ПРОЗА

СЕРГЕЙ КОЗЛОВ

ОБЫЧНАЯ ИСТОРИЯ

РАССКАЗ

Сёмка стоял у окна и очень волновался. Стекло отделяло от него промоз­глую осень: мокрый стылый ветер тщетно пытался оторвать от асфальта жухлые листья, бился в рекламные щиты новой России, рылся в тёмных ку­чевых облаках и гнул зонты редких прохожих. Дождя, можно сказать, не было, просто сырость летела вдоль улиц общим фронтом стальной моро­си, наподобие растаявшей метели. Улица выглядела неприглядно и склизко даже в элитном районе, холодом от неё веяло и сквозь стеклопакет. Но всё это и обещало: ребята придут...
А для Сёмки было очень важно, чтобы они пришли, потому что оставать­ся равным в разношёрстной, но главной компании восьмого “а” и восьмо­го “б” ему позволяли две возможности: он приносил что-то необычное на по­теху друзей в школу, второе — общий пир в его квартире, где несколько компьютеров давали возможность прямо на месте играть в сетевые игры, а забитый всякой иностранно-пищевой требухой холодильник был местом привала. Собственно, и двухэтажная квартира, которую смог выкупить в престижном доме отец Сёмы, бизнесмен Сырцов, предоставляла место не только для сетевых игр, но и для перестрелок, тира, “казаков-разбойников”, в конце концов. Но про последнюю игру современные дети почти ничего не знали. В “войнушку” теперь играли в сети и убивали уже не фашистов, как было негласно принято в XX веке, а всех подряд, включая космических пришельцев и даже спецподразделения России, над чем никто не “заморачивался”.
Лето прошло скучно и бездарно. Сначала Сёмку отправили в райцентр к бабушке, где он целыми днями сидел дома, уставившись в тусклый экран ноутбука, потому что появление на местных улицах могло обойтись ему не­равным во всех смыслах противостоянием с местными ребятами, и если не синяками, то издевательствами и унижением точно. Жили здесь непримет­но, плохо и винили в этом почему-то горожан областного центра. Впрочем, и последние также в некоторых случаях во всех бедах винили Москву. Отец хоть и сделал там ремонт и даже установил кондиционеры, квартира бабуш­ки была маленькой, душной и какой-то “старорежимной”. Последнее слово Сёмка услышал от отца. Он долго ругался с матерью, пытаясь хоть после ре­монта вынести оттуда старые комоды и серванты, но та напомнила ему, что это его родовое гнездо, память об отце (дедушке Сёмы, который работал ка­ким-то начальником на железной дороге ещё в эпоху паровозов) и — глав­ное — она здесь хозяйка. Отец вздохнул, махнул рукой и сказал: “Ну, и сте­реги свою старорежимность”.
Одно непонятно: зачем Сёмку каждый год отправляли к бабушке, слов­но он должен был помогать ей стеречь эту квартиру. Бабушка была к то­му же очень навязчива и пыталась заставить внука хотя бы присмотреться к рядам пыльных старых книг огромной библиотеки. А ещё она играла на стареньком пианино (клавиши которого были не белыми и черными, а жёл­тыми и серыми), стараясь попутно рассказывать рассеянному Сёмке о му­зыкальных произведениях и великих композиторах. И ставила виниловые “старорежимные” пластинки на проигрыватель “Аккорд”, который скри­пел, шипел, а только потом понимал, что должна зазвучать какая-нибудь прелюдия, симфония, опера... Впрочем, стоило признаться, некоторые про­изведения Сёмке всё же нравились, и тогда он, к удовольствию бабушки, са­дился рядом с ней на диван и ловил себя на мысли, что испытывает некие не знакомые ему чувства. “Музыка — это то, что нельзя сказать слова­ми”, — поясняла бабушка, и Сёмка пытался понять, что же она говорит, хо­тя ничего, кроме тревожного томления, из этого не получалось. Долгие годы она работала учителем в музыкальной школе.
—    Музыка божественна!.. — повторяла бабушка.
—    Почему? — спрашивал Сёма.
—    Потому что её дал нам Бог как раз для того, чтобы говорить то, о чём сказать нельзя.
—    А что? Бог, ты думаешь, есть?
Бабушка, прежде чем ответить, задумчиво подходила к окну, смотрела в него, словно туда должен был заглянуть Бог, и лишь потом отвечала:
—    Присутствие Его ощущается слишком во многом, чтобы этого не за­мечать... Если, конечно, у тебя открыто духовное зрение...
