Наследие
Платон Георгиевич Кореневский (1940 — 2003) — поэт, переводчик с испанского и немецкого языков, его перу принадлежат несколько удивительно точных и звучных переводов из Райнера Марии Рильке («Одиночество» и «Осенний день»). Здесь найдете еще два, скромно обозначенные как «из Рильке», они также великолепны.
Когда время, еще не столь удаленное от нас, текло, озадачивало и пугало, какие-то его (времени) искры, осколки и обрывки доходили до нас в виде современной литературы, Платон писал, как всегда, без оглядки на публикацию. Я люблю его стихи и несу на себе вину за их запоздалый и не всеми замечаемый выход в свет. Здесь представлена выборка его стихов за один — 2000-й год.
Когда время, еще не столь удаленное от нас, текло, озадачивало и пугало, какие-то его (времени) искры, осколки и обрывки доходили до нас в виде современной литературы, Платон писал, как всегда, без оглядки на публикацию. Я люблю его стихи и несу на себе вину за их запоздалый и не всеми замечаемый выход в свет. Здесь представлена выборка его стихов за один — 2000-й год.
Вячеслав КУПРИЯНОВ
Платон КОРЕНЕВСКИЙ
СТИХИ 2000 года
НОЧНОЙ ИНТЕРЬЕР
НОЧНОЙ ИНТЕРЬЕР
Непостижимо пространство
ночью спутанного интерьера,
и все уходит корнями
в какой-то простор иной.
На подоконнике
фарфоровая баядера
полуосвещается подлинною луной.
Теней
непередаваема живописная странность,
тихое одиночество
спит в отдаленном углу.
С запредельным соседствуют
хрупкие юность и старость,
первая вышла оттуда,
вторая стремится во мглу.
ночью спутанного интерьера,
и все уходит корнями
в какой-то простор иной.
На подоконнике
фарфоровая баядера
полуосвещается подлинною луной.
Теней
непередаваема живописная странность,
тихое одиночество
спит в отдаленном углу.
С запредельным соседствуют
хрупкие юность и старость,
первая вышла оттуда,
вторая стремится во мглу.
8 января 2000 г.
Из Р.-М. Рильке
Меня угнетают людские слова,
в них видно начало и ясен конец,
и четко решает творенья венец —
вот это ворона, а это трава.
В их смыслах таится всезнайства порок,
им ведомо будто, что было и есть,
гора отвергает чудесную весть,
и бык божеству уподоблен, и бок.
Останьтесь поодаль, хочу остеречь —
мешает предметам расхожая речь.
Пусть капля сама в тишине прозвучит,
а то ее тронешь — она замолчит.
в них видно начало и ясен конец,
и четко решает творенья венец —
вот это ворона, а это трава.
В их смыслах таится всезнайства порок,
им ведомо будто, что было и есть,
гора отвергает чудесную весть,
и бык божеству уподоблен, и бок.
Останьтесь поодаль, хочу остеречь —
мешает предметам расхожая речь.
Пусть капля сама в тишине прозвучит,
а то ее тронешь — она замолчит.
20 января 2000 г.
МОСТ КОННЫХ РИСТАНИЙ
(Из Р.-М. Рильке «Pont du Carrousel»)
(Из Р.-М. Рильке «Pont du Carrousel»)
Седой слепец облюбовал сей мост
и не меняет больше положенья,
созвездий пусть продолжится движенье —
он не оставит пограничный пост
как высших сил бессменный монолит.
А все вокруг струится и бурлит.
Он рока неподвижное явленье,
где сходятся дороги у ворот,
в подземный мир неотвратимый вход,
поверхностному данный поколенью.
и не меняет больше положенья,
созвездий пусть продолжится движенье —
он не оставит пограничный пост
как высших сил бессменный монолит.
А все вокруг струится и бурлит.
Он рока неподвижное явленье,
где сходятся дороги у ворот,
в подземный мир неотвратимый вход,
поверхностному данный поколенью.
22 января 2000 г.
НАЗРЕЛОЕ
Альфу в гости зовет Омега,
рамки азбучные им тесны,
смутные мысли под слоем снега
спят как озимые до весны.
Легковесно, немного жутко
образы зыблются в голове.
Что там? Розовая сиюминутка
трепыхается на синеве.
рамки азбучные им тесны,
смутные мысли под слоем снега
спят как озимые до весны.
Легковесно, немного жутко
образы зыблются в голове.
Что там? Розовая сиюминутка
трепыхается на синеве.
31 января 2000 г.
УГРЫЗЕНИЯ
Досужее утро, и вечер приходит досужий,
кончается путь мой в песках саксаульно-верблюжий,
Иуда мерещится снова с ухмылкой иужьей.
