Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

КНИЖНАЯ ПОЛКА АЛЕКСАНДРА КАРПЕНКО


Андрей Шацков, «Лествица в небо»
М.: Издательство журнала «Юность», 2012

ВОЗВРАЩЕНИЕ К СЕБЕ

Приспеет октябрь, и клюква пойдет по лесам.
Вернее, она побежит по прокисшим болотам.
И, может быть, я,
                        если только успею — я сам
Об этой поре напишу перед зябким уходом.

Как строились ели вдоль узкой тропы в караул,
Где мы пробирались под вечер в деревню с грибами.
И пес на дворе бесконечную песню тянул,
Чтоб было не скучно в своем одиночестве маме.

Пустые колоды лежат, как повапленный гроб,
И мама, предчувствуя скорую сердцем разлуку,
Сказала: «Иди, на дорогах сейчас чернотроп…» —
И тихо к стеклу приложила прозрачную руку…

Не каждый ушедший до светлой мечты доскакал.
Не каждый домой из далека вернулся понуро…
У волчьего времени — волчий, звериный оскал
И с лисьим окрасом дубленая зимняя шкура.

Но в сполохе гроз и в мерцанье трясинных огней,
Вдоль шалой воды, уносящей буруны к закату,
Я шел до конца, оставляя друзей и коней,
Внимая вселенского боя глухому раскату!

И там, где заплотом судьбинный предстал перевал,
Его одолев, между кручами и облаками,
Я мертвые губы бессмертной страны целовал…
И вспомнился дом… И заплакалось горько по маме.

Книга Андрея Шацкова открывается стихотворением «Возвращение к себе», в котором звучит, как протяжный аккорд, триединая любовь автора к Родине, природе и матери. Для почвенника Шацкова — это традиционный звукоряд, насыщенный аллюзиями из Мандельштама, Высоцкого («у волчьего времени — волчий, звериный оскал…») и даже «Саломеи» Оскара Уайльда («я мертвые губы бессмертной страны целовал»). Строка про «мертвые губы бессмертной страны» — вообще, на мой взгляд, лучшая в этом стихотворении, невзирая на то, что стихи, в общем-то, не об этом. Но часто случайная обмолвка поэта значит больше, нежели хорошо продуманные и геометрически выверенные рифмованные построения. Это и есть дыхание настоящей поэзии. Вы только вдумайтесь. С одной стороны, страна мертва (Советский Союз). С другой, бессмертна (Россия). И в этой диалектической двойственности во всю мощь звучит талант Андрея Шацкова — русского воина (пусть даже сам он — лично — в боевых сражениях не участвовал) и поэта. Зато герои его патриотических стихов все время сражаются «за родные алтари» и, в конечном итоге, побеждают своих недругов. Безусловно, поэтике Андрея Шацкова дружественны музы Сергея Есенина, Николая Рубцова, позднего Блока и, возможно, Арсения Тарковского.

Андрей Шацков, погружаясь в древнерусскую литературу, часто обогащает свой поэтический словарь терминологией древних славян, и это, безусловно, обогащает его исторические полотна, придает им большую звуковую достоверность. Даже искушенному в языке читателю приходится порой заглядывать в словарь — что означает то или иное слово. Лично я положительно отношусь к такого рода вкраплениям исторических слов. Для настоящего поэта в словаре нет «мертвой» и вышедшей из употребления лексики. Любое слово или изречение можно открыть заново, воскресить уже в новом контексте. И этим замечательно пользуется в своем творчестве Андрей Шацков.

Они пришли, без счета и числа.
Но ты, харлуг в руке своей сжимая,
Припомни, как в степях встречал Мамая,
И сокруши в бою обитель зла!

«Что толку нам от Толкина? У нас, у русских, есть своя особенная гордость!» — словно бы говорит своими народными произведениями поэт. Часто у Андрея Шацкова возникают неологизмы, не связанные напрямую с нашим историческим прошлым. Вот, например, замечательное слово «осенины» — словно осенние именины, в которых сокрыт еще и глагол «осенять». Андрей Шацков жжет сердца людей не только по-пушкински, глаголом, но и другими частями речи; он всегда пребывает во всеоружии своего фирменного «шацковского» языка. «Я верю в осень», — признается поэт, родившийся 1-го декабря. Он воспринимает осень как своего рода «предстояние» природы перед чистым белоснежным листом зимы. Он словно бы прошел всю осень, прежде чем родиться! И не случайно его «лествица в небо», по причине поздне-осенного рождения — почти ничем не отличается от лестницы в небо. Это та же лестница, только живая-живая, каждый шаг по шаткой лествице дается с трудом, страшно поранить живое растение. «Лествица райская, Скрижали духовные» — основное сочинение Иоанна Лествичника, христианского богослова, византийского философа, игумена Синайского монастыря. Мы видим, что поэт Андрей Шацков не понаслышке знаком со специфической духовной литературой.

ДУША

Сонный морок бесом вьюги мечется,
Черной ризой застит белый свет.
За грехи отцов душа-ответчица,
Ты кому спешишь давать ответ?

Позади ищи, что будет впереди.
Жизнь водой сквозь пальцы протекла…
Но упрямо тянут стаю лебеди
В небе, цвета мутного стекла.

Эту полночь, звездами сорящую,
Этот ветер, плачущий навзрыд,
Эту память, о весне скорбящую —
Унесут в заоблачный зенит.

И взметнется ввысь душа над плавнями,
На земле оставив в горле ком.
Этот дом, скрипящий сипло ставнями.
Этот холм, под снега клобуком.

Это все, что в добром детстве вызрело,
Все, что становило на крыло.
Все, что песней лебедя до выстрела
На бумагу строчками легло.

«Позади ищи, что будет впереди». Поэт-традиционалист Андрей Шацков верит в ценностную нерушимость вековых устоев русского народа. Эта вера придает ему силы и вызывает стремление служить лучшему, что есть в нашем народе. Заблудился — оглянись назад! Ибо наши предки знали, что делали. Именно они завещали нам все то, что мы порой с такой легкомысленной легкостью разбазариваем.