—    Какое?
—    Прости, рано тебе об этом. Отвечу проще: если Бога нет, зачем тог­да жить?
—    Как зачем?! — подпрыгивал Сёма, а вместе с ним иголка на знаме­нитой “Улетай на крыльях ветра” из оперы “Князь Игорь” русского компо­зитора Бородина (запомнил!), которую, впрочем, он слышал и в хорошей со­временной обработке.
—    Сёма, осторожнее, — умоляла баба Аня, — теперь таких пласти­нок нет.
—    Бабань (так сокращал имя и звание Сёма), теперь всё есть. Вот, сю­да иди... — И открывал перед пожилой учительницей просторы неведомого для неё интернета. — Он быстро нашёл не только оригинал, но и обработ­ку и “Половецких плясок” и песни “Улетай на крыльях ветра”. Оценив но­вую аранжировку, удивлённая бабушка сказала одно слово: “Недурственно”.
Бабушку Сёма любил и, конечно же, понимал, почему его каждый год отправляют к ней на “дополнительное образование”. У вечно занятого отца времени на вечерние чтение “Двух капитанов” вслух да по очереди с ним не хватало. Да и музыкальное образование, как говорил отец, получил он под маминым прессингом. У бабушки Сёма не чувствовал, что его прессуют, у ба­бушки, в отличие отца и матери, хватало и времени, и — главное — терпе­ния. Впрочем, терпения не хватало у Сёмы...
Зато знаний, полученных у бабушки, хватало, чтобы иногда удивлять свою компанию. Так, при разборе новой игры, что загрузил Сёма, кто- то сказал:
—    О, классную музыку написали разработчики!
—    Как же, разработчики, украли они её. У Эдварда Грига! Был такой норвежский композитор...
—    Ни фига ты, Семён, продвинутый в музыке, — уважительно оцени­ли его знания ребята.
Да, с бабушкой было иногда очень хорошо, как в настоящей семье. Единственное, что было невозможно, — сидеть целый день у экрана “ком­па” и ругать на сленге сетевых напарников по какому-нибудь отряду “Дель­та”, которые подставляли продвинутого сетевого игрока Семёна Сырцова. Они же, как порой на поверку оказывалось, были взрослыми людьми, кото­рые, в свою очередь, сидели в многочисленных офисах и даже важных чи­новничьих конторах. Да, видать, ничему не научились...
А бабушка ещё всегда давала с собой книги. Они вставали на красивую полку в Сёминой комнате и стойко ждали своего часа. Час не наступал — компьютер не отпускал. Времени у Сёмы, как и у отца, не было.
А нужно было ещё вытерпеть целый месяц в Греции, где интересно толь­ко первые три дня. Пляжную тоску удавалось хоть как-то разбавлять айпа­дом. Море, конечно, радовало, но порезвиться было не с кем. То незнакомые русские, то всегда обиженные на русских украинцы, то хоть и дружелюбные, но незнакомые сербы, а то и вообще немцы и французы. Однажды попали на неделю в соседство с японцами... Семён чуть с ума не сошёл от их раз­меренности и этикета. Дело в том, что отец разумно, с его — отцовской — точки зрения, менял места пребывания, чтоб не сидеть на месте и побольше увидеть, и если Семёну удавалось наконец-то завести друзей, втереться или сколотить компанию, то уже наступало время переезда “к новым рубежам”, так говорила мама. Кстати, сами греки Семёну нравились, хотя все про них говорили, что они ленивые. В чём проявлялась лень греков, Семён понять не мог. Сколько ни присматривался, они постоянно были чем-то заняты. Разве что магазины работали с большим дневным перерывом, который назывался сиеста. Греки считали это жарким временем, а все остальные — как раз эле­ментом греческой лени.
—    Странно, у нас же в морозы бывают актированные дни. — Такое за­ключение сделал Семён, но никто его не услышал. Видимо, то, что школь­ники в России в морозные дни не учатся, греков с их жарой никак не из­виняло.
