Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»



ДЕНЬ ЗАЩИТНИКА РОССИИ



АЛЕКСЕЙ НОВГОРОДОВ



НОВГОРОДОВ Алексей Викторович родился 12 апреля 1961 года в Подмосковье. Служил в воздушно-десантных войсках, затем двадцать лет — солдатом правопорядка, от слушателя Московской высшей школы милиции МВД СССР до руководителя подразделения центрального аппарата МВД России. Участник Первой и Второй чеченских кампаний. Был ранен. Полковник милиции, отмечен многими наградами. Участник Всероссийского совещания писателей, пишущих на военную тему, состоявшегося в 2015 году в Переделкине. Единственный в России человек, награждённый четырьмя орденами Мужества (1998, 1999, 2000, 2008).


БОЕВАЯ МАШИНА
“ЖИГУЛЁНОК”



РАССКАЗ-БЫЛЬ


“Жигули” обзывают чудом советского автопрома с иронией, а зря. Ещё в не такие уж и далёкие времена “жигулёнок” был показателем успешности его владельца и пользовался большой популярностью. Упрекнуть трудовую ло­шадку XX века можно только в городах да посёлках с дорогущими коттеджа­ми, где асфальт не изрыт воронками от фугасов, где можно пожаловаться на отвратительную работу коммунальщиков, где автосервис совершит любой ка­приз с самой навороченной иномаркой. А жигули — это моделист-конст­руктор”, не видевший автосервиса более четверти века, ремонтируемый на коленке в любых условиях подручными средствами. Вот и бегает наш “жигу­лёнок”, осваивая дороги, улицы и переулки, куда не ступала нога в лакиро­ванной туфле и не въезжало колесо иномарки.
Для передвижения по военным дорогам лучше, конечно, использовать “уазик”, а ещё лучше — БТР, но они никак не способствуют выполнению разведывательных задач операми УБОПа, засовывающими свой нос во все уголки полыхающей Чечни для получения оперативной информации о бандитах и их пособниках, о совершённых преступлениях и готовящихся терак­тах, о пленниках и заложниках. А также любых других сведений, которые хоть на день приблизят мир на некогда гостеприимном Кавказе. Местные жители давно уже облюбовали “жигули” из-за их доступности, дешевизны и ремонтопригодности, что очень важно для разоренных войной, выживаю­щих в тяжелейших условиях мирных тружеников, поднимающих мозолисты­ми руками непростое хозяйство воюющей Чечни. Не всегда поднимется ру­ка даже у озверевшего в лесах чеченца ахнуть под мчащимися “жигулями” фугас — велика вероятность погубить некогда уважаемого им человека. Ве­лики на Кавказе кровные связи. Вот и снуют по дорогам “жигулёнки”, то до невозможности перегруженные хозяйственным скарбом, то до беспредела за­битые пассажирами, то с комфортом везущие убелённого сединами старика. Но обязательно с наглухо затонированными стеклами.
Либо быстро вернуться, либо не возвращаться по дороге, по которой приехал, — эту заповедь надо впитать с молоком матери каждому оперу, как “Отче наш”, мотаясь по совершенно недружелюбным и часто враждебным селам, где каждый норовит схватить тебя и растерзать, и уж в случае выс­шей любезности — всадить автоматную очередь в спину. И только вдруг, как чудо, кто-то, поверивший тебе, рискуя жизнью, сунет клочок бумажки с ин­формацией, которой ты очень ждёшь, а ещё больше ждёт, что ты полу­чишь её, томящийся в зиндане пленник. И вот ради этой самой записки, на­рушая все правила безопасности, несёмся мы с моим заместителем Долговым Серёгой в Урус-Мартан, опережая саперную группу, прикидываясь местны­ми жителями, полагаясь лишь на то, что наш автомобиль ничем не отлича­ется от сотен таких же затонированных и мчащихся на предельной скорости чеченских “жигулей”.
Ранним утром разбудил меня Гена Мордвин и доложил, что Умар из Урус-Мартана срочно хочет со мной встретиться. Я не боялся получать в эфире информацию открытым текстом. Никакие технические средства за­щиты не справлялись с передовыми технологиями перехвата связи, которые поставляло бандитам “передовое человечество”. Вот и слушали они все на­ши переговоры. Но голь на выдумки хитра. В моём подчинении — пять меж­районных отделов УБОП, рассредоточенных по всей территории Чечни. Раз они нас слушают, так я и не против. Я в каждый отдел направил по сотруд­нику СОБР, прибывшему из Мордовии с одним условием: в эфире разгова­ривать по-мордовски. У бандитов мозги плавились, голова шла кругом, так как практически невозможно определить, на каком языке идёт разговор, к тому же маленькая Мордовия делится на три языковые подгруппы — Мок­ша, Шокша и Эрзя, и это сводило усилия бандитов на ноль. Зато я, имея одного из шестерых — Гену, — обладал информацией по всей Чечне в ре­жиме онлайн. Правда, после каждого эфира мне много приходилось выслу­шивать грязной ругани, чтобы “русский свинья разговаривал по-русски”, а я терпел, иногда огрызаясь на чеченском.
Умар попал в Урус-Мартановский отдел УБОП в числе многих других подозреваемых в организации взрыва комендатуры федеральных сил и по­следующего подрыва автомобиля оперативной группы, следующего на место преступления. Последнее время бандиты использовали тактику двойного взрыва, закладывая два фугаса. После первого взрыва выезжает оператив­но-следственная группа с целью осмотра места происшествия, сбора и доку­ментирования улик и доказательств, для розыска лиц, причастных к данно­му теракту. Вот и становятся они мишенью для второго подлого взрыва. Но рискуют милиционеры жизнью, собирая по крупицам вместе с доказа­тельствами мирную жизнь для этой благодатной земли.
