Я — редактор курсовой стенгазеты. В упоении от должности публикую стихотворение нашей курсовой поэтессы — о ее свидании с любимым на садовой скамейке.
По факультету мгновенно разносится ликующий вопль:
— Порнуха!
Газета снята. Я вызван на заседание факультетского бюро комсомола.
В голове — почти автоматически — речь, покаянная и славящая свободу слова. Рядом со мной — Ира Рубанова (наш курсовой комсорг), она тоже виновата. За столом — руководство.
Виноградов дает мне слово: "Боль. Обида. Слезы. Свет…" — разве не порнография?
Никогда я не каялся так вдохновенно! Свет в конце стихотворения вытеснил тьму ночной скамейки! Я, увы, поддался, думая, что это любовь…
Пауза… Все молчат. Виноградов берет дело в свои руки:
— Ну, ты хорошо объяснил нам свою ошибку. Однако и у нас есть что сказать. (Тихонько.) Суровец, давай.
В безукоризненно идейной речи Суровцева было все: и партийность, и боевитость, и ответственность… Только ни единого упоминания обо мне…
По окончании заседания я поймал улыбку Суровцева.
Он сказал такое, что я пошатнулся:
— Ты что делаешь летом? Хочешь, посотрудничаем в "Литгазете"? Я там на практике.
— Ой… — Слова застряли у меня в горле. — Я иду в турпоход… С Мельчуком… В Карпаты… А посотрудничать бы… конечно…
— Хорошо. Иди в поход. С Мельчуком. После каникул вернемся к вопросу. И посотрудничаем.