Да, конечно, отец, как говорится, старался для семьи: побывали и на Кассандре, и под древним Олимпом, обошли на катере древний Афон, выку­пались в лазоревой воде на Ситонии, пожили в Салониках, ну и, под конец, поднялись на Акрополь и потрогали камни вновь отстроенного Парфенона. Но пусть греки сами изучают свою легендарную историю. Сёме она надоела ещё в пятом классе... Несколько дорогих покупок не компенсировали Сёме полной утраты самостоятельности на целый месяц, да ещё предстояло по воз­вращении не один день закачивать обновления всех игр. Домашний компью­тер уже снился... Он терпеливо и зовуще ждал в комнате.
И вот этот день наступил! Отец с матерью поехали с друзьями на заго­родную базу, а Сёма предварительно и по умыслу за день до этого покашлял и почихал, демонстрируя, что холодный осенний воздух может развить его начинающееся ОРВИ. Пришлось, правда, заглотить горсть арбидола и запи­вать его клюквенным морсом, но это было лёгкой компенсацией за два дня свободы. За день, когда к нему придут друзья.

Родители уехали, предоставив Сёму попечительству соседки тёти Нины. Последняя же была занята больше попечительством своего очередного бой­френда. Потому заглянула один раз утром и спросила:
—    Сёмочка, у тебя есть что покушать?
—   Есть, мама наготовила перед отъездом, могу даже вас с вашим Ми­роном (так звали нового друга тёти Нины) накормить.
—    Ух ты! А что там?
—   Фаршированные перцы, целая тарелка бурито, курица в духовке, от­бивные... Ну, и я всегда могу сварить себе пельмени.
—   Круто! — оценила тётя Нина. — Тогда давай так: если тебе что-то понадобится — звякнешь мне. А так — выходные мы с Мироном собирались прошвырнуться по магазинам...
—    Шоппинг?
—   Да так, больше на посмотреть... А вот бурито один... нет... два я бы у тебя попросила. Мне хотя бы не готовить с утра.
—   Щас! — Сёма убежал в кухню-гостиную. Откупиться от излишней опеки двумя бурито — это дёшево. И почётно. Он сам кормит своего опеку­на. Спасибо, мама!
Получив желаемое на отдельной тарелке, тётя Нина повела носом, гла­зами выразила восторг, снова повторила устаревшее уже слово “круто”, и чмокнув Сёму в щёку, исчезла на лестничной площадке.
—   Круто, — с хитрой ухмылкой согласился Сёма, закрывая дверь и по­бежал к окну: ребята вот-вот должны были появиться.
А прийти должны были пятеро: Валерка (имевший сразу два прозвища: Сила и Лысый; первое — за лидерство в физическом превосходстве и за­нятия единоборствами, второе — за спортивную стрижку). Это был нераз­говорчивый, но добрый парень из параллельного класса. Славик — Айти (прозвище подчёркивало его компьютерный гений) — шебутной очкарик, неиссякаемый придумщик, который мечтал писать компьютерные игры. Олег по прозвищу Втащу (так он кричал при любом конфликте, которые очень любил затевать в любой ситуации, по сути — неформальный лидер всей ком­пании), Данил (Зануда) — знаток брендов и созревающий перспективный ловелас, Толик (Чича, потому что Чичерин) — как и Сёмка, сын бизнес-се­мьи, но ему больше повезло в плане физического развития, и его чаще при­нимали в компании. Впрочем, дома у Толика все тоже бывали. В шикарном особняке за городом родители отдали сыну целый этаж, где были игровая, тренажёрный зал и, помимо двух ванных комнат, разумеется, спальня.
Проглядывая до последних падающих листьев стылый октябрь, Сёмка с нетерпением ждал друзей (так он считал!) и даже не мог из-за нервного состояния сесть за компьютер, чтобы скоротать время. Точно девчонку на свидание ждал. Зато пришлось постоять у окна и открыть для себя много но­вого. В природе, в городе, в деталях и в мелочах... Эти открытия даже ус­пели его взволновать, но не настолько, чтобы не воскликнуть английское: “йес!” — когда он увидел двигающуюся к дому ватагу ребят.