Валентин Гафт, «Ступени»
М.: «АртПартнер», 2015
 
ГЕНИЙ КРАТКОСТИШИЙ

У Валентина Гафта — юбилей. Как же он сторонился юбилеев, когда был чуточку помоложе! Полтинник — продинамил как событие малозначительное. Из присущей ему природной скромности. Вы, наверное, не поверите, что автор знаменитых эпиграмм может быть скромным человеком? Книгоиздатели сделали юбиляру подарок — познакомили его с художником Михаилом Шемякиным. И Шемякин с радостью согласился проиллюстрировать книгу Валентина Иосифовича своими рисунками. Художник признался в интервью Евгению Додолеву, что его работы к стихотворениям Валентина Гафта написаны в стиле Павла Филонова, которого Шемякин считает своим учителем. Вот и встретились два замечательных человека, чтобы сделать совместный проект. Но сегодня мы будем говорить сугубо о творчестве Гафта.
Поэзия Валентина Гафта предметна и осязаема. Но — вот парадокс — это не сужает его образного мышления. Да, стихотворение Гафта часто вращается вокруг какой-то одной точки, предмета или живого существа. Но ему, как правило, предшествуют и сопутствуют целых два космоса — космос вокруг темы стихотворения и внутри. Порой очень заметно, что это стихи актера. Например, чтобы прочесть такую вот строчку, необходима изрядная дикция: «Связь времен — связь света с звуком». И, конечно, актера, как дилетанта в поэзии, мало заботит «перебор» в строчке ударных слогов. Кстати, сам Валентин Иосифович не устает напоминать о своем дилетантизме в области литературы. Я думаю, в этом есть толика правды. Но ведь можно позволить себе оставаться дилетантом, если ты — лучший в своем жанре! Несомненно, в эпиграммах трудно говорить о каком-то дилетантизме Гафта. Наоборот, здесь он — непревзойденный Мастер. Конечно, ему очень помогает то, что он пишет о своих коллегах по театру и кино, которых знает как облупленных. Может быть, кто-то и пишет сейчас эпиграммы не хуже, чем Гафт, вот только объекты таких эпиграмм вызывают у читателей несоизмеримо меньший интерес. Слава Гафта как первого эпиграмматиста России вполне заслуженна. А в более длинных поэтических произведениях — да, порой заметно, что поэту-артисту не хватает чисто литературных навыков. Но это воспринимается читателями и слушателями как естественная данность.
Об эпиграммах великого артиста сказано немало. Долгое время стихи Гафта пребывали в тени его гениальных эпиграмм. Но стихи с посвящениями, написанные к юбилеям друзей, наглядно продемонстрировали нам, что и «простые» стихи вполне подвластны перу артиста. Он — настоящий поэт, и, как мне показалось, его даже задевало то обстоятельство, что люди цитировали наперебой его эпиграммы, а обычные стихи как будто не замечали. Сейчас, слава Богу, все в этом плане изменилось в лучшую сторону. Собственно, Валентин Иосифович, в отличие от своих друзей, артистов-писателей с Театра на Таганке, вместе с которыми он создал знаменитый спектакль-концерт «Дилетанты», никогда особо не отвлекался на литературу. Почти весь свод его произведений вырос из театральных капустников. Валентин Гафт умеет посмотреть на мир всесторонне. Его стихи глубоко символичны. Как и Высоцкий, он порой пишет стихи о ролях, которые играет. Еще бы! Ведь артист настолько щепетильно вживается в роль, настолько глубоко постепенно начинает ее понимать! И возникает непреодолимый соблазн отобразить роль не только в сценическом образе, но и в слове. Ведь в спектакле одинаково важны все роли! А в поэтическом монологе появляется счастливая возможность «потянуть одеяло на себя», выставить свою роль как самую главную. А порой стихотворение пишется о ролях несыгранных. И тогда это — восполнение в слове несбывшейся мечты. Например, я просмотрел список ролей, сыгранных Гафтом, и не обнаружил там роли Треплева из чеховской «Чайки». А замечательные стихи, написанные Гафтом от имени Треплева — есть! Валентин Гафт — умный актер и чуткий писатель. И порой, вопреки Грибоедову, от такого ума — не горе бывает, а настоящие шедевры рождаются. Посмотрите на это чудо, стихотворение о новогодней елке! Как просто, мы же каждое Рождество с этим сталкиваемся! Но никому до Гафта не пришло в голову.

ЕЛКА

Ходили по лесу, о жизни трубили
И елку-царицу под корень срубили.
Потом ее вставили в крест, будто в трон,

Устроили пышные дни похорон.

И не было стона, и не было слез.
Снегурочка пела, гундел Дед Мороз.
И, за руки взявшись, веселые лица
С утра начинали под елкой кружиться.

Ах, если бы видели грустные пни,
Какие бывают счастливые дни.

Но смолкло веселье, умолкнул оркестр.
Для следующей елочки спрятали крест.

Это ведь настоящая новогодняя эзотерика! Елочку рубят — но вместе с тем у нее начинается новая жизнь! А те, кого не срубили, продолжают скучать в темном зимнем лесу. А тут — праздник, фейерверки! Жизнь после «смерти»! Но как же коротка эта яркая жизнь! Как насыщенна! Так живут только избранные, гении! И крест, который несет елочка — переходящий от одной елки к другой, с каникулами длиной в календарный год. Жизнь и смерть плавно переходят друг в друга, словно бы не замечая метаморфоз… Что еще меня поражает в Валентине Гафте? Любовь к чужим талантам. В чужом таланте всегда есть что-то заразительное!
С Гафтом у меня связано одно памятное воспоминание. В начале восьмидесятых годов прошлого века я был неистощимым театралом, посетившим все без исключения спектакли московских театров, а некоторые — по несколько раз. Особенную любовь вызывали у меня спектакли театра «Современник». В театре я подружился с замечательной женщиной, которая работала в нем билетером. Звали ее Нина Владимировна Генералова. Однажды я показал ей свои эпиграммы на известных актеров. «Надо показать твои эпиграммы Гафту!» — воскликнула Нина Владимировна. Да, в былые времена творчество молодого поэта обязательно должен был оценить кто-то из мэтров. Например, в начале ХХ, Серебряного века, начинающие поэты ходили к Блоку. Так что Гафт неожиданно оказался моим «Блоком». Валентин Иосифович не давал оценки моим эпиграммам. Он их… выучил наизусть. Я и сейчас вздрагиваю, когда кто-то в беседе со мной начинает наизусть читать мои стихи. Можете себе представить, каково было впечатление двадцатилетнего молодого человека, еще нигде тогда не печатавшегося. Шок, потрясение! Особенно понравились Гафту мои эпиграммы на актрису Ольгу Яковлеву, с которой он работал у Анатолия Эфроса, и на новую пьесу Алексея Арбузова. Дальнейшая моя жизнь сложилась так, что постепенно я «завязал» с театром. Но я глубоко благодарен великому артисту и поэту за столь высокую оценку моих ранних произведений.