Объём работы просто огромный, и я удивляюсь работоспособности на­чальника Урус-Мартановского межрайонного отдела УБОП ОРБ № 2 Рук- мана Якубова, мы с моими замами Николаем Шаравиным, Сергеем Долго­вым да трудягами операми Скорняковым и Хаджибековым на третьи сутки уже валимся с ног от усталости, а он работает, как заводной, забывая о сне и отдыхе. Он — настоящий Чеченец с большой буквы, и мир на родной зем­ле — для него не пустой звук. Он потом и кровью возвращает этот мир на свою землю, отдавая дань уважения тем, кто сохранил его в далёком 1945 году. И неужели он, мужчина, не отстоит благополучие и счастье для своих потомков!
Результат оперативной работы — всегда получение достоверных фактов, которые иногда становятся не обличающими, а защищающими человека и его доброе имя, доказательствами непричастности его к теракту. И снова роешь землю в поиске тварей, убивающих людей, любящих жизнь. Бросать людей, прошедших через сито подозрений, мы не имеем права, мы сохраня­ем им не только доброе имя, но и веру в справедливость, что мы — москви­чи, читинцы, новосибирцы, биробиджанцы — приехали в Чечню со всех концов Великой России по долгу профессии, исключительно только для по­мощи в наведении конституционного порядка и обеспечения законности.
Умар, ощетинившийся, как ёж, молчал, не проронив ни звука, и только зло стрелял своими чёрными глазами и, будь его воля, не задумываясь, по­рвал бы меня. Он молчал, уверенный в своей непричастности, вспоминая до­казательства своей невиновности, но не верящий в справедливость милиции. А мне приходилось доказывать обратное, изворачиваться и добывать ему али­би, рискуя собственной жизнью. Злой за потраченное на него впустую время, не испытывая чувства раскаяния, я формально произнёс слова извинения со ссылкой на обстоятельства и сложность оперативной обстановки и вообще ситуации в стране, хотя ни он, ни я не слушали произносимую мной, заго­товленную кем-то для порядка речь. В конце я протянул ему руку. А он не уколол меня взглядом, а тихо-тихо произнёс:
—    Ты — мужчина, я верю тебе.
И только переступив порог, оглянувшись по сторонам, окинув ещё раз с высоты своего могучего роста мою измождённую, шатающуюся от устало­сти фигуру, сказал:
—    Я помогу русскому, жди.
И вот это “жди” уже неделю не выходит у меня из головы. Я не могу ждать, каждая минута взывает вопросом: “Когда?”, — а тишина в эфире от­вечает: “Жди”. Я работаю и жду. Иду на доклад к генералу Хотину и жду. Жду, даже просыпаясь среди ночи. Но я жду в окружении приятных мне людей: взвешенного и рассудительного Шаравина, скрупулёзного и дотошно­го Скорнякова, весёлого и пронырливого Хаджибекова и многих, многих дру­зей, сроднившихся в боевое братство.
А каково ждать тому русскому, находящемуся в зиндане, где каждый вздох может стать последним, где голод наматывает кишки на кулак, где боль от побоев и загнивающих ран начинает взывать к смерти! И только си­ла воли не даёт превратиться в грязное человеческое существо. Ждать — это невероятная пытка без определённого срока.
И когда я услышал от Гены об Умаре, сон как рукой сняло, и, затолкав в машину первого, кто попался на глаза в это раннее утро, — Долгова, я уже через пять минут нёсся в сторону Урус-Мартана, так как время встречи было жёстко ограничено.
Рослую фигуру Умара, медленно идущего по рыночной площади от при­лавка к прилавку, мы увидели издалека, но сразу подходить к нему не ста­ли, чтобы не вызвать подозрения у всё замечающих подростков, непонятно с какой целью сидящих целыми днями на корточках на каждом перекрест­ке. Однако и долго задерживаться на рынке небезопасно, спортивный кос­тюм никак не скрывает, даже при беглом взгляде, внешность славянина, яв­ляющегося чужаком и объектом нескрываемой ненависти. Долгов остался в машине с оружием, контролируя ситуацию, хотя это только для самоуспо­коения. Никто не спасёт от автоматной очереди, которая может полоснуть из любой подворотни, стоит лишь на миг остаться одному на линии огня. По­этому, вращая головой на 360 градусов, я сливался с одинокими покупате­лями и скучающими продавцами, однако избегая больших групп, чтобы не быть схваченным и увезённым в неизвестном направлении, превратившись в заложника. Умар, увидев меня, остановился, затем стал быстро удаляться в противоположную сторону, но, замедлив шаг, резко обернулся, посмотрел в мою сторону. Но не своим пронзительным взглядом, а отрешённым, боль­ше, наверное, смотрящим в глубину своей души, разговаривая со своей со­вестью и честью. Через минуту, показавшуюся мне вечностью, он решитель­но двинулся в мою сторону. Размеренно шагая мимо меня, он сунул мне в руку плотно сложенный лист бумаги, который был сверху уже мокрый от вспотевших ладоней. Резко свернув в ближайший проулок, он скрылся из виду. Я не смотрел в его сторону, а был повернут лицом к продавцу, и толь­ко боковым зрением видел эту удаляющуюся могучую фигуру взрослого че­ловека, вынужденного бояться за свою жизнь, пока бесчинствуют на этой земле бандформирования. Купив бутылку минеральной воды, я шмыгнул в наш грязно-красный “жигулёнок”, и Серёжа, не дожидаясь, когда хлопнет пассажирская дверь, рванул с места, окутав пылью всю рыночную площадь. Но этого я уже не видел. Гипнотизирующее действие зажатого у меня в ру­ке чьего-то спасения отрешило меня от реальности происходящего. И толь­ко острая боль по всей заднице вернула меня в окружающую действитель­ность. Запрыгивая на продавленное кресло “жигулёнка”, я даже не заметил лежащего на нём родного “калаша”, который впился всеми выступающими частями своего металлического тела в моё мягкое место. Возопив нараспев стандартную фразу, которую выкрикивают во всех уголках нашей необъят­ной Родины, с большим упором на букву “ё”, я с трудом извлёк из-под се­бя мною же аккуратно положенный на сидение АКС-74. Это нелегко было сделать, так как “жигулёнок” прыгал и вилял на скорости не менее сотни километров в час, мотыляя по своему салону всё, за исключением вцепив­шегося в руль Долгова, который сам закладывал эти автомобильные пируэ­ты на как оспой побитой ямами дороге.