Сёмка ждал пятерых, а шли семеро... Помимо уже перечисленных, в компании присутствовала всегда державшаяся особняком парочка: Ма- хад — резкий, как и все они, кавказец, и Иван (Вано, потому что видели его в постоянной компании с кавказцем) — едкий во всех смыслах парень. Таких, как Вано, боятся даже самые сильные, потому что, защищая свою независимость, они не остановятся ни перед чем, пойдут до конца. Такой характер сродни как раз кавказцам, может, потому они с Махадом и со­шлись? Так или иначе, но присутствие этой пары в общей группе озадачило и насторожило Сёму, потому как грозило непредсказуемыми последствиями сборища в его доме. Ваня и Махад славились в школе как лидеры реальных хулиганских проделок и не раз привлекались разными там органами внут­ренних дел, и лично директор школы считал их своей головной болью. Од­нако сам директор в своём кластере был лузером. Все знали, что он подво­ровывает из школьного бюджета, а его “Ниссан-теана” во дворе школы не раз раздражал вышестоящее руководство. В принципе-то, по меркам нынеш­него мира, всё у него было хорошо, кроме главного — он был полный лузер в педагогике. Лох! В школе быть вызванным к директору называли “сходить в “Камеди-клаб””. Больше и говорить ничего, наверное, не надо. Лузер — он и есть лузер. Старшеклассники записывали его замечания, чтобы потом выставлять в сеть на всеобщее посмешище. Да, собственно, и его выступле­ния перед коллективом радовали “ютуб”.
Но вот вместе со всеми в квартиру Сырцовых шли Вано и Махад. Как стихийное бедствие.
Сёмка вдруг пожелал, чтоб неожиданно вернулись родители, подумал и о том, что скажет ребятам: “Родаки срочно возвращаются”. Но задним умом понимал, что ничего этого не сделает...
Ватага ввалилась шумно.
—      Семён, дарова!
—      Семён Семёныч...
—      Сёмка, краба давай!
—      О! Нехило тут буржуинство живёт! — это был как раз Вано.
—      Салам, брат!
Расчёт Сёмы увести всё в сторону сетевых игр не оправдался с первых минут, ибо Иван с порога запросил:
—     Пожрать дашь? Замёрзли с Махадом, а тут наши идут к тебе. Есть чё на зуб кинуть?
—      Есть, пошли.
Все оказались на кухне, и в мгновение ока исчезли бурито и фарширо­ванные перцы. Про курицу Семён пока подзабыл, как и про то, что хозяину ничего не досталось. Ваня с рулоном бурито в руке, между тем, по-хозяйски осматривал кухонные шкафы. Что называется, как дома.
—      Это чё за бутыли?
—      Оливковое масло. Мама только на нём готовит, — пояснил Семён.
—     Знаю, что круто, но не одобряю, наше подсолнечное, может, и вред­нее, но вкуснее.
—      Тебе налить? — пошутил Сёма про масло, но тут же об этом пожалел.
—      А есть что выпить? — тут же подхватил Вано.
—      Алкоголь — враг! — вовремя, казалось бы, встрял Махад.
—     Да вы, муслики, только на словах не пьёте. Сёма, сказал “а”, нали­вай “б”, говорю — замёрзли! — последнее слово он разбил по слогам, отче­канил.
—      Так своего-то у меня нет... Только батино, а он заметит.
—     Своего-то у меня нет, — передразнил Вано, — плохо готовишься к приёму друзей.
—      Я ж не бухать звал!
—      А мы что — бухать? По рюмке с холоду — милое дело!
И тут он дошёл как раз до отцовского бара:
—     Ни фига себе! Да твой батя и не заметит, что у него тут чего-то от­пили. Он у тебя что — бухает по-чёрному?
—      Он вообще почти не пьёт. Бывает, рюмку с гостями...
Обилие разномарочных и разноёмкостных бутылок могло, конечно, по­разить неподготовленное пролетарское воображение Вано, но, похоже, он вообще впал в ступор. Он крутил бутылки в руках одну за другой. Прошло какое-то время, прежде чем он определился:
—     О! Всегда мечтал двадцатипятилетний вискарь попробовать. Тем бо­лее — пузырь открыт. Чё там у тебя ещё на закуску, Семён? — Последнюю фразу он сказал так, как будто обращался к равному и старшему товарищу. Это и подкупило Сёму.
—      Есть ещё курица, — сообщил он.
—     Давай курицу! Парни, кто будет по пять капель? — тут он повторил фразу своего отца, которую слышал не раз. — Махад?
—      Я сказал — не буду! — резко, почти злобно отрезал кавказец.
—     Чурка ты и есть чурка, — такую фразу Махад мог простить только близкому другу.
Впрочем, без ответа её не оставил:
—      Валенок сибирский!
—     Кто будет, парни? — снова бросил клич Иван.
—    А я, пожалуй, глотну, — решился вдруг Толик. — Вискарь, действи­тельно, достойный. Батя у меня своё пузо таким балует. Побуржуйствуем...