Лев Болдов, «Полет»
Симферополь: ООО издательство и типография «Форма», 2015

Запредельная искренность звучит в каждом стихотворении Льва Болдова. Искренность, в сочетании с мастерством, — это грозное оружие поэта в неравной схватке с ощетинившимся враждебным миром. Муза Льва Болдова глубоко трагична. У Болдова жизнелюбие перемежалось временами со жгучей меланхолией. Он ясно сознавал, что рожден «под созвездием Беды». У поэта хватало мужества иронизировать над собой. Он писал, что созвездие Беды «покровительствует» ему. Родись Лев лет на пять раньше, думаю, он успел бы получить признание еще в советское время — и, может быть, отвести от себя созвездие Беды. Поэт, можно сказать, прошел «точку невозврата» — когда в жестких девяностых поставил-таки на поэзию как на единственный и основной род своей деятельности, невзирая на склонность к точным наукам и бесперспективность занятий творчеством с житейской точки зрения. Возможно, именно прививка противоположностей сообщает масштаб сочинениям поэта.

Кто знает — Небо или Ад
Командуют творцом,
Когда он мнит, что — вне и над,
Когда, смирен лицом,

Он взращивает дивный сад
На собственных костях —
Кто знает, Небо или Ад
В дому его гостят?

Ни один человек не станет в здравом рассудке режиссировать собственную медленную гибель. Судьба раскладывает свой пасьянс таким образом, что поэт лишен традиционного распутья, даруемого в сказках русским витязям. Может быть, эти гипотетические пути отступления и существуют, но поэт почему-то их не видит. Фактически, ему оставлен единственный путь — в трагедию и бессмертие. Помимо чисто лирических и драматургических прозрений, поэзия Льва Болдова обращает на себя внимание обилием сочных и точных эпитетов и метафор. Ты только что порадовался удачно употребленному поэтом слову, а он на этом не останавливается, он все наращивает, нагнетает свое красноречие. Это безостановочное крещендо невероятного изыска и накала, на мой взгляд, и делает его крупным русским поэтом. Обычно ведь как: поэт, найдя удачное словосочетание, долго его смакует и не развивает, почивая на лаврах. Не таков Лев Болдов. Он весь — в динамике развития, при этом — ничего лишнего, лучшие стихи практически совершенны по исполнению. «Он все правильно высчитал. Математик!» — шутят друзья, намекая на первую профессию Льва Болдова.

Пока нам покровительствует Небо,
Возможно все, все спорится в судьбе,
Всего в достатке: звезд, вина и снега,
И ангел смуглолицый на трубе

Играет, на ближайшей сидя крыше,
И никаких для скорби нет причин,
И мы взлетаем — с каждым днем все выше,
Почти посвящены в небесный чин!

Забыты все плачевные уроки,
И легок быт, и радостны труды,
И с кончика пера сбегают строки,
И Муза не берет ревнивой мзды.

Все «но» и «вдруг» рисуются туманно.
Лебяжьим пухом выстланы пути…

Но схлынет благодать, иссякнет манна —
И улицу не сможешь перейти.

Он не понижал градуса своих крылатых строк до самого последнего стихотворения, «Бумажного самолетика», написанного 29-го января 2015 года! А совсем недавно выяснилось, что после «Бумажного самолетика» Болдов успел еще сочинить стихотворение, посвященное памяти своего старшего товарища по цеху — Александра Смогула. Я думаю, большинство почитателей и почитательниц поэта знать не знают, ведать не ведают, какой ценой даются поэтические строчки. Они считают так: приходит вдохновение — и вот ты счастливейший из смертных. К сожалению, а, может быть, и к счастью, в народе преобладает именно эта утилитарная точка зрения на творчество. «Надо все потерять, чтобы вновь оценить/ Шум листвы и дождя серебристую нить». И ты понимаешь, что творчеством часто начинается тотальное обнуление души после глубочайших утрат. Не зря ведь говорят, что «приобретения — оборотни потерь». Когда, кажется, что ты все на свете потерял, у поэта остается его Слово. Слово как самотерапия и одновременно начало новой жизни. Лев считал, что настоящий поэт никогда не живет долго. Слишком велика у него сила притяжения космоса и сила трения с окружающей жизнью.
«Математик, косящий под историка» — подумалось мне однажды о Болдове. Впрочем, наверное, «историк» — это не совсем точно по отношению к Болдову. Скорее, Лев писал не историю, а «жизнь замечательных людей», только в стихотворной форме. Причем «замечательные люди» у него и Бах, и Магеллан, и Мария-Антуанетта, и Наполеон, и Николай Второй, и адмирал Колчак, и даже одиозные ныне Дзержинский и Троцкий. И, конечно, любимые поэты — Пастернак, Мандельштам, Галич. Великие и ужасные, любимые и гонимые — во всех этих людях поэта привлекла их неоднозначность, взлеты и падения. Даже у палачей он умел находить человеческое — и не для того, чтобы пожалеть их… нет, Болдову, на мой взгляд, был интересен другой, не глянцевый взгляд на героев прошедших эпох. Например, я не могу назвать себя большим поклонником Александра Галича. Но Лев Болдов подает нам жизнь Галича как подвиг, как СЛУЖЕНИЕ. Сила любви поэта к своим героям так велика, что невольно я и сам заражаюсь этой силой слова, энергетикой постижения.
Вторую главную тему лирики Льва Болдова можно обозначить названием его же стихотворения: «Любовь убегает». Невозможность удержать любовь на высоком пассионарном уровне — драма поэта. Драма, за которую он если и ответствен, то лишь наполовину. Любовь — это творчество двоих, это авторство песни. Поэтому она так подвержена взлетам и падениям, а главное — несинхронности. Татьяна любит Онегина — он к ней холоден. Онегин полюбил Татьяну — Татьяна в этот момент уже «другому отдана».. «Несвоевременность — вечная драма, где есть он и она», — так спел об этом Игорь Тальков. Эта вечная тема красной нитью проходит сквозь всю лирику Льва Болдова.
На мой взгляд, особняком в творчестве Льва Болдова стоит его стихотворение о Питере. Несмотря на простые парные рифмы, стихотворение производит ошеломляющее, оглушительное впечатление. Складывается впечатление, что в нем отразилась вся новейшая история России. Меня не покидает ощущение, что Болдов здесь словно бы дописывает знаменитое мандельштамовское «Я вернулся в мой город». Это его «проба пера» на соответствие статусу великого русского поэта. С какой неподдельной яростью герой Болдова стучится, чтобы его, наконец, пустили в Питер, трехыменный город его мечты!
Священный город, где жили и погибали его предки. А город постоянно исчезал — каждый раз под другими именами! На мой взгляд, здесь речь идет уже не столько о простом попадании в город, сколько о какой-то инициации, посвящении. Ведь в реальный город, какое имя бы он ни носил, попасть проще простого. Сел ночью на поезд — и утром ты уже там. И не надо ничьих «позволений». Почему же Лев Болдов решил сделать свой Петербург «закрытым» городом? Я думаю, что для Льва мистический, сакральный Питер — это город-пропуск в Большое Искусство. Это город духа. Его «Рим» — не Москва, где он родился и вырос, а Питер, где он и бывал-то от силы раза два… Обратите внимание: в начале стихотворения герой не может найти любимый город, его туда не пускают. А в концовке герой, попав, наконец, в этот вожделенный город, растворяется в нем без остатка и одновременно теряет родных и близких. Настолько, что «его в этом городе нет», и путь к нему закрыт даже для родных. Если помните, нечто подобное говорил посвященным Иисус Христос. Такой архитектурный и духовный «пантеизм», вселенство духа и делают Льва Болдова незаурядным русским поэтом. Болдов ведь еще и Маяковского обыгрывает в своей балладе-мистерии. Маяковский: «Я знаю, город будет./ Я знаю, саду цвесть». Болдов: «Он же был, этот город!/ Он будет. Он есть!»
Еще одна духовная прививка поэта и точка притяжения — это Крым. У Болдова даже Наполеон — крымчанин. Есть такие места на земле, попадая в которые душа невольно восклицает:«Вот моя земля обетованная!». После Крыма Лев уже никуда не хотел уезжать. Он только изредка наезжал в Москву — повидаться с мамой и друзьями, реализоваться творческими вечерами в столичных залах.