Кого же я предал, кого продавал воровато,
монгольских аратов, а может, российского брата?
Зачем моя совесть всегда, как фитиль, виновата?
Досужее утро, закат беспредельно досужий,
кончается путь мой в тоске караванно-верблюжьей.
Повешенный некий поник над кровавою лужей.
кончается путь мой в песках саксаульно-верблюжий,
Иуда мерещится снова с ухмылкой иужьей.
Кого же я предал, кого продавал воровато,
монгольских аратов, а может, российского брата?
Зачем моя совесть всегда, как фитиль, виновата?
Досужее утро, закат беспредельно досужий,
кончается путь мой в тоске караванно-верблюжьей.
Повешенный некий поник над кровавою лужей.
5 февраля 2000 г.
ВПЕЧАТЛЕНИЕ
Так бывает в лодке ли, в вагоне,
на диване, просто в темноте
вдруг тебя кольнет или догонит
уголек, забытый в суете.
Нечто, не похожее на нудный,
вечно повторяющийся час,
адамант блистательный и чудный,
лишь слегка касающийся нас.
Кажется, за ним пойдешь на плаху,
просыпаться так невмоготу.
Как же стыдно поклоняться праху
и слоняться в мелочном быту.
Это что опять за наважденье,
что теперь задумался, поэт?
Разве за секунду наслажденья
не отдашь ты будни скромных лет?
Разве в мире не всего важнее
искорка, сверкнувшая на миг,
иль ее глухое отраженье —
на бумаге задремавший стих?
на диване, просто в темноте
вдруг тебя кольнет или догонит
уголек, забытый в суете.
Нечто, не похожее на нудный,
вечно повторяющийся час,
адамант блистательный и чудный,
лишь слегка касающийся нас.
Кажется, за ним пойдешь на плаху,
просыпаться так невмоготу.
Как же стыдно поклоняться праху
и слоняться в мелочном быту.
Это что опять за наважденье,
что теперь задумался, поэт?
Разве за секунду наслажденья
не отдашь ты будни скромных лет?
Разве в мире не всего важнее
искорка, сверкнувшая на миг,
иль ее глухое отраженье —
на бумаге задремавший стих?
11 февраля 2000 г.
ЗАСТОЛЬЕ
Застолье все длится и длится,
обширен общения круг,
то очень знакомые лица,
то чуждые явятся вдруг.
То теплое слышно дыханье,
то холод из окон сквозит.
Под ковриком недр содроганье,
обрушиться угол грозит.
Внимает любая ворсинка
отчетливым снам бытия.
До зорьки идет вечеринка,
в нее окунулся и я...
(Уйти незамеченным с пира,
окурок на стол положив,
прочувствовать физику мира,
во всех протоплазмах пожив...)
обширен общения круг,
то очень знакомые лица,
то чуждые явятся вдруг.
То теплое слышно дыханье,
то холод из окон сквозит.
Под ковриком недр содроганье,
обрушиться угол грозит.
Внимает любая ворсинка
отчетливым снам бытия.
До зорьки идет вечеринка,
в нее окунулся и я...
(Уйти незамеченным с пира,
окурок на стол положив,
прочувствовать физику мира,
во всех протоплазмах пожив...)
14 февраля 2000 г.
В ПОЛУСНЕ
…чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь.
М. Лермонтов
М. Лермонтов
Я превратиться не хочу в мельчайший атом
или пропасть песчинкой на огромном пляже,
уж лучше стать в свой срок музейным экспонатом
среди других диковин в чинном антураже.
Шаги смотрителя по половицам слушать,
когда покинет зал последний посетитель,
и грезить о соседних затаенных душах,
низринутых из жизни в пыльную обитель.
Тогда порой рассвет мелькнет сквозь занавески
и повторяться будут к вечеру закаты
да смутно доноситься шорохи и трески
Событий вечных через слой стекла и ваты.
или пропасть песчинкой на огромном пляже,
уж лучше стать в свой срок музейным экспонатом
среди других диковин в чинном антураже.
Шаги смотрителя по половицам слушать,
когда покинет зал последний посетитель,
и грезить о соседних затаенных душах,
низринутых из жизни в пыльную обитель.
Тогда порой рассвет мелькнет сквозь занавески
и повторяться будут к вечеру закаты
да смутно доноситься шорохи и трески
Событий вечных через слой стекла и ваты.
21 февраля 2000 г.
КАРТОГРАФИЯ
Я родился в безбрежной империи,
только в атлас заглянешь — устанут глаза,
тундры, степи, пампасы и прерии,
неприступные горы, озер бирюза.
