Не ждите от истории ответа, —
Она для нас не этим дорога.
Течет неспешно медленная Лета,
Крутые отражая берега.
Ее глубин невидимые рифы
Нам никогда увидеть не дано.
Ее первооснова — это мифы,
В которые поверили давно.
Ее устои вечно преходящи, —
И храмы, что стояли на крови,
И этот бесконечно лгущий ящик,
Который называется ТВ.
Здесь фактам непреложным нету места,
Не отыскать источников иных.
Неверно все: и летописец Нестор,
И повесть лет далеких временных.
Ей дела нет всегда до фактов косных,
Событий, что случались наяву,
Что сразу после битвы Куликовской
Пришли татары и сожгли Москву.
Мы все безоговорочно ей верим.
Ей признаваться вроде не к лицу,
Что Моцарта не убивал Сальери,
«Аврора» не стреляла по дворцу.
Не связана научною структурой,
Во все века, в любые времена,
Она была всегда литературой
И, значит, быть правдивой не должна.

Позабывшиеся даты,
Словно шрамы на лице.
Здесь расстрелян в двадцать пятом
Александровский лицей.
Всех недавних лицеистов,
Как заведомых врагов,
Утром, пасмурным и мглистым,
Возле невских берегов,
Расстреляли на опушке,
Где от солнышка светло.
Был бы вместе с ними Пушкин,
И ему б не повезло.
В оголтелом этом веке
Не щадили никого, —
Был бы с ними Кюхельбекер,
Застрелили б и его.
План расстрела сверху спущен,
Он и должен быть таков.
Уничтожен был бы Пущин
И, конечно, Горчаков.
Снисхожденья им не будет, —
Хоть и нет на них вины:
Образованные люди
Новой власти не нужны.
Будет вечно кровью харкать
Эта доблестная рать,
Там, где может и кухарка
Государством управлять.
И не будут лицеисты
Собираться у огня
«В октябре багрянолистом,
Девятнадцатого дня».

На Кубани, где в поле кружит саранча
В середине палящего лета,
Почему-то мне спать не дают по ночам
Допотопные главы Завета.
Почему, справедливости вечный оплот,
Бог во время библейское оно
Подвергал наказанию целый народ,
А не только семью фараона?
Почему под его беспощадным мечом,
Через казни жестокие эти,
Пострадали и те, кто совсем ни при чем —
Старики или малые дети?
Но увяз ноготок, и всей птичке пропасть,
И какой бы ни век на планете,
Почему-то всегда за преступную власть
Весь народ постоянно в ответе.
И везде, от полярных до южных широт,
Недород и другие напасти
Что ни день, что ни год переносит народ,
Став заложником собственной власти.
И опять, словно школьник, уроки уча,
Я листаю страницы Завета
На Кубани, где в поле гудит саранча,
От которой спасения нету.

Нету от старости панацеи.
Стал я с годами и лыс, и грузен.
Мальчик играет меня на сцене,
В новом спектакле в самарском ТЮЗе.
Мальчик, курчавый, как я когда-то,
Смотрит моими на мир глазами,
Пересекает, плывя, экватор,
Песни поет и любовью занят.
Он на меня не похож, и все же
На режиссера я не в обиде.
Не ощутить не могу я дрожи,
Жизнь свою со стороны увидев.
Пусть моя пьеса подходит к краю,
Счастья назавтра не жду, как прежде.
Мальчик, который меня играет,
Вновь возвращает меня к надежде.
Веря в несбыточные легенды,
В жизни реальной крутом замесе,
Я не добрался до «Хеппи-энда», —
Может быть, будет иначе в пьесе.

Такое прежде никогда,
Наверное, не снилось.
Какою меркою ни мерь,
А жизнь идет на лад.
Бог десять правнуков мне дал,
Явив Господню милость.
Я этой милостью теперь
Пожизненно богат.

Он оказал мне эту честь,
Являя лик свой узкий,
И стал теперь необходим,
Как хлеб, что мы едим
Неважно мне, какой он есть,—
Еврейский или русский,
Поскольку он всегда един,
И на Земле один.

Пускай не звал меня пророк
В сияющие двери,
Не разверзался потолок
Под парой белых крыл.
Бог сделал все, что только мог,
Чтоб я в него поверил,
Он сделал все, что только мог,
Чтоб я его открыл.

Пусть мой недолговечен стих,
И сам я жил затем ли,
Чтобы не сделать ничего
За долгие года?
Десяток правнуков моих
Поднимут эту землю
И для народа своего
Построят города.

Взрастет мой маленький народ
Разноименной масти
В недостижимой полосе
Грядущего утра,
И кто-то будет садовод,
А кто-то будет мастер,
И станут воинами все,
Когда придет пора.

Пусть будет в доме их всегда
Веселье и достаток,
Пускай не рвется эта нить,
Что прежде началась.
И я грядущие года,
Их небольшой остаток,
Смогу с улыбкою прожить
И в гроб сойти, смеясь.

Боль в спине, и поутру, и ночью.
Нету спасу — хоть на крик кричи.
«Полностью изношен позвоночник», —
Говорят сочувственно врачи.
Да и как ему не износиться
На холодных вьюжных северах,
Где пришлось мне двадцать лет трудиться
В партиях, за совесть и за страх!
Там, себя считая молодцами,
Мы лицом не ударяли в грязь,
Рюкзаки таская с образцами,
На уступы мерзлые садясь.
Да и как ему не износиться
На судах за три десятка лет,
Где не раз за время экспедиций
Мы здоровью причиняли вред.
Где к проблемам подходя по-русски,
И в дневное время, и в ночах,
Судовые частые погрузки
На своих мы вынесли плечах.
Не щадя свой позвоночник ломкий,
Я трудился, не жалея сил.
Если б знал заране, то соломки
Где-нибудь, возможно, постелил.
И хотя мы все, увы, не вечны
И уже пора гасить свечу,
Все же позвоночник мой увечный
На другой менять я не хочу.
Потому что, завершая бал сей,
Я скажу: в минувшие года
Он болел, стирался и ломался,
Но не прогибался никогда.