С огромной осторожностью разворачивая ещё влажный от пота тетрадный листок в косую линейку, я поймал себя на мысли, что Умар боится не за се­бя, не за свою жизнь, а за этого или эту первоклашку, из чьей тетради вырван листок со спасительной схемой расположения места заточения русского.
Всё, сыскари убоповцы, за пахоту! Теперь только от нас зависит, когда наконец-то прекратятся нечеловеческие муки человека, собеседницей которо­го уже длительное время является старуха в саване и с косой, приходящая за лёгкой добычей, но наталкивающаяся на твёрдость духа, стойкость и му­жество воина, не сломленного даже бородатыми ублюдками, воюющими со своим же народом да пацанами, не успевшими увидеть жизнь, но вдоволь насмотревшимися на смерть.
А почему именно старуха? Она, костлявая, всем нам ровесница, а на Кавказе она безрассудна и молода, сродни прекрасным лицам пацанов, ос­тавляющих в этих горах своё сердце, молодость, а иногда и жизнь. Русский, потерпи, теперь уже вцепившись бульдожьей хваткой за добытую ниточку, ведущую к тебе, — на зубах, на одних только нервах, разорвав в клочья тельняшку и душу, доберёмся к тебе: своих не бросаем.
Первое разочарование окатило, как ушат холодной воды: нарисованная схема не подходила ни к какой части Урус-Мартана. Неужели обманул, от­махнулся, как от назойливой мухи? Порву, своими руками порву! Неужели я ошибся в человеке? Нет же, нет! Не мог он так играть. Да и зачем? Он всё-таки рисковал, хоть минимально, но рисковал, стараясь по-шпионски не­заметно передать мне записку. Всё. Стоп! Нервы ни к черту. Надо успокоить­ся. Включи голову, охолонись, подумай. Но не могу я, как Чапай, часами мечтать, склонившись над картой. Стоп... Ещё не облечённая в словесную форму мысль уколола и пульсом застучала в висках.
— Шаравин, Коля, мухой ко мне Хаджибекова, и пусть этот проныра из-под земли мне достанет рукописную схему Урус-Мартана. Срочно-о-о!!!
Неужели я прав? Да конечно!.. В сортир!!! В очко!!! Все эти чудо-воен­ные карты, доставшиеся нам ещё от великого Советского Союза...
Хаджибеков, миленький, ну, найди, пожалуйста! Ну, давай быстрее, там — человек, которому каждая секунда промедления — как вечность пре­бывания в земном аду. УБОП есть УБОП — оперативная элита Министер­ства внутренних дел, где служат только супервысочайшего уровня професси­оналы, творящие ради дела чудеса, а Хаджибеков в нём — особая личность. Уже через полчаса он выкладывал мне на стол листы аэрофотосъёмки всего Урус-Мартановского района, неизвестно каким образом добытые у вертолётчи­ков. И только голосом, исполненным гордости за сработавшую соооражалку, причитал, что, если сегодня он их не вернёт, его порежут на мелкие кусочки и с вертолёта развеют над Ханкалой, а угроза эта была небезосновательной, так как вертолётов у них много.
Пять пар глаз впились в лежащие на столе снимки, в кубрике повисла напряжённая тишина. Случись даже землетрясение, никто бы даже не морг­нул, ни на секунду не оторвал бы взгляда от стола, мысленно примеряя к каждому фрагменту фотографии на всю жизнь отпечатавшуюся в мозгу схему с тетрадного листа в косую линеечку.
—    Есть, командир! — опытный взгляд охотника уловил на фотографии еле сопоставимые черты врезавшегося в память карандашного рисунка.
—    Молодец, Славочка, мо-ло-дец! Не зря ты лазаешь по родной тебе тайге, замечая и выхватывая взглядом самое нужное, самое главное.
Точно, так и есть, хоть сильно отличается и размерами, и расстояния­ми, да и нарисовано наспех, упущены главные ориентиры. Прорисовывая из­гибы улицы, Умар даже не обозначил примыкающий лес. Мартан-Чу изоб­разил как окраину Урус-Мартана, не обращая внимания на крупные детали, как бы само собой разумеющиеся, но суть ухватывается, и это точно то, что нам надо. Это уже не ниточка к тебе, дорогой “русский”, это уже надёжная веревочка. Но вытаскивать тебя надо не с фотографии, а из лап настоящих бандитов, которые тоже не дураки и работают головой не хуже нашего. Во­юют они в местах, где им каждый кустик знаком, а перед нами фотографии местности, да и то не лучшего качества, хотя и за эти спасибо. Нужна ре­когносцировка. Сегодня из меня дурь прёт через край, просто фонтанирует! Я задал самый глупый вопрос, который мог задать только человек, ни разу не видевший моих бойцов: “Кто со мной?” С последним звуком я осознал свою ошибку, но было поздно. Мне пришлось повышать голос, и непререка­емым тоном руководителя приказывать всем остаться в расположении.
—    Старший в мое отсутствие — Шаравин, со мной — Долгов.
Ненавижу я кричать на оперов, не заслуживают они этого, но сегодня
за свою нетактичность я расплачиваюсь скрежетом зубов рвущихся в бой ребят.
