Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Поэзия



Вячеслав Иванов



Вячеслав Иванов — автор поэтических сборников «Нас на Земле двое» (2012) и «Крылья» (2014). Родился в 1982 году в Смоленске. Окончил Смоленскую гимназию имени Пржевальского, Смоленский филиал Московского энергетического института. По образованию инженер. Лауреат поэтического фестиваля «Рубикон» (Смоленск, 2011), дипломант финальной части межвузовского литературного форума «Осиянное слово» имени Н. Гумилева (Москва, 2013). Публиковался в журнале «Юность», в газете
«Литературная Россия», член Смоленского отделения Союза российских писателей.
Любимые поэты — Сергей Есенин и Александр Блок. В современной литературной среде получил положительные отзывы у Евгения Евтушенко и Дмитрия Быкова.
С 2013 года — постоянный резидент издания «Московская правда». Принимает активное
участие в литературной жизни Смоленска, отмечен губернаторской стипендией «Молодые таланты» (2013).


Поэзия начинается с недовольства собой


Недавно в одном из эфиров местного телевизионного канала мне задали вопрос: «Как становятся поэтами?» Стоит признаться, что это был единственный вопрос, который ввел меня в ступор. Причем не столько потому, что сам по себе он звучит несколько по-детски, сколько по той причине, что он требует как минимум нескольких уточнений. Что подразумевается под словом «стать»? Написать ли стоящие произведения, суметь ли донести их до окружающих, быть ли принятым в серьезную поэтическую среду?
В моем понимании быть поэтом можно, даже если ты остался последним человеком на земле. Либо в тебе это есть, либо в тебе этого нет. Читатели, публикации, выступления, премии — все это может быть, и это здорово. Но этого вполне может не быть, и этот факт нисколько не умаляет поэтического мастерства или (и) таланта конкретного человека.
Конечно, внешняя атрибутика важна. Читатель обеспечивает связь поэта с окружающим миром. Читатель возвращает поэту часть затраченной им на написание стихов энергии, обеспечивая ему (поэту) востребованность. Принятие в литературу способствует общению с себе подобными, удовлетворяет потребность автора в реализации и т. д.
Но поэзия «поселяется» в человеке намного раньше всего этого. А начинается поэзия, на мой взгляд, с недовольства собой. Здесь можно возразить и задать вопрос: «Почему же, собственно, недовольство касается самого себя? Разве мало чем можно быть недовольным? Окружающим миром, государством, конкретными людьми, например?» Смею предположить, что, если копнуть глубже, суть такого недовольства сведется к тому, что поэт недоволен не окружающим миром, государством или конкретными людьми, а тем, что он не способен изменить что-то в окружающем мире, государстве или конкретных людях, то есть возвращаемся к тому, что недовольство все-таки начинается с себя.
Суть поэзии, таким образом, заключается в том, чтобы попытаться найти некую универсальную формулу, обеспечивающую гармонию человека с окружающим его миром. Над этой задачей, на мой взгляд, трудились многие поколения поэтов, и решать ее, эту задачу, предстоит и сегодняшнему, и будущим поколениям.

Вячеслав Иванов


* * *


Ты спрашиваешь, как меня зовут?
Не знаю сам. Родители не дали
Мне имени. Я сквозь земные дали
Неназванным прокладывал маршрут.

Мой первый стих был горьким, как полынь.
Второй был самых спелых ягод слаще.
И только третий вышел настоящим,
Простым, как снег, и скорбным, как Хатынь.

Ты спрашиваешь, как меня зовут?
Из всех имен явлений и предметов
Страшней всего быть названным поэтом
И с этим ярлыком идти на Суд…


* * *


Вот как-то ты неправильно живешь, —
Официант сострил в кафе «Кибитка»,
Когда я отдавал последний грош
За граммы драгоценного напитка.

Вот как-то ты неправильно живешь, —
Смотрела на меня с укором мама,
Когда в Филях раскосый доктор Ош
Мою расшифровал кардиограмму.

Вот как-то ты неправильно живешь, —
Твердила мне замужняя соседка, —
Ведь ты в постели, Витенька, хорош!
А бабы у тебя бывают редко!

Вот как-то ты неправильно живешь, —
Гудит по всем каналам телевизор,
Знатнейших ставя мне в пример вельмож
Из думского гнилого шоубиза.

Молчу. Терплю и маму, и Москву,
Но до чего ж порою мне обидно!
Я знаю, что неправильно живу!
Но я живу! И сдохнуть мне не стыдно!


* * *


Чуть отдалившись от вокзала,
Я не узнал в окошке местность,
Но проводница мне сказала,
Что поезд мчится в неизвестность.

И ни полей, и ни избенок:
Все будто в утреннем тумане.
И я, как брошенный ребенок,
Хочу обратно в детство, к маме.

Мне было пять, когда под вечер
Пришел домой отец не в духе
И рассказал, что мать «далече…»,
Что, мол, «глаза ее потухли»,

Что «стало ей приютом небо
Заместо нашего барака».
И, протянув краюху хлеба,
Обнял меня и долго плакал…

А поезд мчится все быстрее,
Звенит стакан о подстаканник.
Но разве чай меня согреет…
И я, закрыв лицо руками,

Входя с вагоном вместе в штопор,
Вдруг вижу белую палату,
И слышу тихий мамин шепот,
Как будто в чем-то виноватый.