Перепутья по всей территории,
стадо мамонтов, вдруг потерять — не найти,
орды тонут в трясинах истории,
многих было с Сусаниным здесь по пути.
Неподвижная туша Евразии
на крюках ледяных заполярья висит,
здесь еще появляются Разины,
но пришельцев уже состоялся визит.
Пусть волна океанская плещется
там внизу, где июльский тропический зной, —
на высоких широтах мерещится
и колеблется воздух планеты иной.
только в атлас заглянешь — устанут глаза,
тундры, степи, пампасы и прерии,
неприступные горы, озер бирюза.
Перепутья по всей территории,
стадо мамонтов, вдруг потерять — не найти,
орды тонут в трясинах истории,
многих было с Сусаниным здесь по пути.
Неподвижная туша Евразии
на крюках ледяных заполярья висит,
здесь еще появляются Разины,
но пришельцев уже состоялся визит.
Пусть волна океанская плещется
там внизу, где июльский тропический зной, —
на высоких широтах мерещится
и колеблется воздух планеты иной.
27 февраля 2000 г.
ИЗМЕНА
В лютом пламени жить, не сгорая,
купине только древней дано,
есть ли двери у ада и рая,
как смертельный растет медонос?
Задаются вопросы напрасно,
повисает в пространстве ответ.
Все прекрасное часто ужасно,
и живой уже кем-то отпет.
Бессловесна порою газета,
только памятник красноречив,
стал героем недавно Мазепа,
чьи-то головы разгорячив.
Сущий мир непривычен и странен,
и капризен на стычке времен.
Школьный друг мой давно иностранен,
и оркестра состав изменен.
купине только древней дано,
есть ли двери у ада и рая,
как смертельный растет медонос?
Задаются вопросы напрасно,
повисает в пространстве ответ.
Все прекрасное часто ужасно,
и живой уже кем-то отпет.
Бессловесна порою газета,
только памятник красноречив,
стал героем недавно Мазепа,
чьи-то головы разгорячив.
Сущий мир непривычен и странен,
и капризен на стычке времен.
Школьный друг мой давно иностранен,
и оркестра состав изменен.
9 марта 2000 г.
ПРИЗНАНИЕ ЭПИГОНА
Как эпопей тяжеловесны траки,
что лязгают по далям и полям,
несущие возвышенные враки,
родные ископаемым углям.
Причуды Телемаха и Помпея,
Ахилла взбеленившегося гнев,
как величава ты, о Эпопея,
с больших экранов рыкающий лев.
По борозде твоей пройти опасно,
отвалы там безмерно высоки,
торжественность сугубая всевластна,
а рытвины преданий глубоки.
Пристрастно отношусь к Гомеру,
в его глаза незрячие гляжу,
и, принимая выдумки на веру,
я на котурнах сказочных хожу.
что лязгают по далям и полям,
несущие возвышенные враки,
родные ископаемым углям.
Причуды Телемаха и Помпея,
Ахилла взбеленившегося гнев,
как величава ты, о Эпопея,
с больших экранов рыкающий лев.
По борозде твоей пройти опасно,
отвалы там безмерно высоки,
торжественность сугубая всевластна,
а рытвины преданий глубоки.
Пристрастно отношусь к Гомеру,
в его глаза незрячие гляжу,
и, принимая выдумки на веру,
я на котурнах сказочных хожу.
1 апреля 2000 г.
ДИКОЕ ПОЛЕ
Дикое поле, ничейное поле,
ноги ногайцев и половцев пыль,
двести проходят, четыреста, сто лет —
скачущим мимо кивает ковыль.
Тойда, Курлак и красивая Анна
только, как речки простые, текут,
ночь непроглядна, а утро туманно,
медленна поступь веков и минут.
Помню тех мест бережки и пригорки,
(Дикого поля уже не застиг),
в анненской церкви священник Георгий
в тайне глубокой меня окрестил.
Все же легла на меня как причуда
Дикого поля тревожная тень,
часто нежданно и прямо оттуда
ночи приходят, является день.
Крымцы, минуя отроги оврага,
мчатся на север в разбойный набег,
сухость степная, пахучая влага
древних просторов остались навек.
ноги ногайцев и половцев пыль,
двести проходят, четыреста, сто лет —
скачущим мимо кивает ковыль.
Тойда, Курлак и красивая Анна
только, как речки простые, текут,
ночь непроглядна, а утро туманно,
медленна поступь веков и минут.
Помню тех мест бережки и пригорки,
(Дикого поля уже не застиг),
в анненской церкви священник Георгий
в тайне глубокой меня окрестил.