“Рекогносцировка, от латинского слова “recognosco” — осматриваю. В военном деле визуальное изучение противника и местности в районе пред­стоящих боевых действий лично командиром (командующим) и офицерами штабов для получения данных и принятия решения” — Энциклопедический словарь. Вот и летит трудяга “жигулёнок” за самой нужной, самой свежей информацией для принятия решения ценою в человеческую жизнь. Здесь нельзя просчитаться, допустить ни одной, даже маленькой ошибочки. Нам надо не только разведать, получить полную картину предстоящей операции, но и сделать это так, чтобы бандиты даже не догадались об истинной цели наших интересов.
Расхитители социалистической собственности иногда приносят пользу своей алчностью: на окраине Грозного в недрах стихийного рынка мы, вы­ложив кругленькую сумму, покупаем себе неубиваемую легенду. Всё-таки Господь помогает нам в благих делах. Человек неопределённого вида и ещё более неопределённого возраста — от двадцати пяти до шестидесяти лет — продаёт сворованный из какой-то воинской части с частично затёртым ин­вентарным номером небольшой дизель-генератор. Он очень удивился, зачем люди, явно принадлежащие к силовым структурам, покупают у него то, че­го в их ведомстве хватает с лихвой, а их же пронырливые коллеги и прода­ли ему это за бесценок. Поймать бы этих “коллег”, взглянуть бы в глаза — ведь у себя же воруют, сволочи! С оказией обязательно сообщу в Толстой- юрт Андрею Кирикову, крупному специалисту службы по борьбе с экономиче­скими преступлениями, с неординарной оперативной хваткой и проницатель­ным умом. Он был неудобен своему начальству в Москве из-за его прямоты, за что и получил полугодовую путёвку на Кавказ — подышать горным воз­духом воюющей Чечни. Но это потом, а в данный момент для нас это был подарок судьбы! Ведь с этим генератором мы можем засовывать нос в любой дом, пытаясь продать якобы только что сворованный агрегат, изображая во­енных барыг.
Вылив на себя целую бутылку водки, чтобы от нас разило, как от пив­ной бочки, мы, как заядлые алкаши, продающие последнюю рубаху, приста­вали к хозяевам домов, демонстрируя незаменимый в хозяйстве агрегат. Как магнитом тянуло к нужному нам дому, но для порядка пришлось поторговать­ся в соседних домах, умышленно задрав цену, чтобы не купили нашу заману- ху в первом же дворе. Раззадорив половину жителей генератором и сами по­рядком засветившись, мы наконец-то приблизились к добротному строению за высоким забором, который, как в потёмкинской деревне, блистал своей доро­говизной только со стороны улицы, что было хорошо видно через щели в ажурно кованых воротах с приваренными с внутренней стороны металли­ческими листами. С видом распоясавшихся хозяев жизни, потерявших страх от изрядно принятого спиртного, мы начали колотить в ворота. Сердце в гру­ди колотилось гораздо сильнее и громче ударов кулаком по железу воротины. Но как ни ждали мы этого, голос из-за ворот прозвучал настолько неожидан­но, что заставил даже отшатнуться с зависшим в воздухе кулаком.
— Что надо?
Собеседник с той стороны и не собирался встречать нас с распростёрты­ми объятиями и пускать во двор, он даже не намеревался открывать дверь рядом с воротами, чтобы хотя бы поинтересоваться столь назойливыми гос­тями. Долгов пытался рассказать отработанную во многих дворах сказку про генератор, но голос грубо оборвал его, сказав, чтобы мы убирались и что ему ничего не надо. Во время этой перебранки я через щели сканировал каждый сантиметр двора, стараясь ничего не упустить, ни одной мелочи, ни одной детальки. С детской наивностью я старался увидеть хоть малейшие призна­ки места содержания русского, но не такие уж они и дураки, какими их ри­суют в своих байках пацаны в курилках, изображая себя героями или, как минимум, Рэмбо. Даже во время спецоперации, когда рыщешь по двору, как ищейка, трудно бывает обнаружить тщательно скрываемые следы зиндана. Но теперь-то я точно знаю, что он есть, и именно здесь. Поэтому, отойдя к машине, я изучаю не только двор, его строения, но и подходы к нему, а также возможные пути отступления бандитов. Всё, дорогой русский, это уже не верёвочка, это гораздо серьёзнее. И завершающей точкой рекогнос­цировки, чтобы не было ни малейших сомнений в нашем коммивояжёрстве, мы продали генератор соседу напротив, наверняка под пристальным взглядом из окна нашего негостеприимного собеседника. Охренеть!.. Утром купили — днём продали, минус четыреста рублей! Организаторов таких финансовых провалов ни одна коммерческая структура не потерпит, придётся служить в милиции до глубокой старости. Зато оперативный прикуп огромен, и его никакими деньгами не измеришь.
Главное — либо быстро вернуться, либо не возвращаться по дороге, по которой приехал. Что крутились мы очень долго и засветились по полной, в этом не было никаких сомнений, и что дорога до трассы Ростов—Баку все­го одна — это факт. Кстати, невелик выбор направлений и на трассе, вы­бравшись на которую можно либо через Алхан-Юрт попасть в Грозный, ли­бо через Самашкинский лес и блокпост “Кавказ” — в Карабулак, в мобиль­ный отряд, откуда, отсидевшись, потеряв время и поменяв номера, можно опять нестись по той же трассе в Ханкалу. Никакого смысла. Поэтому, упо­вая на Господа и боевую машину “жигули”, летим на предельной скорости, на какую способен наш видавший виды “жигулёнок”. Передвигаясь на ско­рости за сотню километров в час, имеешь меньше шансов получить взрыв фугаса под брюхом мчащегося автомобиля. И уже когда пролетаешь закладку, начинаются догонялки со смертью, и чем быстрее ты уносишься, тем слабее её хватка. Серёга, как мне показалось, вообще не пользуясь педалью тормо­за, лихо преодолевал все дорожные препятствия, скорее не замечая, а чув­ствуя их, перемещаясь то на одну, то на другую сторону совершенно пустой дороги. Мы счастливы — ведь благую весть несём!