—     Ия, — поднял руку, как в школе, Данил.
В итоге присоединились ещё Славик и Олег. Налили и Сёме (а как без хозяина?). Отказался только спортсмен Валера. Выпили, вроде, по рюм­ке, но, казалось, в голове у каждого случился свой взрыв. Курица улетела следом, хотя курицы, как известно, летать не умеют.
—    Ну, пойдём нахлобучим кого-нибудь, — потёр руки Славик Айти к вящей радости Сёмы, потому как фраза предполагала сетевую игру. — Са­мое время пострелять.
—    А! Идите, — презрительно напутствовал команду Вано, — не муж­ское это дело в игрушечные стрелялки бегать.
Все знали, что дома у Вано напряг с отцом, который запретил ему вся­кое игровое общение с компьютером, потому не приняли его слова всерьёз.
—    Сёма, кинуха какая-нить свежая есть на DVD? Я бы попялился, по­ка вы из себя крутых страйкеров корчите.
—    Там, — нетерпеливо отмахнулся Сёма на гостиную, — куча дисков, пульты, разберёшься.
—     Не вопрос, разберусь, — согласился Вано.
Дальше вроде всё пошло по плану Сёмы. Народ разбрёлся по компью­терным точкам и начал боевые действия. Об успехах или неуспехах той или иной группы можно было судить по возгласам и откровенной ругани. У “кри­воруких” всегда были виноваты сеть и провайдеры.
Про Вано на какое-то время все забыли. До тех пор, пока он сам не на­помнил о себе.
—    Э, деточки, — объявился он в комнате с арбалетом наперевес, — вот из чего стрелять надо. А вы за джойстики вцепились, пионэры. — Он так и сказал: “Пионэры”, — повторив за своим отцом. — Чё это? — обратился он к Семёну.
—     Арбалет.
—     Я понимаю, что не бейсбольная бита. Он стреляет?
—     Стреляет, конечно. Отец в клуб специально ходит. Где ты его взял?
—    Да стоял себе в углу, скучал. А тут — я. Взводится тяжело, я попро­бовал.
Почему отец оставил арбалет не в сейфе? Ах да, вернулся вчера из клу­ба поздно, устал. Бросил там, где мать его кормила. И кино потом они смо­трели... Ах, батя-батя...
—     Стрелочку-то вот сюда вкладывают?
—     Сюда, — хмуро ответил Сёма.
—    Ну, что, народ, пойдём поохотимся?! На реальную дичь, — позвал всех Иван.
—    В смысле? — оторопел Сёма. — Его, между прочим, приравнивают к реальному оружию.
—    А я о чём? — криво ухмыльнулся Вано, взвешивая в руках арба­лет. — Ну-ка, открой окно.
—     Зачем?
—     Птичку какую стрельну.
—     Ваня, это не игрушка.
—    Это у вас игрушки, а это, — он прицелился из арбалета в настенные часы, — сила.
—    Брось, Вано. Не до шуток. — Этой помощи очень ждал от Валеры Сёма, и она пришла. Но эффективность её была обратно- пропорциональна тому эффекту, которого Сёма от неё ждал.
—    Я не понял, — возмутился Иван, — а чего это все заоочковали?! А!? — он окинул притихшую компанию взглядом.
Валера презрительно пожал плечами, что в то же время означало: “Де­лай, что хочешь”. И тогда Ваня подошёл к окну, открыл его и выставился оттуда, как из бойницы. В квартиру подуло не только стылым воздухом, но и опасностью.
—     Вань, закрой. Не смешно уже, — в последний раз попросил Сёма.
Но его даже не удостоили ответом.
—    Блин! Дичи никакой! — досадовал за окном Вано. — Что такое осень?! Это птицы! Где?! Хоть бы кошка какая!..
—    Э, стрелок, давай уже обратно, всю хату выстудил, — позвал дру­га Махад.
—     Подожди! О, гляньте, попик!
Сначала никто не понял, о ком он говорит. И только Сёма увидел в со­седнем окне удаляющуюся спину священника в рясе, поверх которой была наброшена курточка.
—     Ты дурак, что ли? — встрял Толик. — Это же человек.