Все же легла на меня как причуда
Дикого поля тревожная тень,
часто нежданно и прямо оттуда
ночи приходят, является день.
Крымцы, минуя отроги оврага,
мчатся на север в разбойный набег,
сухость степная, пахучая влага
древних просторов остались навек.
27 апреля 2000 г.
* * *
На куски распадается время,
часовщик удалился в запой,
почему я невольно не с теми,
кто волнуется рядом со мной?
Понимают меня только листья,
что опали и вспыхнули вновь,
во Вселенной укрытые лица
и забытая где-то любовь.
Я-то знаю — живу при Перикле,
но меня не смущает чума,
в круговерти, в спирали и в цикле
гибель выглядит чем-то… чем, а?
часовщик удалился в запой,
почему я невольно не с теми,
кто волнуется рядом со мной?
Понимают меня только листья,
что опали и вспыхнули вновь,
во Вселенной укрытые лица
и забытая где-то любовь.
Я-то знаю — живу при Перикле,
но меня не смущает чума,
в круговерти, в спирали и в цикле
гибель выглядит чем-то… чем, а?
27 апреля 2000 г.
НА ИНАУГУРАЦИЮ
Нежно-синий закат и салют многократный
в человечном и вечном на небе слились,
и неведомым эхом, глухим и раскатным,
по годам, предстоящим еще, понеслись.
Что нас ждет, от торжественных дат осовелых,
сквозь которые мы, как сквозь сито, прошли,
молодых гордецов, мудрецов устарелых
в припорошенной сизым туманом дали?
Трубы медно трубят, и стучат барабаны,
пламенеет закат, удаляясь в рассвет,
ночью звезды тихонько плетут икебаны
заунывных таких исторических лет…
в человечном и вечном на небе слились,
и неведомым эхом, глухим и раскатным,
по годам, предстоящим еще, понеслись.
Что нас ждет, от торжественных дат осовелых,
сквозь которые мы, как сквозь сито, прошли,
молодых гордецов, мудрецов устарелых
в припорошенной сизым туманом дали?
Трубы медно трубят, и стучат барабаны,
пламенеет закат, удаляясь в рассвет,
ночью звезды тихонько плетут икебаны
заунывных таких исторических лет…
11 мая 2000 г.
ЗАТРУДНЕНИЕ
Мне друг прислал посланье с Марса,
ответ останется за мной...
На всем пространстве трагифарса
томится воздух неземной.
Нет, право, на какой планете
живу дышу я и пишу?
Кто призрак в сумраке заметит?
И я загадки не решу.
Сомненье гложет... Ну и что же?
Как в масле, в мире вязнет мысль.
Испей, сумняшися ничтоже,
семи туманностей кумыс.
Почувствуй равновесье света,
сумей блаженство предрешить.
Теперь, мой друг, не жди ответа.
Так странно в смутной сфере жить.
ответ останется за мной...
На всем пространстве трагифарса
томится воздух неземной.
Нет, право, на какой планете
живу дышу я и пишу?
Кто призрак в сумраке заметит?
И я загадки не решу.
Сомненье гложет... Ну и что же?
Как в масле, в мире вязнет мысль.
Испей, сумняшися ничтоже,
семи туманностей кумыс.
Почувствуй равновесье света,
сумей блаженство предрешить.
Теперь, мой друг, не жди ответа.
Так странно в смутной сфере жить.
22 мая 2000 г.
НА ДМ. ПРИГОВА
Вот появился новый Герострат,
он храм не разрушает — созидает,
со дна словес он, как морской пират,
весь мусор затонувший подбирает.
И лепит удивительный горшок,
куда пихает миллионы тварей,
поскольку всех стирает в порошок
и долго с завываниями жарит.
Эпитеты покоятся в золе.
Поэзии не будет... Баба с воза.
А Пригову воздвигнут мавзолей
и памятник огромный... Из навоза.
он храм не разрушает — созидает,
со дна словес он, как морской пират,
весь мусор затонувший подбирает.
И лепит удивительный горшок,
куда пихает миллионы тварей,
поскольку всех стирает в порошок
и долго с завываниями жарит.
Эпитеты покоятся в золе.
Поэзии не будет... Баба с воза.
А Пригову воздвигнут мавзолей
и памятник огромный... Из навоза.
11 июня 2000 г.
* * *
Я в одних трусах сижу перед открытым балконом, и мои колени
лоснятся от предзакатного солнца. Когда я умру,
суставы мои перестанут блестеть (под землею кости чернеют), а если
меня сожгут,
то в пепле проблески совсем исчезают, но, однако,
Бог отражается во всем — и в золе, и в пепле,
и в горошине перца.