Но дьявол тоже не дремлет... Неестественно задрало задницу автомоби­ля так, что, упершись руками в торпеду, я разглядел каждую ямку, каждый камешек, каждую пылинку перед капотом и осознал, что нас подорвали, раньше, чем услышал гром взрыва. Не опускаясь на землю, багажник стал обгонять моторный отсек. Долгов крутил руль, безнадёжно пытаясь хоть что- то сделать с машиной. Но она была уже во власти догнавшей нас взрывной волны и, только чудом не перевернувшись, ударившись задними колесами о дорогу, пронесла ещё по инерции метров сто и свалилась с дороги, уткнув­шись мордой в придорожную траву. Всего какой-то миг, а в голове воспри­нималось, осознавалось всё с такой чёткостью, как будто на осознание каж­дого действа, происходящего вокруг, отведена была целая вечность, а ты её уже прожил, переварил, и мозг уже работает на будущее: “Как и что даль­ше делать?”
Выскочив из машины, я упал под откос дороги, лишь на секунду обогнав ударившую по дорожному полотну автоматную очередь. Не поднимая голо­вы, приподняв лишь ствол автомата, я в ответ пустил длинную очередь в том направлении, откуда прозвучали выстрелы, тем самым остудил пыл джиги­тов, пытавшихся с наскока прикончить двух зарвавшихся федералов. Из мгновенно пересохшего горла я с трудом выдавил:
— Серёга, живой?
И снова вечность в ожидании ответа.
Короткое “Да!” откуда-то сзади смочило глотку и отпустило спазмом сжавшиеся внутренности. Тому, кто скажет, что не боится смерти, смело мо­жете плюнуть в лицо и назвать лгуном, ни разу не бывавшим в экстремаль­ных ситуациях. Страх сковывает мышцы так, что только неимоверной силой я заставил себя ещё раз поднять словно налившиеся свинцом, пудовые руки и садануть ещё одной очередью по кустам, где засели явно не ожидавшие та­кого разворота событий бандиты. Они точно видели, что из машины выско­чили двое: где нахожусь я, они знали наверняка, но только достать не мог­ли из-за скрывавшей меня дорожной насыпи. Они легко могли подойти ко мне, прижимая к земле очередями, не давая даже пошевелиться, держа под обстрелом мой спасительный откос. Но второй? Он как будто растворился, ловко замаскировался, пока мы обменивались безрезультатными, но пугаю­щими очередями. Он явно держит ситуацию под контролем, не выдавая сво­ей позиции, потому и не решаются бандиты выйти из своего укрытия для окончательной расправы над подранками, боясь попасть под прицельный огонь этого второго. Серёженька, дорогой, молчи! Ты — наша козырная кар­та. Только от твоих стальных нервов зависит развязка, какой она будет, а я отвлеку, не дам тварям спокойно осматривать ямки да уступы, выискивая тебя — “второго”. Эффект неожиданности ими упущен, теперь мы почти на равных, тем более с моей козырной картой — находящимся в импровизиро­ванной засаде Долговым. Только, Серёженька, не выдай себя, ведь они бо­ятся только неожиданности, неопределённости. С этой мыслью, я, выдав оче­редную порцию свинца, немного замешкался, и тут же меня накрыл со зво­ном рассекающий воздух встречный поток смертоносного града пуль. Кисть правой руки обожгло, как огнём. Я дёрнул руку так, что автомат, задрав ствол, воткнулся между мной и естественным бруствером. С надеждой и страхом осматривая окровавленную руку, я понял, что родился в рубаш­ке — никакого ранения, а кисть мне всего-навсего посекло осколками кам­ней. Со злости я всадил целый магазин в кусты, где однозначно поменял пря­тавшимся там подонкам отношение к жизни и смерти. Перезарядив автомат, я прижал его к груди и замер перед очередным шквалом огня. После грохо­та автоматных очередей над нами повисла звенящая тишина. В голове было стерильно пусто: ни прошлого, ни будущего, ни даже настоящего — “ни-че- го”, просто вакуум. И вот на этом фоне абсолютной пустоты, четко всплы­ли слова матери, короткая, но очень нужная сейчас молитва: “Милосердия двери отверзи нам, благословенная Богородице, надеющиеся на Тебя да не погибнем, но да избавимся Тобою от бед: Ты бо еси спасение рода христи­анского”. Чеканящий молитву мозг делал упор на слова: “не погибнем”, “спасение”. И это спасение неслось к нам, с нарастающим рокотом прибли­жающегося БТР. Подъехав на расстояние визуального контроля, БТР оста­новился. С него, как горох, ссыпались солдатики, выстроились в боевой по­рядок и медленно двинулись в нашу сторону, прикрываясь броней. Теперь главное: не делать резких движений, ведь у них нервы напряжены не мень­ше нашего. И не хватало ещё после всего пережитого схватить пулю от сво­его же защитника. Не резко, а как-то нараспев я прокричал, что мы свои и что боевики в кустах на “половина второго” направления от БТР.
Но это было лишне, ведь при появлении солдат они исчезли, как и не было их совсем. Почувствовав безопасность, я поднялся на ватных ногах. Обнял уже стоящего у машины бледно-серого Долгова. Спасибо, Серёжень­ка, ведь в этом бою победил именно ты, сначала унеся нас от взрыва, так что смертельные, но уже ослабевшие его щупальца потрепали только задни­цу нашего “жигулёнка”. А главное — ты победил своей выдержкой, не со­вершив ни единого выстрела.