—    Какой человек?! Это тунеядец! Батя мой так говорит. Пока он в ав­тосервисе круглыми сутками батрачит, эти попоют себе, кадилом пома­шут и — “мерседес” в кармане. Твари! — злость в голосе Вано была нешу­точная, но никто и подумать не мог, что он выстрелит. — А что, если я ему в задницу залеплю?! А?!
Никто не верил. И только Махад, который знал своего друга лучше всех, кинулся к нему.
—     Стой, дебил!
—    А чё, Аллах только рад будет! — повернулся к нему Вано, и в этот момент палец его скользнул по курку.
Арбалет гукнул, мгновенно спустив натянутую силу тетивы. А под ок­ном, как подкошенный, упал священник.
—     Ты чё сделал, урод?! — это Валера.
—     Парни, пошёл я домой... — тихо поплыл в сторону Данил.
—    Зачётный выстрел, придурок. — Махад посмотрел на друга с нена­вистью. — Тунеядец, говоришь? На себя со стороны смотрел?..
—    Не, я не подписывался на организованную преступность. — Даже для Втащу такая ситуация была неприемлема.
Славик-Айти молчал и смотрел за окно. Священник лежал неподвижно.
—    Дебилы! — это крикнул Валера всем уже из прихожей, он единст­венный бросился на помощь раненому человеку. Раненому? Никто не знал... Он теребил в руках мобильный телефон, пытаясь вызвать “скорую помощь”.
—    Стой! — это Вано направил арбалет уже на него, предварительно вложив новую стрелу. — Чё, сдать меня хочешь?! Откуда кто узнает, отку­да стреляли?
—    Арбалет в этом подъезде только у бати... — опустошённо сооб­щил Сёма.
—    Да пошёл ты! Никто тебя сдавать не собирается, а человеку помощь нужна! — Валера даже плюнул себе под ноги, прямо на пол, чтобы выска­зать Вано своё презрение.
—    Иди, Лысый, может, вместе помолитесь. Ладно, Махад, валим отсю­да, — позвал Вано друга. — Тут щас церковный хор будет.
—     Вали, — глухо сказал Махад, — никто не держит.
—     Ты чё, брат, и ты меня сдаёшь?
—     Тебя в роддоме, видно, сдали.
—    Пасть завали, чурек долбанный... — Вано шмыгнул носом, цыкнул через зубы, сделал ещё какие-то движения, видимо, необходимые ему для са­моутверждения или, как он считал, чтобы не потерять лицо. Двинулся бо­ком к двери, будто ожидая нападения. Но никто этого делать не собирался.
Под окном Валера уже склонился над священником. Сёма смотрел туда с ужасом, ожидая хоть какого-то сигнала о том, что человек жив. Валера что-то говорил в телефон, вероятно, врачам “неотложки”.
—     Чё мы стоим-то, надо туда, — кивнул за окно Толик.
—    Господи, пусть он только будет жив! — в первый раз в жизни взмо­лился Сёма, голос его дрогнул, а по щекам потекли слёзы.
Но никто его слабости не осудил и не высмеял. Более того, если б он мог внимательно следить за другими, то увидел бы, как подергивалось лицо Славика-Айти. У того тоже напрашивались слёзы.
Они гурьбой выкатились на улицу, обогнули дом, подбежали к Валере.
—    Щас “скорая” будет. Стрелу сказали не трогать, — доложил Сила. — Надеюсь, сердце или лёгкое не задеты. Пульс есть...
Стрела торчала чуть наискосок ниже левой лопатки. Сёма присел рядом. Он не испытывал ничего, кроме жуткой безысходности. Понимал, что отцу придётся ответить за брошенное как попало оружие. Но виноват в этом бу­дет Сёма. А что скажет бабушка?
Рука сама собой потянулась к мобильному телефону.
—    Надо отцу позвонить, я его подставил, — пояснил он на вопроситель­ный взгляд Валеры.
—    Погоди. Успеешь.
Но Семён не успел. Быстрее всего в этот раз приехала милиция. И как только появилась “неотложка”, суровые, немного грустные сержанты, почти не ругаясь, усадили Сёму, Махада, Толю и Валеру в машину. Остальные, по­лучалось, сбежали.
—    Да мы ни в чём не виноваты, — пытался робко возразить Толя.
—    Там разберёмся.
—    Нас только в присутствии педагога допрашивать можно, — напом­нил он же.
—    А тебя что — уже допрашивают? — сержант был неумолим.
Валера и Махад сели в милицейскую машину молча. Так, словно их
уже не раз арестовывали. Растерянного Сёму просто ткнули в сиденье ря­дом с ними.