лоснятся от предзакатного солнца. Когда я умру,
суставы мои перестанут блестеть (под землею кости чернеют), а если
меня сожгут,
то в пепле проблески совсем исчезают, но, однако,
Бог отражается во всем — и в золе, и в пепле,
и в горошине перца.
16 июня 2000 г.
* * *
На мусорном баке висит
черная тряпка, как ворона,
на другом краю торчит
ворона, как черная тряпка,
хотите назовите это хокку,
хотите как, только здесь
не Хоккайдо
и не самый райский пейзаж.
черная тряпка, как ворона,
на другом краю торчит
ворона, как черная тряпка,
хотите назовите это хокку,
хотите как, только здесь
не Хоккайдо
и не самый райский пейзаж.
30 июня 2000 г.
НА ЗАКАТЕ
Мне так легко. Ни Пушкина, ни Лорку
я не беру с собою по пути.
Сам по себе, курю свою махорку
И не мечтаю холмик превзойти.
Ушли все хлопоты, пришло смиренье,
мне все родней становится закат,
его цветов прохладное горенье,
его полунездешний аромат.
я не беру с собою по пути.
Сам по себе, курю свою махорку
И не мечтаю холмик превзойти.
Ушли все хлопоты, пришло смиренье,
мне все родней становится закат,
его цветов прохладное горенье,
его полунездешний аромат.
3 июля 2000 г.
* * *
Я возрасту не изменял ни разу,
мне было лет всегда за миллион,
мой ум везде носил с собой заразу,
ничтожество и мудрость всех времен.
Нет, не горжусь ни нацией, ни полом,
ведь эту суть не выбирал я сам,
каким родился сморщенным и голым,
таким уйду, седея, к небесам.
мне было лет всегда за миллион,
мой ум везде носил с собой заразу,
ничтожество и мудрость всех времен.
Нет, не горжусь ни нацией, ни полом,
ведь эту суть не выбирал я сам,
каким родился сморщенным и голым,
таким уйду, седея, к небесам.
7 июля 2000 г.
СЛЕЗА
Порой уверяют, что все хорошо,
пусть даже при этом и плохо кому-то,
тюльпаны увяли, порвался мешок,
тревожно на сердце, минует минута.
И что-то с минутой ушло навсегда,
исчезло навек, далеко, без возврата,
уже не вернется назад никогда,
и вдруг не увидишь ни утра, ни брата.
От чувства пропажи нахлынет печаль,
но все хорошо, все чудесно, прекрасно,
на чашке совсем потемнела эмаль,
и злая слеза повисает напрасно.
пусть даже при этом и плохо кому-то,
тюльпаны увяли, порвался мешок,
тревожно на сердце, минует минута.
И что-то с минутой ушло навсегда,
исчезло навек, далеко, без возврата,
уже не вернется назад никогда,
и вдруг не увидишь ни утра, ни брата.
От чувства пропажи нахлынет печаль,
но все хорошо, все чудесно, прекрасно,
на чашке совсем потемнела эмаль,
и злая слеза повисает напрасно.
8 июля 2000 г.
РИФМА
Словописие, ложь, извращенье ума.
Что же вместо? Свечи огонек,
книг, не читанных мною, тома,
где невидимой жизни исток.
Теплый воздух, струинки дождя,
точка, точка и точка еще.
Обязательно рифма. Ее не введя,
ты увидишь личину без щек.
Что же вместо? Свечи огонек,
книг, не читанных мною, тома,
где невидимой жизни исток.
Теплый воздух, струинки дождя,
точка, точка и точка еще.
Обязательно рифма. Ее не введя,
ты увидишь личину без щек.
20 июля 2000 г.
ПОГОДА
В этом мире сейчас бесприютно,
воздух словно напитан враждой,
осы вьются вокруг поминутно,
пахнет сыростью, тленом, нуждой.
Перемешаны быль и погода,
что снаружи, а что там внутри?
Где покой, красота и свобода,
Где узоры вечерней зари?
Здесь туманное солнце печали
из камней вышибает слезу,
а гадальщики обещали
кратковременный дождь и грозу…
воздух словно напитан враждой,
осы вьются вокруг поминутно,
пахнет сыростью, тленом, нуждой.
Перемешаны быль и погода,
что снаружи, а что там внутри?
Где покой, красота и свобода,
Где узоры вечерней зари?
Здесь туманное солнце печали
из камней вышибает слезу,
а гадальщики обещали
кратковременный дождь и грозу…
29 июля 2000 г.