В голове включился какой-то стопор, как будто бы это случилось не с на­ми либо очень давно, и не имеет к происходящему сейчас никакого отноше­ния. Мы стали упрашивать молодого лейтенанта вытащить из кювета наш автомобиль, потому что нам срочно надо в Ханкалу, у нас дело, не терпящее отлагательств. Посмотрев на нас, как на больных, он всё же дал команду солдатикам вытолкать на дорогу наш “жигулёнок”. Ещё в двадцатом веке не воевавший на Кавказе Сергей Александрович Есенин с чувством любви, большой теплоты и огромного уважения написал нам строки для осмотра на­шего автомобиля: “Жигули ты моё, Жигули, потому, что я с севера, что ли, я готов рассказать тебе поле, про волнистую рожь при луне, Жигу­ли ты моё...”
Зрелище было не из приятных: задняя панель, изогнувшись дугой, сокра­тила размеры багажника чуть ли не вдвое. Крышка багажника запрокину­лась, упершись в стойки и крышу автомобиля, как щитом закрыв заднее стек­ло и сохраняя нас, как в капсуле. Бензобак изрядно деформировался, но не проронил ни одной слезинки бензина. Задние фонари, распрощавшись с ав­томобилем, мелкой красно-жёлтой крошкой рассыпались по дороге. И вот это чудо, прокашлявшись и зарычав на всю округу, поскольку глушитель так и остался лежать в кювете, сначала сделало пробные движения, а потом по­катилось, побежало, громыхая и стуча всем тем, что ещё не успело от него отвалиться, унося на себе этих двух сумасшедших. И только взгляд оцепенев­шего лейтенанта долго провожал этих уже не молодых офицеров УБОП, не­доумевая, что же это за такое срочное дело, ради которого они так рвутся в Ханкалу.
Убоповцы — это своего рода разведчики широкого профиля, а в развед­ке закон: каждый имеет право голоса, может высказать своё мнение по об­суждаемому вопросу. Но сколько бы ни было мнений, все они сводились к одному: силы надо использовать немалые, это даже не обсуждалось. А вот с главным был тупик. Сколько ни ломали голову — всё больше и больше от­металось вариантов — ясно было одно: нельзя заходить в посёлок по доро­ге, нас срисуют сразу же, как свернём с федеральной трассы, подготовятся к нашему посещению, и, когда доберёмся до места, получим дырку от буб­лика, всё будет стерильно, как в аптеке, и следы тряпочкой протрут. Нужен марш-бросок через лес. Но кто? Убоповцы — сыскари от Бога. Но в лесу они — как беспомощные котята: нарвутся на “растяжки” ещё на опушке, сложат головы и на этом бесславно закончат свой путь, что никак не входит в наши планы. Вот бы “лесников” грушников запустить! Это спецы высочай­шего класса: они видят всё, проходят сквозь игольное ушко, ступают бес­шумно, ни разу не треснув сухой веточкой, а мины и растяжки им нипочём, они над ними просто летают. Но их мало, катастрофически мало, и тем бо­лее они на прошлой неделе ушли работать в леса далеко от нас, о чём было нетрудно догадаться, выкладывая всю оперативную информацию по Ножай- Юртовскому району Андрюхе Баранову, хотя наверняка он не Андрюха, и тем более не Баранов, но мне об этом знать не положено, для меня он Ба­ранов Андрей, и сейчас я не могу рассчитывать на его помощь. Все дороги ведут в Рим, а все мысли сошлись на Чеченском ОМОНе — им сам чёрт не брат. Хаджибеков Бек, ты всем омоновцам — лучший друг, кум и сват. Ко­ля Шаравин, ты, как никто другой, сможешь чётко изложить ситуацию. Да­вайте, с Богом! А я пойду в свою каморку, прилягу, что-то меня знобит, да и перебор на сегодня.
Опустившись на кровать, я выдохнул напряжение сегодняшнего дня, и вдруг по телу пробежала лёгкая судорога, потом усиливающийся озноб стал всё сильнее и сильнее трясти меня, и никаким бушлатом нельзя было прогнать исходящий изнутри леденящий холод. Через какое-то время уже каждая мыш­ца была натянута, как канат, вызывая неимоверную боль, тело было сковано, как каменное, а все внутренности тряслись, как на сорокаградусном морозе. В ушах стоял колокольный звон, как будто вместо колокола использовали мою разрывающуюся голову. Не знаю, сколько я провалялся в таком состо­янии, но ввалившийся в дупель пьяный Долгов стал трясти меня, обнимать, бормотать заплетающимся языком, как сильно он меня любит и что мы с ним... Запнувшись, он потерял мысль, после чего, не сильно ориентируясь в пространстве, уронив напольный вентилятор, со словами:
   —Я щас , с грохотом распахнул дверь, чуть не сбив с ног входящего генерала Хотина. Пытаясь изобразить трезвого, еле стоящий на ногах Долгов вдохнул полную грудь воздуха, чтобы не дышать перегаром, вытянулся по стойке “смирно”, что не сильно у него получилось, затем всё-таки решил ретироваться, шмыг­нув за спину генерала, с грохотом опрокинув что-то попавшееся на его пу­ти. Хотин закрыл за собой дверь, подошёл ко мне и, прервав на вздохе мой доклад, сказал:
—    Я всё знаю, подробности потом.
Достал из внутреннего кармана фляжку, открутил крышку, окинув взглядом каморку и не найдя стаканов, протянул мне:
—    Здесь хороший коньяк, выпей!
Вся группировка знает, что Олег Валентинович Хотин любит коньяк “Икс О”, но употребляет или нет, никто не знает. Он в шутку говорит, что это в его честь на этикетке его инициалы “ХО”.
—    Спасибо, Олег Валентинович, с 1992 года не употребляю.
И уже хотел запеть свою песню, что 29 октября 1992 года я бросил пить, курить и развёлся — всё одним днем. Но он прервал меня:
—    Ну и дурак.