Этот странный мотив — я приеду сюда умирать.
Коктебельские волны лизнут опустевшие пляжи.
Чья-то тонкая тень на подстилку забытую ляжет,
И горячее время проворно завертится вспять.

Я приеду сюда — где когда-то, мне кажется, жил.
И вдыхал эту соль, эту смесь волхованья и лени.
И полуденный жар обжигал мне ступни и колени,
И полуденный ангел, как чайка, над пирсом кружил.

И ведь сбылось! Поэт — в огромной степени визионер собственной судьбы. Спасибо Льву за то, что он поставил на зеро — и выиграл, оставив нам свое беззаветное творчество. Уверен, теперь многие любители поэзии станут приезжать в Ялту к Болдову так же часто, как они ездят в Коктебель к Максимилиану Волошину.



Светлана Храмова, «Мой неправильный ты»
М.: «РИПОЛ классик», 2015

Светлана Храмова написала новый роман на извечную тему — о любви. «Мой неправильный ты» — так называется роман. Новинку подготовило и выпустило издательство «РИПОЛ Классик» в аккурат к сентябрьской книжной выставке-ярмарке в Москве (ММКВЯ-2015, ВДНХ), где она и была впервые представлена читателю. Этой книгой издательство открывает новую серию «Счастливый случай».
Мужчина и женщина — словно две разных нации, две религии. Свирепствующий в мире глобализм грозится стереть между ними различия, а ведь именно в различиях и кроется индивидуальное богатство, которому нет цены. Выяснилось, что потребность человека в разносторонней жизни не может исчерпать один человек, будь он даже семи пядей во лбу. С другой стороны, перфекционистам есть смысл немного сузить индивидуальные требования к своему партнеру, гипотетическому или реально существующему. Хотя бы ради возможности общего счастья. И тут во весь свой исполинский рост встает вопрос свободы. Замечательная особенность нового произведения Светланы Храмовой заключается в том, что на одном романном пространстве у нее вымышленные герои соседствуют с историческими персонажами. И все они — одинаково реальны.
И Жан-Поль Сартр, и Симона де Бовуар, одни из героев романа «Мой неправильный ты», невзирая на все свое хваленое свободомыслие, и ревновали друг друга, и мучились, и периодически чувствовали себя несчастными со своей теорией полигамии как творческой свободы. Светлана Храмова анализирует познанную индивидуумом свободу по-философски: а стоит ли овчинка выделки? Не покажется ли нашим героям небо с овчинку? Некоторый аскетизм в этом вопросе порой бывает предпочтительней необузданности. Но темперамент, темперамент! Что делать с собственным темпераментом, изрядно подогретым художественным воображением?! Большинство мужчин и женщин — очень разные, настолько, что трудно что-либо обобщать. Тем не менее, существуют некие общие тенденции, и на попытках объяснить их паразитируют целые науки! В каждом мужчине присутствует определенный процент женского начала, в каждой женщине — соответственно, мужского. В людях творческих — вообще, возможно, пятьдесят на пятьдесят и того, и другого.
Рита, героиня романа — своего рода священник, не имеющий отношения к религии. К ней ходят на исповедь. Ученицы Риты несчастны изначально, в силу накопления в душе напластований депрессняка. Поэтому первое время они могут быть счастливыми только в теории, на занятиях по умению жить. «Врачу, излечися сам», — говорила Марина Цветаева. Никакой тренинг не может запрограммировать счастье.
«Узнавание» любимого человека редко происходит в одночасье. Часто первая встреча слишком случайна, чтобы тут же, с первого взгляда, зародилось глубокое чувство. Учеба на ошибках, неважно, своих или чужих, приводит к автоматическому неприятию многих сторон жизни. Люди поступают так, как завещали им их собственные ошибки, вместо того, чтобы думать. Люди вообще предпочитают не думать, а проходить тренинги и заучивать общие положения. В сущности, любой «душевед», проводящий тренинги по мастерству жизни — уже готовый, сложившийся писатель. Кастанеда! Ведь что важно для прозаика? Понимание других людей. Бери ручку и пиши. Язык Светланы Храмовой — живой, не «дистиллированный». Мне импонирует манера автора излагать свои мысли.
Симона Бовуар написала своего рода «Библию для двоих» и пыталась выдать ее за общую для всех. На самом деле теория Сартра-Бовуар, которая красной нитью проходит через весь роман Храмовой, позволяет людям шире понять и использовать свои способности. Например, хороший муж — не всегда прекрасный любовник, а эту сторону жизни тоже не хочется оставлять в аутсайдерстве. А ведь существуют не просто хорошие любовники — сущие гении секса! Ну, как бывают гениальные поэты или художники. Дано от природы. Но такой человек не обязательно станет хорошим мужем. А мы любим коллекционировать все достоинства в одном человеке! Теория и жизнь, символизм и акмеизм, говоря языком литературы Серебряного века, постоянно пытаются перетянуть одеяло на себя. «Я мыслю, значит, я существую». «Я мыслю, значит — я мало живу, надо меньше думать и больше жить».
В сущности, книга являет собой аргументированную критику феминизма. Любое действие в эластичном мире неизбежно вызовет противодействие «Жизнь устроена идеально, внимательно изучите противопожарные правила — и поступайте по-своему, реальность подчинится, реальности нет».



ПЕРФЕКЦИОНИЗМ ИЛИ ОДИНОЧЕСТВО?

