Это как облако — прямо с вершин —
И по низинам, над самой рекою, —
Рокот утих, — что совершим?
Чье совершенство опять беспокою?

Чье низверженье — прямо с высот,
Сразу со звезд — на осеннюю землю?
Ты подожди — это пройдет,
Главное — то, что внемлю и приемлю

Все без остатка — в сонме начал,
В лепете капель и брызг новоселье, —
Кто позабыл? — что повстречал?
Это терзало с утра, как похмелье, —

И прорвалось — и заполнило мир,
Сердце подъемля, как полную чару, —
В ропоте лир гулок и сыр,
Миг сотворенья подобен лишь дару!

Это утопия — кто повторит
Щебет пичуги раскатисто-звонкий?
Кто говорит? — сад говорит! —
Весь он дрожит под лазоревой пленкой.

Это немыслимо — выдержит кто
Эту как с неба упавшую ласку
Счастья, которое пережито,
И для умов непосильную встряску?

И началось — и, примирен
С этой клокочущей гущей наитья,
Прямо с постели — сразу на склон:
Вот оно, вечное чудо открытья!

Дать речи вылиться — и выситься за ней
Гигантом в мареве долинном,
В пристрастьях путаясь, как в месиве корней,
По расплывающимся глинам,
По чернозему, по солончаку,
По травам, вышедшим с повинной,
Покуда бед с избытком на веку,
Брести сквозь посвист соловьиный,

Чтоб эта летопись погибнуть не могла,
Как западающие ноты —
И нарастающая звукопись вошла
В твои высокие частоты,
В твои заветные, святейшие места,
В твои тишайшие страданья, —
Дать строю зрение — и чуять неспроста,
Что в этом — жизни оправданье.

Форточке, марлей завешенной, —
Ветру служить окариной,
В лености, с мятой замешанной, —
Вести зудеть комариной.

Власти сменяться по-прежнему —
Зноя, дождя через силу,
Лепету веток прилежному —
Лета напруживать жилы.

Честного, страстного, лестного —
Сколько угодно, пожалуй,
В хаосе говора местного
Бледен словарь обветшалый.

Солью предания устного
Сдобрена правды приправа,
Сока подобьем капустного
Кажется времени слава.

К локтю поспешно придвинется,
Чтоб укусить побольнее,
Все, что вовек не разнимется,
Что вечеров мудренее.

Вот и гадай, неприкаянней,
Чем залетевшая птица, —
Будет ли впредь обтекаемой
Ночь в поливальной водице.

Вот и суди, огорошенней,
Чем подневольный свидетель, —
Будет ли вправду непрошенной
Речи твоей добродетель,

Если по нраву язычеству
В сумерках шастать бездомных —
И не смущает количество
Слов обнаруженных темных.

Где песня твоя, скажи?
Покуда луна в зените,
Узлами наитья нити
Чутья с житием свяжи.

Бросаясь в глаза, как встарь,
Пускай они в небе вьются,
С моим забытьем сольются,
Пробьются порой сквозь хмарь.

Вслепую ли ты сомкнешь
Литые разлуки зверья?
Утраченные мгновенья
Шутя ли теперь вернешь?

Так, значит, еще кружи
Над глушью своей, над блажью,
Прозрев сквозь чужбину вражью
Блаженные рубежи.

Куда спешить? — в садах просторней стало,
Природа медлит, — что ей возразишь?
Исчезли тени — этого ли мало? —
И ты поймешь: вот утренняя тишь.

Есть место всем — и листьям под ногами,
И деревам в недавней наготе,
И этим дням, юдольными кругами
Ведущим нас к невидимой черте.

Лишь тучи, к югу чувствуя влеченье,
Туда стремятся, — прихоть их пройдет —
Хрустальный стон со вздохом облегченья
Оконце потайное разобьет.

И все, что было скрыто пеленою,
Предстанет перед нами наконец,
Глаза слепя своею белизною,
Чтоб отозваться в трепете сердец.

И, солнце нескончаемое славя,
Блаженствует и плачет птичий хор —
И ты теперь задумываться вправе,
Зачем тебе дарован сей простор.

Окат горы нетороплив —
И запинаясь понапрасну,
Мы ощущаем ежечасно
Пастушьей песни перелив.

Когда бы выбрал я приют,
Сюда надолго возвращаясь,
То, стольких таинств причащаясь,
Услышал: вновь ее поют.

У тех, кто понял и прозрел
Для понимания такого,
Ключи желания людского
Ты отобрать бы не посмел.

Мне остается только ждать
И только верить исступленно
В разумность горного наклона,
Где скалам некогда рыдать.