Наверное, я обидел его, сломал планы, остудил его душевную теплоту сво­им отказом. Он как-то изменился, стал опять непроницаемо-строгим, и даже не приложившись к горлышку фляги, закрутил крышку и шагнул в проём две­ри. Плохо, когда у тебя много начальников, и хорошо, когда они такие, как генерал Хотин. Буквально через пять минут прибежал перепуганный медик, ни слова не говоря всадил мне в руку укол и, уложив меня под одеяло, на­крыл моим же бушлатом. Скованность мышц стала отступать, по телу начало разливаться тепло, сознание медленно-медленно уходило, и я вырубился.
Командир Чеченского ОМОНа Руслан Алханов — милиционер до мозга костей, в нём есть всё: и оперативная смекалка, и твёрдость, а о смелости и говорить не приходится. Его не надо упрашивать рисковать жизнью, вся его жизнь — постоянный риск во имя жизни других. Выслушав Шаравина и Хаджибекова, вспыхнув, как фитиль, он уже ни о чём не мог думать кро­ме предстоящей операции. Чтобы не терять драгоценных секунд, они вместе с убоповцами ворвались в кабинет начальника штаба, удивившись, что за­стали его на месте. Смешно называть Бувади Дахиева начальником штаба — он всегда на передовой, всегда в гуще событий, на острие боевых действий. Без его непосредственного участия не проходила ни одна серьёзная операция, проводимая Чеченским ОМОНом, он же стратег, он же вдохновитель, он же и исполнитель, находящийся на передовых позициях. Не надо о нём много говорить, за него говорит его позывной — “Патриот”.
Не вникая в наши умозаключения и принимая их как уже выстрадан­ные и не требующие обсуждений, они с головой ушли в разработку дальней­шего плана своей работы с отправной точкой из нашего тупика. Скрытный марш-бросок через лес, напичканный минами и растяжками, их сильно оза­дачил, ведь ни одному разумному человеку не могло такого прийти в голову, значит, не придёт и бандитам. Но мы попали по адресу: трудности, связан­ные с риском для жизни, для них не могут стать препятствием в выполне­нии задачи, тем более ради спасения человека, — в этом железобетонная сущность ОМОНа, это их жизнь. Чтобы сохранить в тайне истинную цель выезда, командир принял решение рано утром выдвинуться большими силами в Дуба-Юрт. При подъезде скрытно оставить группу из наиболее подготов­ленных бойцов для выполнения основной задачи, затем изрядно пошуметь, создавая видимость интересов в данном населённом пункте, после чего де­монстративно вернуться на базу под бдительным оком пособников бандитов, следящих за каждым передвижением, каждым чихом держащего их в страхе отряда милиции особого назначения. Естественно, руководителем специаль­ной группы, совершающей сложнейший и рискованный лесной марш-бросок, Бувади назначил себя. Он лично подбирал бойцов для этого мероприятия, осознавая всю ответственность и перед каждым из них, и перед нами, совер­шившими колоссальный объём работы, чтобы вывести его на завершающий этап операции по освобождению человека, а главное — перед человеком, чья жизнь теперь зависит от его мастерства и профессионализма сотрудников милиции.
Открыв глаза, я ещё некоторое время не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, тело вообще не слушалось меня, да и как оно могло слушаться, когда голова сама не понимала, что надо, для чего и как, не могла сосредо­точиться ни на какой мысли, а они бегали, кружились, не задерживаясь и никак не цепляясь ни за одну извилину в голове. Единственное, что я чёт­ко осознавал, что язык давно прилип к пересохшему горлу, и очень хочется пить. Выпив залпом целую бутылку противно тёплой воды, я начал прихо­дить в себя. Потихоньку, медленно в мозг стало возвращаться и выстраи­ваться всё, что навалилось за последнее время. Одеваясь, я почувствовал, как силы возвращаются ко мне. Приводя себя в порядок, я где-то подспудно чувствовал, что что-то всё-таки не так. И точно: я не слышу лязга железа и сопения перетруженных спортивными занятиями тел из коридора, импро­визированно переделанного под спортивный зал. Назвать все эти сооружения коридорами, спортзалами, штабами можно только с большой натяжкой, это шанхай из строительных вагончиков, которые появились в непонятные вре­мена, после чего переоборудовались, достраивались, накрывались крышами переходы между ними, и получилось непонятное строение, в которое архи­тектурная мысль, опасаясь за свою жизнь, даже не заглядывала. Но для осо­бо одарённых педантичный Скорняков изготовил табличку “Штаб”, куда я и стремился за пропущенной мною из-за стрессняка информацией. Вскочив­ший мне навстречу Гена чуть не прокричал:
—    Там идёт бой.
Затем, переведя дыхание, продолжил на той же нервной ноте:
—    Алханов за Старыми Атагами развернул колонну и через Гойты не­сётся в Урус-Мартан, с ним Шаравин и Хаджибеков. Все наши убоповцы в полном вооружении с СОБРами ждут команды на выезд.
Связи ни с Алхановым, ни с Шаравиным, ни с Хаджибековым не было уже полчаса, я сорвал голос, крича в радиостанцию так, как будто при от­сутствии связи я мог докричаться до них и без её помощи. Треск эфира про­должал взвинчивать нервную обстановку, щекотал нервы и слух, не выдавая никакой информации. Появившийся на пороге Долгов вылупился на меня красными с бодуна глазами, как будто пытался увидеть на мне ответы на все свои вопросы, после чего ошарашил меня сообщением:
—    Омоновцы возвращаются на базу, есть потери.
И опять застыл, упершись в меня взглядом, в ожидании какого-либо ре­шения. Но решение было одно: схватить штабную машину и галопом — в ОМОН.
—    Бойцам — отбой тревоги, до особого распоряжения, а ты — со мной, и полетели.
