Как шуршит, шелестит, шевелится толпа!
Сердце медлит, сверяя: "Свои — не свои".
…А под кронами дней — ледяная крупа.
И опавшей листвы ледяные слои.

Жизнь моя, ты случилась судьбой, не игрой:
Ветер встречь — да секущие брызги крупы…
Как пружинит, как дышит лесной перегной,
Когда вновь ухожу от набитой тропы!

Он еще не промерз… Он листвою согрет—
Этой вот, ледяной… Но верней и сильней—
Той, что падала тут — там, за тысячи лет—
И упруго кружит меж тяжелых корней.

И ее не собьет ледяная крупа—
И потуги подошв моих— тяжких, литых.
Недвижима, незряча, глуха и слепа—
Та листва отогреть эти кроны летит…

Чем я живу, упорствуя,
Стужу горячий лоб?
Честней горбушка черствая
Ванильной спеси сдоб…

А как же те — "элитные",
С рублем наперевес?
За кодовой калиткою
Ночами ходит лес…

За кленами, за елками—
Стоит судьба, не роль.
Что уведет проселками
Менять ваниль на соль.

Здесь не заказывают столик…
Здесь, где мой день еще не стих,
Шумит листвой Ионкин Толя
В ряду осокорей донских.

Здесь все и вечно, и мгновенно…
Здесь крайобрывный шепчет вяз
Чуть слышно, но — проникновенно,
Как мог один Никулин Стас.

Здесь вновь в гортани вязнет слово,
Что и не снилось, да сбылось…
Как взгляд Геннадия Луткова—
Свет родины сквозь чернолоз.

Они меня уже не видят—
Сквозь плеск листвы, сквозь жизни гуд.
Они навстречу мне не выйдут,
Здесь, у обрыва подождут…

По осени, когда судьба ложится решкой—
А где пчелиный звон, а где шмелиный гуд?—
Отавный молочай задел меня усмешкой
От холода темно залиловевших губ.

Он удалью былой — по грудь мне был! — не грезил,
Он цвел, но с делом тем к чужим в глаза не лез.
И виноватым был, что был под корень срезан,
И виноватым был, что не засох тот срез.

Он не взмывал, не вис сиреневым салютом,—
Стелился по земле, как в непогоду дым.
И виновато я ответил почему-то,
И виноватым я остался перед ним…

—Запаливши десятки Одесс
(Дым майданный — ошую),
Что вы ищете, слезыньки, здесь?
—Украину большую!

Нами Львов окликает Донбасс…
—Как же вас пригостили?
Как же, слезыньки, встретили вас?
—В каждый дом нас впустили…

И погост нам распахнут, и храм…
—Что же вы загрустили?
—Снятся горько — и тянутся к нам
Те места, что взрастили…

Мы — братья, но друг друга судим,—
Набрав слова обид свинцом.
И очужевший Днепр не чуден—
За дымным Северским Донцом.

По крику смертному, по стону—
Мы долю страшную кроим!
…И беженцы выходят к Дону—
С Донца горящего, к своим…

Эх, люди, люди-человеки,
Родня моя с клеймом "совка"!
Сколь ни мети теперь сусеки,
Былого кончилась мука.

Метя и сея-высевая
Остатки над пустой сумой,—
Нет, не испечь нам каравая,
Не сесть за стол большой семьей.

А в закромах — темно и сорно…
Но все же дела нет верней—
Ощупкою тугие зерна
Искать в полове этих дней.

Им, зернам тем, не быть помолом:
Они сойдутся, по горсти,
Чтоб в поле темном, в поле голом
Упав — отчизной прорасти.

"Хлеб наш насущный даждь нам днесь"—
Здесь, где лишь в счет кукушкин верило детство, здесь,

Где поднимались дети — и внуки обочь растут,
Где — сквозь терны, раздето — тянутся ко Христу

Отповедь, проповедь, заповедь — правдою без лакун,
Где окликают за полночь Авель и Аввакум;

Где — не дерюгой серою, дыбою без улик—
Клонится к слову Сергия поле, где жил кулик;

Где голова Емелькина, красная на миру,
Катится к почерневшему — в ужасе — топору;

Где все идет аллеею,— в бронзе, поверх голов,—
Благословенье Ленина — золоту куполов;

Где, — что я там ни вытворю, не целовав креста,—
С бабушкиной молитвою ждет меня темнота…

Не ткал узоров — и не вытку…
Чиню знакомое до слез
Мемориальной зябкой ниткой—
Все руки исколов, внахлест.

И мне не страшно и не горько,
Что я почти не вижу шва—
И непослушная иголка
Порой в укорах не права.

Ведь жизнь сквозящая — не пяльцы,
Где нить вжимается в канву.
И в кровь исколотые пальцы
Еще родней слепому шву…

Строка, от честных слез незряча,
Не мимо ль родины глядит?
И кто-то скажет: "Хватит плача!",
На сотни строк таких сердит.

А мы уроним очи долу—
И нашу боль, и нашу жаль,—
Чтоб не глядеть в глаза глаголу,
Что крепко-крепко губы сжал.

И покиваем на стихии:
На слом времен, на власти дурь.
Держать глаза всегда сухими
Непросто в непогодь и хмурь!

И новый повод нам для плача:
Страна сбивается с пути—
Строка, сама от слез незряча,
Ее пытается вести…

То скины, то фаны брусчатку к себе примеряют…
Как старый торфяник, мой век изнутри выгорает.

Хоть мною не выдан — для новой эпохи не торен,
И даже не виден — сквозь сизую мгу мониторов.

Где лево, где право — соврет нам дорога чужая,
Сады и дубравы — и нивы, и небо — ссужая.

Где искры, где пламя? — а Несторов перья слезятся.
Не имущим срама с отчизной уже не связаться,

И меркнет их слово, что звало на подвиг, на жертву:
Обугленный провод смотали штабные снабженцы.

Но правда живая все шепчет мне: "Веруй и помни…",
К себе прижимая еще не сгоревшие корни.