И поезд — свод больницы ветхой,
Где проводница — врач-безбожник.
И ускользающее эхо:
«Сынок, увидимся, но позже…»


* * *


Нежностью первого снега
Я покорен.
Ни одного человека
Под фонарем.

Только потоки снежинок
В светлом пятне.
Сколько исправить ошибок
Хочется мне.

Если бы ты понимала,
Если… Хотя
Утром какой-нибудь малый,
Здесь проходя,

Грязной кирзою натопчет…
Варвар! Ты знал,
Сколько мне стоила ночи
Той белизна?


* * *


Зачем ты плакала, скажи?
Зачем ты плакала?
Мы проживаем эту жизнь
Неодинаково.

Я мельтешу, как солнца блик,
Как вспышка медная.
И, видишь, я к тому привык,
Что ночью нет меня.

Когда же мне уйти пора,
Стряхнув оковы, ты
Воспламеняешься, как бра,
В глубинах комнаты.

К чему же слезы? Я вернусь,
Хотя и незачем.
Душа моя — карман. А грусть
В нем вместо мелочи.

Я, как пиджак, латаю жизнь
Свою заплатками.
А ты, счастливая, скажи,
Зачем заплакала?


* * *


«Я тебя никогда никому не отдам», —
Нет, пожалуй, глупее истины.
Мне пора на перрон. Только мой чемодан
Не вещами набит, а листьями.

Я собрал их, когда был впервые твой взгляд
По-осеннему пуст и холоден,
И хранил под тахтой, а когда листопад
Обнажил все деревья в городе,

Я сложил свой багаж в небольшой чемодан,
Взял такси до вокзала в Жодино.
«Я тебя никогда никому не отдам», —
Написал на листке. И сжег его.


* * *


Когда Серега умер от запоя,
За ним прислали ржавую «газель».
Тем утром на дорогах Уренгоя
Заснеженный свирепствовал апрель.

Машина, у подъезда сев на брюхо,
Не в силах скорбный свой продолжить путь,
Беспомощно завыла, как старуха,
Пришедшая соседа помянуть.

И кто-то говорил: «Серега шутит!
С ним вечно приключается курьез!»
И было что-то страшное до жути
В бессмысленном вращении колес.


* * *


Мой друг пускал по венам счастье
И видел в небе корабли.
Но было счастье слишком частым —
Его однажды не спасли.

Другой мой друг любил не в меру,
Под люстрой стал на табурет.
Потом прочли, — он любит Веру,
Без Веры в жизни смысла нет.

Мой третий друг зачах от скуки,
Когда минуло тридцать лет.
Он написал: «Все люди — суки»,
Достав обычный пистолет.

Четвертый возомнил поэтом
Себя с какого-то рожна.
И от непризнанности летом
Случайно выпал из окна.

А пятый друг мой «без привета».
Он проходимец и хамло!
Но, может быть, как раз вот это
Его от смерти и спасло.


* * *


Люди спросят у порога:
— Что за пазухой твоей?
— Прячу внутреннего Бога
От соборов и церквей.

Он не любит позолоту
На крестах и образах.
И в душе моей свободу
Поселяет, а не страх.

— Где ж ты взял его?
— Не важно,
Если вера глубока.
Я нашел его однажды
На снегу у кабака.

Был февраль, и он дрожал весь,
В ледяную глядя тьму.
И казалось мне, что жалость
Проявляю я к нему,

Но когда его я поднял,
Озарилось все вокруг!
За мгновение я понял:
Он мне самый близкий друг!

— Веришь в Бога?
— Верю слепо!
И с того не важно дня:
Я несу его по свету,
Или он ведет меня.


* * *


Улетай, душа моя, улетай
За поля, за речку, за монастырь.
Я тебе сегодня не поводырь.
Без меня отыщешь дорогу в рай.

Улетай, душа моя, воробьем,
Что склевал пшено и навеки сыт.
Мне до Бога долго идти босым.
Вся земная сила — в крыле твоем!

Улетай душа. Пусть горят костры
Под тобою блеклых фальшивых лун.
Я забился, видишь, как мышь, в углу,
А углы, как бритва, теперь остры.

Улетай, душа моя, в добрый путь!
Да оставь собакам бездомным плоть.
Из тебя к рассвету седой Господь
Непременно слепит кого-нибудь…


Остановка


«Родильный дом» был первой остановкой,
Вторая — «Школа», третья — «Институт».
И вот тебя, голубчик, вместо Вовки
Попутчики Владимиром зовут.

Четвертой — будет «Загс», а, может статься,
Какой-нибудь загадочный «НИИ»,
Где ты напишешь пару диссертаций
Про сходство человека и свиньи.

А пятой остановкой будет «Винный».
Там с кем-нибудь поделишься душой,
И на шестой окажешься «У Нины», —
Голубоглазой, милой, но чужой.

Седьмая остановка будет самой,
Пожалуй, затяжной. Таков маршрут!
Там Вас, «почтенный наш Владимир Саныч»,
На пенсию бессовестно попрут.

Кушетка в коридоре, санаторий,
Прибавки, льготы… Но, как ни крути,
Восьмая остановка «Крематорий» —
Конечная на жизненном пути.