Чем сильнее желание любить, тем оно требовательнее. Это чувство, которым нельзя насытиться и которое нельзя продержать длительное время на одной высоте. Перфекционисты (или просто люди с большим жизненным опытом) боятся спадов в лирических привязанностях, они заранее все знают наперед. Ведь совместная жизнь — это всегда компромисс: как мужчины, так и женщины мало склонны меняться, даже под воздействием сильного чувства. Важно, чтобы люди глубоко подходили друг другу, чтобы масштабы компромиссов были небольшими. Тогда останется душевная энергия на творчество и взаимопонимание. Светлана Храмова пишет о необходимости компромисса как о смирении, и это достаточно глубокая мысль. Смирение как противовес личностному эгоизму любящих.
«Наслаждение никогда не обходится без страдания, а радость без страха, чем более чувство верно себе, тем более оно от себя отделяется и отчуждается. Наслаждение не является чем-то таким, чего можно достичь: оно достигает себя и, достигнув, истребляется в собственном пламени, где смысл этот, догорая, светится раскаленным углем».
Такую книгу сложно читать порционно, не взахлеб. Захватывает. Неизбывное чувство юмора, замечательный язык, множество острот, ирония и самоирония! Вкрапления «не совсем обиходных» или даже бранных слов в романе Светланы уместны и своевременны. Читатель устал от предложенных автором героев? Надо сделать «мхатовскую паузу». Как? Переключиться на другую, параллельную историю. Испытанный и действенный прием, достаточно распространенный в современной литературе. У Светланы Храмовой в романе — большое количество словно бы отдельных сюжетов, по каждому из которых можно снимать фильм, писать эссе или стихи. «Никто не должен знать, что сделает женщина через 10 минут», — пишет Светлана Храмова, и эта фраза не случайно вынесена на обложку книги.
Вся вторая часть романа — незабываемое па-де-де мужчины и женщины: все — в движении; от любви до ненависти один шаг. Одна и та же витальная сила мимикрирует из одного состояния в другое, столь же сильное. Но любовь побеждает — возможно, случайно. Так же случайно, как случайно у Риты возникает страх, переходящий в ненависть при виде рисунков Алексея. Вот это метание — от любимого, который предал (или показалось, что предал) к первому встречному, шараханье в критическую минуту из стороны в сторону — очень по-женски. Но у Светланы Храмовой именно это «неправильное» поведение женщины спасает жизнь ее Алексею. Как метко выразилась Рита, «у каждого своя чушь. То есть, своя правда». Женская непредсказуемость, которая способна поражение превратить в победу, потрясает читателя до слез. «Дорогие мужчины! Позволяйте иногда своим любимым поступать нестандартно и неправильно! Это просто проверка любви на прочность». Несвоевременность — вечная драма. Своевременность — почти чудо!
Роман «Мой неправильный ты» подкупает своей художественной правдивостью. Герои мечутся в поисках себя, часто — хаотично, но надо всем происходящим витает некая авторская закономерность, подкрепленная внутренней логикой событий. Рок тяготеет, но постепенно отпускает наших героев. Нет, хэппи-энд — это награда не только героям, но и нам, читателям романа Светланы Храмовой. Счастливое стечение обстоятельств. Выигрыш в рулетку с названием «жизнь».



Станислав Айдинян, «Механика небесных жерновов»
М.: Издательство «Гуманитарий», 2014
 
БРЫЗЖУЩЕЕ ИЗОБИЛИЕ

Станислав Айдинян — человек-оркестр. Поэт с повадками искусствоведа. Искусствовед, погруженный не в науку, а в поэзию. Человек, обладающий потрясающим даром устной речи. Не удивительно, что книга избранного Станислава Айдиняна пестрит разнообразием. И это при том, что в книгу не включены искусствоведческие эссе. Человек широчайшего кругозора, с которым почитала за честь беседовать сестра Марины Цветаевой Анастасия, представлен в новой книге в цветущем многообразии. Здесь и самая разнообразная лирика, и стихи-посвящения писателям и художникам, и стихи об Одессе (Станислав — уроженец этого светлого южного приморского города), и цикл, посвященный любимому поэту Серебряного века Константину Бальмонту, и армянские стихи, и цикл стихотворений о химерах, и даже афоризмы в стиле Ларошфуко. Боюсь, я перечислил далеко не все… Венчает книгу поэма-эссе «Подслушанный Фауст», на которую откликнулся замечательной статьей недавно ушедший из жизни прозаик-метафизик Юрий Мамлеев. Откроем стихотворение, давшее название всей книге.

Механика небесных жерновов
Невидимо земле необходима;
И пролетают мимо, сквозь века —
Ночей метеориты-пилигримы.
И музыки расплавленной нутро,
Что через хаос девственно струится,
Мелодию планет перепоет
И Абсолютом солнца воплотится…

Эта величественная космогония Станислава Айдиняна посвящена харьковскому поэту Сергею Шелковому. Поэт-философ Айдинян в «Подслушанном Фаусте» находит остроумную лазейку для человека в споре с дьяволом. Оказывается, Мефистофель властен только над душой Фауста, но не над духом. Поэтому «продав» душу, человек, тем не менее, остается независим духом, что дает ему немалые шансы на успех.

Как странно чувствовать, любить,
Когда кругом — одни распятья,
И Смерть, раскрыв свои объятья,
Смеется над уменьем жить…

В молодые годы Станислав Айдинян работал секретарем и литредактором Анастасии Цветаевой, и она поражалась, что в общении совсем не чувствует разницы между собой и молодым Айдиняном. Представляете? Человек еще ТОЙ, дореволюционной, культуры признается в том, что представитель нового поколения, который годится ей в правнуки, ничуть не уступает ей в учености и культурной эрудиции. Она пишет в своих мемуарах, что двадцатилетний Станислав казался ей, как минимум, сорокалетним по своему восприятию мира, по широте кругозора. Станислав Айдинян — искусствовед, ученый-энциклопедист, и его роль в культурной жизни Москвы и Одессы трудно переоценить. Он — главный редактор альманаха «Южное сияние», редкая выставка современной живописи проходит без его вступительного слова. И, конечно, он много пишет стихов и прозы, пробуя себя в самых разнообразных жанрах, выступает как переводчик Данте, Гёте, Борхеса. Человек мягкий, добросердечный, отзывчивый, Станислав Артурович всегда распахнут к дружеским беседам. Теперь он сам, как в его юные годы Анастасия Ивановна Цветаева, связующее звено между поколениями поэтов и художников. Энциклопедист, которому обширные знания не мешают быть тонким лириком. И, в заключение, позволю себе процитировать несколько афоризмов Станислава Айдиняна.

Часы спускают небо на землю.

Каждый сон — недожитая жизнь…

Часто ли сны видят нас?

Наша жизнь состоит из обломков печали.

Истинная женщина любит себя за чужой счет.

Колодец мрачен оттого, что глубок.

Есть такие книги, даже не чтение, а присутствие которых — возвышает.

Мысль — временное прибежище Бессмертия.