Утешь, умеючи постичь,
Опричь нетронутой кручины,
И тех, кто грезил беспричинно,
И тех, кто слышал некий клич.

И, раздувая паруса,
Уносит ветер безутешный
С неумолимостью поспешной
Береговые голоса.

Я на холмах — и воздух обомлел
От цепкой сухости растений узловатых,
И юг насупился, и запад заболел,
Весь в шрамах оспенных и в пятнах розоватых.

И запах косвенный, какой-то непрямой,
Полыни скученной, всклокоченной, шершавой,
Обвившей склоны сизою чалмой,
В округе носится с усмешкою лукавой.

Проснулся ветр — небесный гуртовщик,
Рожок пастуший пальцами сжимая, —
И заметался, и невольно сник,
Наверно, что-то понимая.

Уже смеркается — и тычется волна
Однообразно и лениво
Туда, где в готские шумели времена
Племен смешавшихся широкие разливы.

Кто знает, жив ли он, угрюмый сей истец,
Вернуть задумавший покой подземных залов,
Германский гном, потомственный кузнец,
Камней сверкающих хранитель и металлов.

А на земле всему дивимся мы,
Что в нашей памяти иль в сумерках таится, —
И время движется неспешно за холмы,
И к звездам тянется, и в музыке струится.

Не осталась игра игрой,
Как бывало еще вчера, —
За Святою встают горой
Неоправданные ветра.

То-то будет еще клонить
Седину на холмах полынь —
Только некого нам винить,
Если чувствуем лунь да стынь.

Придорожный хохлатый куст
Запыленным тряхнет вихром —
Да тревожный взметнется хруст
Вслед за птичьим крутым пером.

И кому мне сказать о том,
Что я вижу вон там, вдали,
На откосе застыв пустом
Киммерийской сухой земли?

И туманным блеснет стеклом
За толпой фонарей в угаре
Влага — та, что, кичась теплом,
Не закрылась плотней от хмари.

Берег вытерпит всякий хлам —
И расширенными зрачками
В хмури выхватишь здесь и там
Все, что брошено снов клочками.

Ни за что не желаешь ты
Подчиняться пустым приказам
Тех, кто с маху провел черты
Под пристрастьем к округлым фразам.

Не уступишь ты в этих днях
Никому — ты один в пустыне,
Мир почиет на свежих пнях,
И не ведаешь ты гордыни.

Не отдашь ты своих земель
Никогда — ни к чему соваться
В неизведанное досель,
Чтоб от гнева потом скрываться.

И осталось тебе, смутясь,
От реки протянуть ступени
К тем, кто кровную помнит связь
С тем, что наши настигнет тени.

Узнаешь ли скитаний огни,
Различаешь ли нынче хоть малость
Этих лет, что с тобой искони,
Ну а с ними печаль и усталость?

Не влекут они больше — вотще!
Может, кровь разогрев по старинке,
Выйдешь к морю в шуршащем плаще
По широкой, хрустящей тропинке?

Все, что вспомнишь, свободно твердя,
Может, все же приветишь нежданно —
То ли шум проливного дождя,
То ли с неба упавшую манну?

Может, все-таки встретишь еще
То, что время, косясь, пощадило,
Чтобы тяжесть легла на плечо,
Но ничем тебе впредь не вредила?

Скажешь нежности: ты-то со мной! —
Свежесть ветра, безумье, безлюдье,
Все, что молча прошло стороной,
Чернокнижья корявые прутья,

Запах сонный, сиреневый вал,
Что обрушивал страсти лавиной, —
Все, что в юности все же знавал,
Что спаслось — и явилось с повинной.

Считанные минуты,
Считанные часы —
Для непогоды, смуты —
И вековой красы.

Все на пути омыто
Влагой с дневных небес
Вот и довольна свита
С вестью наперевес,

Честью древесной, грустью
О золотом былом,
Где протянулся к устью
Впалой реки излом,

Где посреди растений
Знаешь о том, что жив, —
И от пустых ступеней
Медлит уйти отлив,

Где далеки от сути
Мысли — и, видит Бог,
Рати ночной и жути
Старый открыт порог,

Но и тогда, пожалуй,
Вздох или гнев сдержи,
Выплеск тоски немалой
Нитью страстей свяжи.

С таинственностью, видимой везде,
Где луч коснется почек и побегов,
Без наспех приготовленных ковчегов,
Радений при свече иль при звезде,
В своем уединении земном
Встречаться я привык ежемгновенно —
И все, что я приемлю, незабвенно,
И радость есть в дыхании дневном.