—    Всё нормально, братан, — неожиданно сказал ему Махад.
Толю как самого разговорчивого “упаковали” во второй автомобиль.
Когда машины тронулись, Семёну показалось, что он увидел Вано, вы­глядывающего из-за угла. И ещё ему показалось, что он погрозил ему... Как- то погрозил. Кроме того, Сёма даже не помнил, захлопнул ли он дверь в квартиру...
Допрашивали их, как на карусели. То по одному, то всех вместе. Педаго­га, как положено, посадили рядом. Да только откуда он был, этот педагог, и понимал ли вообще, о чём идёт речь? Присутствовал под протокол, да и только. Допрашивали традиционно: то посулами, то угрозами, то расска­зывали им, чем грозит всем организация преступной группы, то говорили, что вот твой товарищ даёт на тебя показания и всё уже рассказал, то врывался вдруг начальник отделения и обещал всех отправить куда-то, где раки зиму­ют, то вкрадчивый следователь обещал, что никто не сядет, выстрел-то, мол, был случайный, скорее всего... Но самое удивительное, что никто из ребят да­же не упомянул Ивана-Вано. Будто его и действительно не было с ними. И это было не по договорённости, не по сговору, как правильнее говорить, и уж тем более не из знания криминальных тонкостей. Просто молчали, и всё.
Ещё в машине Валера успел шепнуть Сёме: батю не подставляй, скажи, что в сейф с оружием сами залезли, знал, где ключи, и стой на том. За этот совет Сёма был Валере очень благодарен.
А мельница допроса крутилась. Вот уже и вечер поздний наступил, что угадывался где-то там за мутным окном, словно в параллельном мире. Вот уже и сказали, что родители приехали, но никого из них к ребятам не пус­тят, пока те не расскажут всё, как было.
И тут вдруг явились Славик с отцом. Славик потерянный, отец его гро­ма и молнии мечет.
—    Я с ними был, — признался Славик, когда всех снова собрали в од­ной комнате у следователя.
—    Стреляли?
—    Так точно. Из винтовки LaRue калибра 7 и 62 миллиметра.
—    Чего?
—    Штурмовая винтовка “морских котиков”. В игре у меня такая...
И маховик закрутился снова:
—    Так, может, это он из арбалета стрелял, и вы его всё это время вы­гораживали? — это уже к ребятам.
—    Нет, не он. Он просто был. Все играли в компьютерные игры, никто не видел, кто стрелял.
“Карусель” крутилась. Педагог уже явно нервничал и дремал. Следую­щим актом было явление Вано.
Их снова собрали вместе, и ввели его в комнату. Следователь вкрадчи­во спросил:
—     Что вы нам хотите сообщить, молодой человек?
—    Я стрелял. Но не специально. Я отвлёкся... Так получилось. — Гла­за Ивана продолжали гореть непримиримостью к обстоятельствам.
—    А все эти ребята помогали тебе целиться? — вскинул бровью опера­тивник, что привёл его.
—     В игры они играли. Игроманы.
—     Тогда кто вас отвлёк?
—     Я уж не помню. Орут же все, когда в “страйк” режутся.
—     До этого вам приходилось держать в руках спортивный арбалет?
—     В первый раз.
—     А выпили вы перед этим сколько, молодые люди?
—     Ничё мы не пили.
—     Так вы окно-то специально открыли, чтобы целиться?
—     Да, но в человека я стрелять не собирался.
—     А в кого, простите?
—     Ну... думал... голубя какого...
—     Голубя, значит, не жалко?..
Дальше началось длинное и нудное заполнение протокола допроса. При­чём, по мере его заполнения то следователь, то дознаватели, то опера зада­вали всё те же вопросы, пытаясь свести дело к организованной стрельбе по людям.
Ближе к полуночи дверь открылась и в помещение, где рядком сидели ребята, вошёл священник. Тот самый. Это был мужчина лет пятидесяти, крепкого телосложения. Седые волосы хвостиком собраны на затылке. Ок­ладистая ровная борода. Серые глаза. Он окинул всех взглядом и сразу об­ратился к следователю:
—     Здравствуй, Юрий Александрович, отпускай ребят...
—     Здравствуйте, батюшка... Стало быть, повезло?
—    Да, жизненно важные, как у вас пишут, не задеты, стрела на излё­те была. Шок болевой. И всё. Отпускай ребят.