Yelena Dubrovina, «Portrait of a Wandering Soul»
Idyllwild, CA: Charles Schlacks, Publisher, 2013
Елена Дубровина, «Портрет блуждающей души»
Калифорния: Изд-во Чарльза Шлакса, 2013

Книга рассказов Елены Дубровиной состоит из двенадцати новелл. Рассказы ее романтичны, хорошо продуманы психологически и драматургически, развязка порой нисходит на читателя как катарсис. У писательницы двойной дар — рассказчика и драматурга. Эти два больших дара и делают ее рассказы столь впечатляющими. Она влюблена в эпоху 30-х — 40-х годов прошлого века. Елена хорошо знает это «переломное» время и часто «десантирует» своих героев именно в эту эпоху. «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые», — говорил Тютчев. «Мне интересен герой в ситуации экзистенциальной, в момент выбора», — это уже Владимир Высоцкий. Елене Дубровиной столь же интересны ее герои «в минуты роковые». Они проявляют в критические моменты жизни свои лучшие человеческие качества. И, когда судьба побеждает ее героев, они все равно остаются в глазах читателя непокоренными. Это обстоятельство вызывает симпатию и сострадание. Елена много пишет о несвершенной любви. Такая любовь, не сумевшая себя реализовать в плену неблагоприятных условий, вырастает до монументальных размеров, как это было, например, с Ромео и Джульеттой у Шекспира. В рассказах писательницы «Плакучая ива» и «Одиночество» разлука и смерть одного из возлюбленных, казалось бы, прерывают полет чувств. Но любовь под натиском обстоятельств не умирает, и это бессмертие любви, показанное в рассказах Елены Дубровиной, ставит их в один ряд с лучшими произведениями современной новеллистики.
«Книга поднимает вечные вопросы любви и одиночества, жизни и смерти, судьбы и случая, смысла жизни, важности творчества. Она рассказывает о влиянии поэзии и искусства на становление души, на наше отношение к тем, кого мы любим. Главные герои этих рассказов — поэты, художники и ученые, которые принимают трудные решения в поисках счастья, мира и душевного равновесия», — так пишет в аннотации к своей книге ее автор Елена Дубровина.
Елена Дубровина умеет выделить из долгой человеческой жизни именно те моменты, когда душа человека живет, а не влачит жалкое существование. Писательница схватывает малейшие ее движения: смятение, радость, сожаление. Даже отрицательные герои, такие, как профессор Минский, у нее получаются живыми и деятельными. А трагизм жизни действующих лиц рассказов Елены Дубровиной часто заключается в несоответствии планов на жизнь с конечными результатами. Мы не всегда знаем свои возможности, и потому иногда себя недооцениваем, но чаще — переоцениваем.
Через все рассказы писательницы проходит мотив одиночества, пускай даже это — «одиночество вдвоем». Вся жизнь ее героев — это, в сущности, мечты, странствия и одиночество. Одиночество персонажей скрашивается и словно бы «уравновешивается» поэтическими моментами в жизни. И каждый раз складывается впечатление, что героям Дубровиной совсем чуть-чуть, какую-то малость не хватает до счастья. Казалось бы, ты уже держишь эту жар-птицу… Ан нет, она р-раз — и выскальзывает из рук. А если герой находит, наконец, свое счастье, его, словно нарочно, именно в этот момент забирает смерть. Иногда просто по старости (художник Петер Флор, «Плакучая ива»), иногда — по недоразумению (поэт Артур Яблонский, «Одиночество»). Или — героиню внезапно уносит болезнь («Осенняя мгла»). Любящий и любимый, бойся «моментов моря»! А иногда — все у людей есть, даже счастье, но страсть мешает творчеству, а творчество — любви, внося беспорядок в душу героя («Муза»). Но, как только одна из ипостасей (страсть) уходит, гармония в душе человека, как ни парадоксально это прозвучит, восстанавливается.
Еще одна характерная особенность рассказов Елены Дубровиной — любовь у ее героев не проходит, она — своего рода данность, константа, мало подверженная изменениям. Да, ей, конечно же, отовсюду мешают — жизнь, обстоятельства, войны. Но сами чувства пребывают в неизменной достоверности, искренности, непоколебимости. Они могут даже уйти в глубокие пласты подсознания, как, например, в рассказе «Плакучая ива», но и там сохраняют свою единственность и непреходящесть. В мире, где «все проходит», есть, тем не менее, своего рода островки бессмертия — это глубокие и сильные чувства героев писательницы. Может быть, именно поэтому мы так сочувствуем персонажам ее рассказов. Иногда герои Дубровиной проявляют в критические моменты истинное душевное благородство. Например, героиня «Осенней мглы», зная, что неизлечимо больна, ничего не рассказывает о себе любимому человеку. Хотя, казалось бы, это так по-женски — расплакаться, попросить утешения… Персонажи Дубровиной часто поступают нестандартно, не так, как от них можно было ожидать. Порой они демонстрируют нам высокие образцы человечности, и мы просто восхищаемся ими и благодарим их за то, что они — есть. Есть, есть на земле еще люди с большой буквы, и это наполняет наши сердца надеждой на лучшее.
Писательница блестяще вплетает в свои рассказы описания природы, тут она не уступит лучшим мастерам прошлого. Природа у нее одухотворенная, она живет вместе с людьми, дышит их чаяниями, опасениями и надеждами. Дубровина-рассказчик еще и замечательный художник, пишущий как портреты, так и пейзажи посредством слов. В этом нарисованном автором, но реальном мире и живут ее персонажи.
Книга рассказов Елены Дубровиной «Портрет блуждающей души» («Portrait of a Wandering Soul») интересна с той точки зрения, что за годы жизни в Америке писательница постепенно перешла на английский язык, сохраняя, впрочем, за собой статус «двуязычного» автора. Можно сказать, что она в литературе идет «набоковским» путем. Суть которого, если в двух словах, в том, что с одного языка на другой писатель переходит постепенно, по причине эмиграции. Лексический запас русского человека, долгое время живущего за рубежом, «истончается», и переход на другой язык видится закономерным следствием многолетнего жизненного процесса. При этом писатель, отважившийся на переход, проявляет недюжинную честность по отношению к своему читателю. В «новом» языке он сильнее, разнообразнее, свободнее. Точнее. И потому — Елене Дубровиной, как и когда-то Владимиру Набокову, проще теперь написать по-английски — и затем самой перевести произведение на русский. Писатель, долгое время живущий за границей, привыкает думать на иностранном языке. И происходит, как говорят шахматисты, рокировка: писать становится удобнее на том языке, на котором чаще мыслишь.