Всему, что в тягость ныне, смутам всем
Доверчивей, быть может, удивимся —
И с этой неизбежностью смиримся,
Когда весна вернется насовсем, —
И вижу я — мы снова средь земель,
Где с волей воедино покаянье,
Покуда примиряем расстоянье
С надеждой, вырастающей отсель.

Кровь звезды под ногтями эпохи
Да петляющий в сумерках след
Всех, кто шел — при царе ли Горохе.
Или позже — сквозь изморозь лет.

Пожелтевшему старому снимку,
Поседев, удивись и пойми —
Там плеяда былая в обнимку,
Всех моложе, одна меж людьми.

Свитера на локтях прохудились,
Но четыре судьбы поднялись
Из оков, что всегда находились
На земле, где мечты не сбылись.

Вот и прожито время ночное,
Что само за себя говорит, —
Но извечное пламя свечное
Наши лица еще озарит.

После ночного дождя
Ветви растений упруги,
Что-то о росте твердя,
Звуки сгустились в округе.

Радостен каждый намек
Почек — на зелень в апреле,
Почвы разбухший комок
Верен поставленной цели.

Кто же ты здесь — и зачем
Смотришь на юные всходы,
Миром поддержанный всем
В годы людской непогоды?

Светом от смуты спасен,
Временем принят особым,
Слышишь, как будто сквозь сон,
Все, что случится за гробом.

Сбудется все, что порой
Странной казалось мечтою
В дни, где распахнутый строй
Был золотой правотою.

Вот она, суть естества,
Нить путеводная смысла,
Память, где зреют слова
И зарождаются числа.

Что же ты вновь, как и прежде, тревожишь
Душу мне, время ночное?
Может, и нынче поддержишь и сможешь
Сердце насытить весною?

Нечего ждать мне поблажек от яви —
Все-то она выжидает, —
Значит, по-своему действовать вправе
Тот, кто живым сострадает.

Некогда помнить мне зло и обиды,
Всех обходя стороною, —
Пусть на пути я и видывал виды —
Имя повсюду со мною.

По ветру, други, рассеяно племя,
По миру, братья, — плеяда,
В почву заветную брошено семя
Певчими в дни звездопада.

Пламя поднимется вместе с листвою,
Мертвые встанут с живыми,
Знамя расплещется вслед за молвою,
Снами пройдет грозовыми.

Стремя нащупают узкой стопою
Вестники света с востока —
Значит, и мы небывалой тропою
К ясному выйдем истоку.

Вытяни руки, замри,
Приподнимись и взлети —
Сверху на землю смотри —
Вот она, как ни крути,
Вот она, как ни кори
Этот наивный уют —
Вот она вся, говори
Просто, как птицы поют.

Все-то с тобою не так —
Влаги ли в поле глоток,
Страсти ли вспыхнувший знак,
Вести ли в небе виток, —
Нет, не ворчи, погоди,
Повремени, отдышись, —
Все, что теснится в груди,
Высказать людям решись.

Выносив это давно,
Выразить это сумей, —
Пусть это с тем заодно,
Что откровенья прямей,
Пусть это с тем, что внутри
Круга, в котором заря, —
Вот оно рядом — бери,
Миру скорее даря.

Беседы с вами я не прерывал,
Хотя молчал я на людях годами, —
Но то, что пел, что видел под звездами, —
Господь свидетель — я вам отдавал.

Столичный бред я с вами разделял
И лихолетья кухонные бденья,
Но, вынесший бездомные раденья,
Свой дар я никогда не распылял.

И выжил я — а что же вы теперь,
Кого еще в потемках проглядели?
Не вы ли привечали, но хотели,
Чтоб, обогревшись, вышел я за дверь?

Уходит дух высокий из Москвы
С эпохою в озоновые дыры,
Уходит век, — в знакомые квартиры
Приходит быт с ошметками молвы.

За что же мне ее благодарить?
Не я ли проходил сквозь эти стены? —
О нет, все то, что было драгоценно,
Впиталось в кровь, учило говорить,

И речи, и природному чутью
Дало возможность редкую развиться, —
Катись, яйцо, — ведь блюдцу не разбиться —
Разлейся, свет скорбей, по житию.

Отзовется ли эхо вдали,
Шевельнется ли слово в гортани —
Это все-таки, друг, от земли
С дорогими, как прежде, чертами.

Это все-таки, брат, от любви —
Не ее ли присутствием живы
И брожение света в крови,
И души золотые порывы?

Это все-таки, друг, от небес —
Не такими ли виделись всюду,
Где восторг, отыграв, не исчез
И осталась надежда на чудо?

Это все-таки, брат, от судьбы,
От листвы, от весны у порога,
От звезды над водой, от мольбы,
От щедрот, ну а значит — от Бога.