И понёсся синий разъездной “жигулёнок” на базу ОМОН, чтобы отве­тить на повисшие в воздухе вопросы.
Преодолев змейку из бетонных блоков, мы подъехали к КПП, где очень смурной боец, опечаленный тем, что именно в этот день ему достался наряд нести службу в расположении базы, а не быть вместе со всеми в бою, с нот­ками раздражения сказал, что командир на выезде, и пропустить нас он не может. Я предъявил ему специальный пластиковый пропуск РОШ по Север­ному Кавказу, где на обороте почти во всю карточку написано: “Всем воен­ным и гражданским властям, правоохранительным органам! Предъявителю настоящего пропуска оказывать помощь и содействие! ВСЮДУ!” и сказал, что мы дождёмся руководства в штабе. Но пропуск для него в нашем препи­рании не возымел никакого воздействия — как слону дробина! Он с упёрто­стью барана стоял на своём рубеже. Я уже начал раздражаться, но где-то в недрах карманов камуфлированной куртки моего оппонента прозвучал ра­диоголос: “Я — Патриот. Командирам рот собраться в штабе”. Препирания сразу же потеряли всякий смысл, и металлическим голосом, не терпящим возражений, я приказал ему доложить “Патриоту” о нашем прибытии. Че­рез пару минут рьяно выполняющий свои обязанности боец был сама любез­ность. Но он уже был неинтересен — информационный голод гнал нас в се­рое двухэтажное здание. Но как бы мы ни торопились, мы встали, склонив головы, отдавая дань признания минутой молчания, у мемориала из гранит­ных фотографий погибших бойцов, в центре которого — герой Российской Федерации, первый командир Чеченского ОМОНа Муса Газимагомедов. Увидев нас из окна, Бувади спустился и молча встал рядом с нами, пропус­кая через боль в сердце жизненный путь каждого бойца с фотографии. Взглянув на меня, он прервал молчание и голосом печальной торжественно­сти произнёс:
— Лёха, мы сделали это! Мы вытащили твоего доходягу. Тощий. В чём только душа держится?
И, сделав очень большую паузу, как будто вновь переживая все события того страшного боя, добавил:
"А у меня три трехсотых , один тяжелый."
И опять затянувшаяся пауза. Он мысленно был далеко от нас, он всё пе­реживал, думал, где, как и что он мог сделать, чтобы не прозвучали эти сло­ва — простые и жуткие, как сама война. Короткие обрывистые фразы он выдавливал из себя с большими промежутками, впервые не проявив ника­ких эмоций, диктуемых кавказским гостеприимством.
— Руслана не тревожь, он настоящий командир, он сейчас с ними в больнице.
И опять тишина. Молча поднявшись на второй этаж, он широко распах­нул дверь кабинета, приглашая нас войти, а сам тяжело опустился в своё ра­бочее кресло и, подняв телефонную трубку, стал разговаривать с неизвест­ным абонентом на чеченском языке, но суть разговора улавливалась точно: он старался всячески организовать помощь раненым товарищам. Закончив разговор, он наконец-то обратил на нас внимание:
— Не успели мы расставиться по плану, заметили они нас, вот и при­шлось работать с колёс.
Телефонный звонок прервал его, и вновь, теперь уже повышая голос, он кричал на собеседника, перемежая чеченскую речь с крепкими русскими сло­вами. Бросив трубку, он ещё продолжал ругаться, вскакивая и размахивая руками, затем, немного успокоившись, продолжил:
— Как вы и говорили, русского они сразу в лес поволокли, его даже ис­кать не пришлось, но потом...
Он запнулся и опять ушёл мыслями в этот бой, проживая его сно­ва и снова:
— Сначала двое, потом ещё один. Русского с двумя бойцами мы к фе­дералам отправили, а сами — наших вытаскивать. А тут и командир с бой­цами — он своих не бросает! — он мгновенно сориентировался и отработал этих шайтанов по полной.

Последние слова он произнёс с особой гордостью за командира ОМОНа. Вдруг до этого молчавший Долгов задал давно сверливший меня вопрос:
—    А где освобождённый?
Бувади даже обиделся:
—    Я же сказал — федералам отправили. Куда и кому, не знаю. И не до этого мне было, у меня трое раненых на поле боя.
Да, с такими аргументами не поспоришь...
—    Ну, хотя бы данные его записал?
Он посмотрел на нас осуждающе и произнёс:
—    Некогда мне там было писаниной заниматься.
А затем, как-то подобрев, осознавая, что все-таки мы правы со своими вопросами, на которые у него нет ответов, он, заглаживая свою вину, сказал:
—    Твоих убоповцев я отправил в Ханкалу, они отличные боевые ребя­та, ты извинись за меня перед ними, что не взял их с собой. Я что им, то и тебе говорю: вы нужны не только здесь, но и в своей Москве, своём Но­восибирске, честные и знающие милиционеры там нужны не меньше, чем здесь. А я здесь и только здесь — я на этой земле родился, я здесь живу, я её защищаю, в неё и сложу свою голову.
И он сдержал своё слово: 13 сентября 2006 года на границе с Ингуше­тией в боевом столкновении с бандитами Бувади Султанович Дахиев засло­нил собой зарождающийся хрупкий мир Чеченской республики, получив пол­ную грудь свинца, не дав долететь ни одной пуле на территорию родной ему Чечни. Вечная ему память!
И покуда живо поколение, всегда будут помнить нелёгкий и смертельно опасный труд солдат правопорядка и с благодарностью смотреть на ветера­нов боевых действий на Северном Кавказе дети и внуки освобождённого че­ловека, который так и остался для нас неизвестным русским, прошедшим че­рез горнило плена чеченской войны. Так мы о нём и будем думать.
И поминать добрым словом боевую машину “жигулёнок”.