ПОТРЕБНОСТЬ ЛЮБИТЬ КАК ЭЛИКСИР МОЛОДОСТИ

У меня складывается впечатление, что Елена Дубровина пишет свои рассказы циклами. Рассказы Дубровиной словно бы объединены — нет, не одной темой — одним мотивом. Можно даже говорить о «подборке рассказов», как мы говорим о подборке стихов, заранее предполагая некоторую цельность. Память человека не хочет принимать возрастные изменения в себе самом, а потребность любить ей в этом потакает. Мы ощущаем себя в душе такими, какими запомнили себя в расцвете сил, и по-прежнему думаем, что, как и прежде, для нас в жизни нет ничего невозможного. Вот и героиня рассказа «Зинаида Ивановна» живет ожиданием и предвкушением будущего. А как жить дальше, с мыслями, что все лучшее уже позади? Многие мастера прозы используют в своих произведениях «символ правдоподобия», и Елена Дубровина здесь не исключение. В чем же заключается подобный принцип? Писатель «намекает» на сходство своего героя с каким-нибудь историческим персонажем. Но контуры схожести тут же размываются непохожими чертами и поступками. Например, в героях «Зинаиды Ивановны» легко заподозрить чету Гиппиус и Мережковского, но, по мере развития действия, понимаешь: это не совсем они. Писательница создает собирательный образ, в котором незримо присутствуют, безусловно, и упомянутые мною выше русские писатели. Но… как шутил Пушкин, «всегда готов отметить разность между Онегиным и мной». Художественные произведения никогда не являются в полном смысле биографическими. Но «узнаваемость» героев словно бы подтверждает подлинность произведения, и ее нельзя недооценивать. В то же время, герои словно бы «дублируют» разные эпизоды из жизни своих прототипов.
Но вернемся к Елене Дубровиной и ее Зинаиде Ивановне. Многие «счастливые» семьи годами держатся на том, что один из партнеров любит, а другой позволяет себя любить. Они даже вырабатывают для себя какой-нибудь ритуал, поддерживающий их реноме счастливой пары. Так, например, Зинаида Ивановна и Андрей Михайлович каждый день, кроме субботы, прогуливались по ночному Парижу, и со стороны могло показаться, что в мире нет людей счастливее их. Невзирая на подлинную ритуальность подобного поведения, оно скорее наводило мысли об одиночестве вдвоем. Но… в Зинаиде Ивановне издавна была заложена (жизнью? характером?) некая внутренняя программа. Она заключалась в потребности любить и постоянном обновлении этой потребности. Между пушкинским «пришла пора, она влюбилась» и тютчевским «о ты, последняя любовь, ты и блаженство, и безнадежность» не обязательно должна быть большая временная дистанция. Для последней любви тоже случается, что «пришла пора». У Зинаиды Ивановны это — дерзновенная попытка выскочить «за флажки» своего возраста. Это — чисто женская проблема, мужчина в любом возрасте все еще может быть желанным. Темы одиночества и творчества на чужой земле — главные в этом рассказе, переданы они с грустной иронией, герои — подчас комичны, но все еще ищут любви и счастья.
Драма Зинаиды Ивановны заключается в том, что она… не успела. Ее возлюбленный, Жорж Минин, мог покончить с собой в любой другой день, а не ровно в тот, когда она почувствовала к нему неодолимое влечение. Я думаю, Минин вообще не был способен к любви, иначе мысль о любви затмила бы в нем мысль о смерти. Наверное, он позволял женщинам себя любить, скорее, из физиологической потребности, нежели из душевной расположенности, и не делал между ними сколь-нибудь ощутимой разницы. «Ты такая ж простая, как все», — как однажды выразился Сергей Есенин. Очевидно, Жорж Минин думал о женщинах по-есенински.
В этом рассказе, как и в некоторых других, автор вносит в прозу элементы поэзии. Одиночество персонажей многолико; для людей творческих это — еще и невозможность творить на чужой земле, где все говорят на чужом языке и не понимают пришельцев-эмигрантов. «В такое неопределенное время, когда жизнь на чужой земле каждый день превращалась в борьбу за выживание, творчество становилось той необходимостью, когда можно было замкнуться в себе, уйти от повседневных забот. Именно поэтому, во время этих зимних холодных вечеров, этот маленький остров страстных дискуссий и чтения любимых стихов наполнял теплом и надеждой их холодные сердца и снова вселял желание творить, писать стихи, философствовать, продолжать жить и надеяться на скорое возвращение».
То, что в юном возрасте дается легко и не ценится, в постбальзаковском возрасте дается ценой неимоверных усилий и не всегда приносит результат. Зинаида Ивановна мало того, что пошла на открытую измену своему многолетнему супругу, она еще и тайком украла у него золотые часы, чтобы основательно прихорошиться. То есть она фактически «пустилась во все тяжкие». К сожалению, молодость не покупается и не возвращается надолго. И, конечно, незамедлительно следует расплата, такая, что мы даже начинаем сочувствовать бедной женщине, несмотря на ее обман. Елена Дубровина виртуозно, по-набоковски, без нажима, без акцентировки и лишних слов описывает тихий уход из жизни своей героини. Удивительно, но, когда жена ему не открыла дверь, муж почувствовал себя почти счастливым и даже не подумал о том, что с ней что-то могло случиться. Ничто так не потрясает воображение читателя, как одновременность счастья и горя, в одной и той же жизненной ситуации. Но, конечно, диапазон проблематики этого рассказа гораздо шире.



