держит за подол платья»; «Бесцеремонно задев мое крыло, / ты проходишь мимо». Замечательно — когда лицо автора открывается, особенно в последнем разделе — «Там, где живет моя душа»; Михайлова «выпрыгивает из своих афористичных замыслов и старается передать живейшие впечатления от своих путешествий. «Стоило мне уехать, / как в Таллинне пошел снег, подморозило. / Сказка пришла в город без меня».
В общем, дневник милой, романтичной и одаренной девушки — незаурядного автора с большим потенциалом.



Александр Вепрёв
 «Мой взгляд не сгибается в локте, или Случай с Шаляпиным»
М.: «Вест-Консалтинг», 2015

«Рыцарь верлибра» — так назвала автора критик и писатель Елена Сафронова. И я с ней согласился, прочитав первые две страницы книги: цикл «Нарисовать этот мир» (верлибр в шести верлибрах).

Лист оторвался от ветки и улетел в небо,
но не оторвать его от этого мира,
как не оторвать волну от спокойного моря…

И в таком духе все остальные пять трехстиший. Но дальше идет то, что названо автором «стихотворениями в прозе». Только что это здесь означает — стихотворения в прозе? Длинные разговорные монологи — не важно, реалистические или сюрреалистические, но имеют ли они отношение к поэзии? Скорее всего, это какой-то иной жанр, и ему нужно найти свое название, как творениям Льва Рубинштейна. Чтобы прочесть всю книгу, требуется большое терпение. На помощь мне приходит лишь юмор автора; вот его герой на сочинском взморье, куда приезжают толстые Кошельки. В общем, ради таких интересных образов: имиджевые очки на глазах, девушка, которая брызгает смехом, нищенка, у которой пальто с двумя болтающимися пуговицами, словно оторванные от действительности глаза, — я и прочитал Вепрёва.

Бывает, что Кошельков сопровождают
высокие длинноногие спутницы-секретарши или девушки
из фирмы эскорт-услуг… Девушки похожи на цапель
(Цапли привлекательны и похожи на девушек
из фирмы эскорт-услуг). Девушки-цапли
ходят на двадцатипятисантиметровых каблуках,
как на шпильках.
Некоторые спутницы ходят в одном чулке в сеточку.
При ходьбе из-под короткого платья выглядывает
подтяжка для одинокого чулка, она висит, подергиваясь,
как язык собаки, измученной жаждой…  Что касается платья,
то легким движением руки платье может превратиться
в элегантные шорты...

Ну а так — я полагаю, что либо поэзия, либо проза; либо поэт, либо прозаик. Рыцарь верлибра? — кому как видней.