—    Батюшка, в храме у себя командовать будешь. А мы уже протоколы оформили почти.
—    Порви. Я их прощаю. Что я, зря с самой больницы сюда вприпрыж­ку бежал?
—     У нас ещё государство есть. Вот если оно...
—     Юра, мы с тобой сколько вместе прошли? Слышишь меня, майор?
—     Так точно, товарищ полковник, но...
—    Юра! Не стоит им жизнь калечить. С вашими приводами потом ни в институт, ни в армию.
—     Тов... Отец Андрей... Батюшка...
—     Не благословляю! Слышал? Рви протоколы...
Ребята смотрели на всё происходящее, как на явление инопланетянина. Сёма вдруг и сразу понял: Бог есть. Точно есть. И Он не только оставил в живых своего служителя, но и послал сюда. Вот о чём говорила бабушка... Бог коснётся. И было от этого касания и светло, и радостно, и как-то воз­вышенно больно... И смысл жизни, и весь мир вдруг открылись подростку в одно мгновение. И, наверное, не одному ему. Потому вдруг неожиданно встал самый рослый и самый сильный Валера. Он подошёл к священнику и, словно выдавливая из себя по слову, через комок в горле, ломающимся го­лосом сказал:
—    Простите нас, батюшка... Простите... — И вдруг зарыдал. Зарыдал, содрогаясь всем телом. — Правда, специально не стреляли...
Никто никогда не видел, чтобы он плакал, а тут он рыдал, не скрыва­ясь. Священник вдруг притянул его по-отечески к себе, прижал. Погладил по коротко остриженной голове.
—     Ну, всё... всё...




Глядя на это, заплакал и Сёма. Ему уже давно хотелось, но раз уж ры­дал Валера, то куда ему-то!.. Даже Вано отвернулся в сторону, растирая кулаком глаза, хоть и очень старался не подать виду. Через минуту плака­ли все.
—    Ты это... батюшка... какого тут массовый катарсис устраиваешь...
—   Дурак ты, Юра! Я, что ли? Господь посетил... — голос у самого свя­щенника тоже, похоже, дрогнул. — Ты ж знаешь, что буквально в старую рану попали. Как в десятку. Так-то я, быть может, на ногах устоял. А тут... Отпусти ты их, Юра. Я тебя как бывший командир прошу. Не верю я, что они специально.
Следователь поднял над столом только что с таким трудом расписанную пачку протоколов и на глазах изумлённых оперативников одним движением порвал её сначала на две, а потом и на четыре части.
—   Идите с глаз моих... долой... Все! И ты, отче! Сам же знаешь, без­наказанность хуже наказания.
—   Мне отмщение и Аз воздам! — напомнил отец Андрей бывшему со­служивцу.
—    Идите! Не рви мне душу!
Потом вышли в дежурку, где толпились бледные и взволнованные роди­тели. Пока обнимались, целовались, объяснялись, никто не заметил: батюш­ка исчез так же неожиданно, как появился. Потом Валера вдруг подошёл к Вано и тихо сквозь зубы сказал: “Тунеядец, говоришь?” Вано только опу­стил глаза.
Отец Сёмы заглянул в кабинет, откуда вышли ребята, и спросил:
—    А батюшка где служит?
—   Во Всесвятской, здесь... рядом... — ответил тот самый Юрий Алек­сандрович, не поворачивая головы. Он задумчиво смотрел в печальную осен­нюю мглу за мутным стеклом.
Потом вышли на улицу. Так и шли — семьями, чуть растянувшись. Бы­ли какие-то уже ничего не значащие разговоры и тем более уже ненужные нравоучения.
—   Заплатили, поди, попу-то... Точно заплатили, чтоб заяву забрал, — это сквозь зубы сказал отец Вано, глядя в спины впереди идущих Сырцовых.
Никто, кроме Вано, его не слышал. И тот вдруг остановился, посмотрел на отца какими-то новыми глазами и попытался что-то сказать:
—   Т-ты... А ты?.. Как же?!.. Это же... Эх!.. — и вдруг побежал. Побе­жал так, словно ему нужно было сдать кросс. Все на минуту замерли.
—    Что это с ним? — спросила мать Толи, но никто ей не ответил.
Удивлённый и встревоженный отец Вано стоял и смотрел до тех пор, по­ка силуэт сына не растворился в сырой октябрьской тьме.