ДВА ДАРА ЕЛЕНЫ ДУБРОВИНОЙ

Мир всегда существовал в экзистенциальном пространстве, просто до Сартра и Камю он об этом не знал. Рассказы Елены Дубровиной экзистенциальны: их герои, когда почва ускользает из-под ног, пытаются выжить, ухватившись за соломинку-человека. А то и сразу за несколько таких соломинок. Рассказывая о прозе Елены Дубровиной, нелишне напомнить, что в последние годы она пишет рассказы на английском языке. Если человек основательно владеет несколькими языками, не имеет особого значения (с точки зрения художественности), на котором из них он решил писать в данный момент. Но для произведения, наверное, будет все-таки лучше, если автор напишет его на том языке, который для него более «активен». Поэтому «два дара Елены Дубровиной», выведенные мною в подзаголовок, безусловно, прочитываются и в чисто лингвистическом понимании ее творчества. И все-таки под «двумя дарами» я имел в виду нечто другое. У Елены Дубровиной двойной дар — рассказчика и драматурга. Эти два больших дара и делают ее рассказы столь впечатляющими.
Мне нравится, когда автор «беспощаден» к своим героям. Это, конечно, не означает, что он будет нарочно их «убивать». «Нас не надо жалеть — ведь и мы никого б не жалели». Под авторской беспощадностью к героям скрывается правда жизни. Возьмем, например, рассказ Елены Дубровиной «Бегство». Билингва дает возможность лучше прочувствовать нюансы. «Эскапизм» — это еще и бегство героини от самой себя. И внутренняя эмиграция, может быть, сильнее внешней. Мы видим странную диспозицию: духовно муж Барбары ей близок, не случайно рефреном в произведении постоянно звучат его стихи. Стихи мужа звучат даже тогда, когда героиня ему изменяет: они в чем-то отражают ее внутренний мир. Почему же тогда она предает этого человека в самый важный жизненный момент? Писательница виртуозно ведет партию своей героини. Ее поступкам веришь, ее характер последователен в своих метаниях. Барбара хочет в кризисную минуту опереться на крепкое мужское плечо, но в лице мужа такого плеча не находит. Более того, муж сам, кажется, нуждается в плече, чтобы на что-нибудь опереться. И такую опору ему до поры до времени дают стихи, которые он сочиняет, эти дневники его жизненной несостоятельности. Но, когда жена ему изменяет, он пускает себе пулю в лоб. Пройдет некоторое время, и Барбара многое поймет… Конечно, она поддалась мимолетному чувству. Ответила на мужской зов, и только потом поняла, как духовно пуст ее новый возлюбленный. Ей нужно было через это пройти, но Збигнев (муж) перенести ее измены не смог. Елена Дубровина тонко передает оттенки любви-ненависти. Отчего душа все время что-то ищет? Почему она так легко переходит от любви к ненависти, от плюса — к минусу? Мир, опаленный войной, колеблем. Он пошатнулся, его несет ветром, подобно кораблю, на котором плывут герои рассказа Елены Дубровиной. А в шаткости мира люди ищут опору друг в друге, чтобы выжить. Они плывут… в Рио-де-Жанейро. Какая ирония по отношению к Остапу Бендеру, так мечтавшему попасть в этот вожделенный Рио!
Перенесенное горе (гибель сына) потрясло Барбару, и она окончательно потеряла душевные ориентиры. Если раньше, видимо, причуды мужа уравновешивались заботой о сыне, то с потерей сына общая гармония в семье разрушилась. И Збигнев попал «под раздачу слонов», нисколько об этом не подозревая. «Извините, что цел!» — так пел о сходной ситуации Владимир Высоцкий. Збигнев тоже оказался «без вины виноват», но кто-то же должен был, по женской логике Барбары, понести за гибель сына наказание! Вот Збигнев и оказался крайним. Конечно, никто не мог ожидать, что он покончит с собой, не ожидал этого даже сам Збигнев! Мы видим «переворачивание» вины — с одного невинного человека на другого. Так бывает. Человек не может принять трагическую ситуацию — и ищет виновных. «Никто не виноват, что вновь пришла зима. Лишь люди вечно ищут виноватых», — вспомнились мне строчки замечательного поэта.
Рассказ Елены Дубровиной «Бегство» написан сочной стихопрозой, смыкающей повествование в единое целое. Это очень сложно в драматическом произведении — чередовать стихи и прозу, так, чтобы поддерживалась напряженность повествования. Елена Дубровина пишет стихи от мужского имени — это уже драматургия высокого полета! Чередование прозы со стихами — символично, оно качает на своих волнах корабль судеб героев рассказа.
Рассказ «Франческа» — маленький лирический шедевр. Он всколыхнул в моей памяти глубокие и величественные рассказы Анри де Ренье и даже «Жестокие рассказы» Вилье де Лиль-Адана. В конце рассказа героиня повторяет судьбу Анны Карениной. Но если у Льва Толстого такой способ самоубийства — все-таки экзотика, поездов в то время ходило мало, и нужно еще было умудриться попасть под поезд, то у Елены Дубровиной Франческа бросается под тот же поезд, на котором приехала. Вообще, все повествование происходит в закрытом пространстве, в вагоне поезда. Драма возникает там, где третьи лица врываются в гармонию двоих и ее разрушают. Маленькое дуновение ветерка — и бывшие в пяти минутах ходьбы от счастья герои в одночасье становятся несчастными. Причем — все. Любовь не умеет делиться собой с другими. И больше других в проигрыше оказывается самое беззащитное существо — в данном случае Франческа. Даже если она сама невольно разлучает других. Более сильная женщина — Лина — выживает и даже растит ребенка от любимого человека. Душевная травма, полученная Франческой в младенчестве, подточила ее внутренние силы. Она попыталась найти прибежище и успокоение в живописи, ведь ее мама так хорошо рисовала. Но не почувствовала, в отличие от матери, себя призванной к художничеству. Беззащитная, она пытается ухватиться за Густава как за соломинку. А он… нет, он не предает ее. Это он наговаривает на себя в порыве самобичевания, будто предал. Просто когда две женщины оказываются в одном пространстве с одним мужчиной, ничего хорошего не жди. Женщина видит другую женщину, и в этой ситуации объяснить ничего нельзя, зрительный образ соперницы побеждает любые слова. Люди ведь никогда не думают, что от их поступков им самим впоследствии будет нехорошо.
Франческа — очень редкий, необычный женский характер. Не случайно портретист-виртуоз не может написать ее портрет. Она напоминает тихий омут, в котором водятся черти. Спокойная, она порой вспыхивает изнутри нежданными порывами души, неподконтрольными даже ей самой. По своей природе она склонна сгущать краски — там, где, может быть, стоило бы просто подождать. Однако не зря великий Сократ высказывался в том духе, что характер человека — его демон. Мы не можем поступать в предложенных жизнью ситуациях иначе, нежели заложила в нас природа! В вариативности поведения Франчески прослеживается, тем не менее, некая последовательность. В критических ситуациях она действует непредсказуемо. Поэтому, когда неожиданно случается «дежа вю», и она видит на перроне, спустя много лет, свою давнишнюю соперницу, Лину, она уже не владеет собой. Франческа еще раньше решила, что разрубит окончательно этот гордиев узел, здесь и сейчас. Она только не знала, как она это сделает.
Героиня Елены Дубровиной не случайно переодевается из черного платья — в красное. Это — такой «женский символизм», вкрапления которого украшают рассказ. Не будем забывать, что Франческа — художница. И ее возлюбленный — тоже художник. И не случайно они используют для объяснения язык цвета. Красный — означает готовность на все, решимость пуститься «во все тяжкие». Я думаю, современные люди читали «Анну Каренину». Или даже смотрели в кино. Поэтому они помнят, на уровне подсознания, что существует и такой способ свести счеты с жизнью.
Елена Дубровина — блестящий психолог. Все действия ее героев, до мельчайших подробностей, жестко мотивированы и объяснены. Они не могли поступить иначе! Есть какая-то железная логика в том, что все происходит именно так! И трагедия финала — к сожалению, закономерна. Иной исход был бы попросту неправдой, недостоверностью, на которую уважающий себя автор пойти не может. Спасибо Елене Дубровиной за ее авторскую бескомпромиссность.