Виктор Широков
Виктор Широков родился в 1945 году. Поэт, переводчик, литературный критик. Публикуется как поэт с 1964 года. Первая публикация стихотворений в журнале «Юность» состоялась сорок пять лет назад.
Автор восемнадцати стихотворных книг, шести книг прозы и более тридцати книг переводов мировой поэзии. Переводил с английского стихотворения Р. Киплинга, О. Уайльда, Д. Китса, Р. Бернса, Э. Паунда, А. Хаусмана, В. Набокова, Х. Крейна, Э. Дикинсон и других.
В 1977 году был приглашен в «Литературную газету», где работал сначала старшим редактором отдела литератур народов СССР, потом — старшим редактором отдела литературных публикаций редакции «ЛГ» до конца 1981 года.
С 2001 по 2004 год снова в «Литературной газете», главный редактор редакции книжных изданий «ЛГ».
Член Союза писателей России. Лауреат премии имени Валентина Катаева (2002) за прозу. Лауреат Всероссийской литературной премии имени Н. Заболоцкого (2004) за книгу стихотворений «Иглы мглы».
Автор восемнадцати стихотворных книг, шести книг прозы и более тридцати книг переводов мировой поэзии. Переводил с английского стихотворения Р. Киплинга, О. Уайльда, Д. Китса, Р. Бернса, Э. Паунда, А. Хаусмана, В. Набокова, Х. Крейна, Э. Дикинсон и других.
В 1977 году был приглашен в «Литературную газету», где работал сначала старшим редактором отдела литератур народов СССР, потом — старшим редактором отдела литературных публикаций редакции «ЛГ» до конца 1981 года.
С 2001 по 2004 год снова в «Литературной газете», главный редактор редакции книжных изданий «ЛГ».
Член Союза писателей России. Лауреат премии имени Валентина Катаева (2002) за прозу. Лауреат Всероссийской литературной премии имени Н. Заболоцкого (2004) за книгу стихотворений «Иглы мглы».
Совесть языка
Поэзия — протей, ее можно почувствовать и прочувствовать, но трудно обозначить и вогнать в определенные параметры. Блестящий В. В. Маяковский обмолвился: «Пресволочнейшая штуковина: существует, и ни в зуб ногой!» Великий А. С. Пушкин утверждал: «Мы рождены для вдохновенья, для звуков сладких и молитв».
Сегодня, если и вспомнят про вдохновенье, то молитвы очно и заочно отвергнуты, а сладкие звуки оставлены разве что поэтам-песенникам.
В юности я нередко сочинял стихи о стихах, стихи о поэтах и, как оказалось, сегодня пребываю все в той же позиции. Емкая поэтическая формула всегда нагляднее развернутого эссе.
В последнем альманахе «День поэзии» опубликовано мое стихотворение «Мечта», начинающееся: «Поэзия, греческой губкой в присосках ты мне не была… Отражая нападки, я вырос, как Слуцкий, в пыли и в обносках, хотя и размахивал чистой тетрадкой».
Здесь четко обозначены границы ученичества, преодоления и преемственности.
Сегодня поэзия для меня не только возможность самовыражения, но и огромный нравственный императив. Позвольте в завершение привести полностью недавний сонет «Совесть»:
Сегодня, если и вспомнят про вдохновенье, то молитвы очно и заочно отвергнуты, а сладкие звуки оставлены разве что поэтам-песенникам.
В юности я нередко сочинял стихи о стихах, стихи о поэтах и, как оказалось, сегодня пребываю все в той же позиции. Емкая поэтическая формула всегда нагляднее развернутого эссе.
В последнем альманахе «День поэзии» опубликовано мое стихотворение «Мечта», начинающееся: «Поэзия, греческой губкой в присосках ты мне не была… Отражая нападки, я вырос, как Слуцкий, в пыли и в обносках, хотя и размахивал чистой тетрадкой».
Здесь четко обозначены границы ученичества, преодоления и преемственности.
Сегодня поэзия для меня не только возможность самовыражения, но и огромный нравственный императив. Позвольте в завершение привести полностью недавний сонет «Совесть»:
Поэзия пережила века.
Стихи мы знаем и Афин и Рима.
И каждая волшебная строка
поистине, друзья, неповторима.
Смешно — жизнь человека коротка
и с долгожитьем книжным несравнима;
и грустно — то, что создала рука,
создателя пережило без грима.
Поэзия всегда летит, легка,
и в то же время образна и зрима.
Вот так плывут по небу облака,
не очернит их даже струйка дыма.
Поэзия, ты — совесть языка,
понятна, хоть с трудом переводима.
Стихи мы знаем и Афин и Рима.
И каждая волшебная строка
поистине, друзья, неповторима.
Смешно — жизнь человека коротка
и с долгожитьем книжным несравнима;
и грустно — то, что создала рука,
создателя пережило без грима.
Поэзия всегда летит, легка,
и в то же время образна и зрима.
Вот так плывут по небу облака,
не очернит их даже струйка дыма.
Поэзия, ты — совесть языка,
понятна, хоть с трудом переводима.
Виктор Широков
Перемога весны
Я готов рассказать без опаски,
невзирая на снежную пыль,
что кончается зимняя сказка,
что начнется весенняя быль.
Что не надо уже о минувшем
вообще ничего вспоминать;
люди будут отныне, проснувшись,
танцевать, танцевать, танцевать.
Мы пройдем по остывшему следу,
что оставила ночью судьба,
наблюдая агонию снега,
наблюдая агонию льда.
Настроенье у нас боевито,
мы готовы пройти пол-Земли;
небо с солнышком жовто-блакитны,
но свидомых оставим вдали.
Здесь бы вставить одну из пословиц,
как нельзя обойтись без зверья;
хватит нам уже междоусобиц,
перемога нужна нам своя.
Пусть наступит всеобщее счастье,
радость женщин, детей и мужчин;
мы простим неразумных отчасти,
даже тост мы поддержим: чин-чин.
И не надо уже о минувшем
вообще ничего вспоминать;
люди будут отныне, проснувшись,
танцевать, танцевать, танцевать.
невзирая на снежную пыль,
что кончается зимняя сказка,
что начнется весенняя быль.
Что не надо уже о минувшем
вообще ничего вспоминать;
люди будут отныне, проснувшись,
танцевать, танцевать, танцевать.
Мы пройдем по остывшему следу,
что оставила ночью судьба,
наблюдая агонию снега,
наблюдая агонию льда.
Настроенье у нас боевито,
мы готовы пройти пол-Земли;
небо с солнышком жовто-блакитны,
но свидомых оставим вдали.
Здесь бы вставить одну из пословиц,
как нельзя обойтись без зверья;
хватит нам уже междоусобиц,
перемога нужна нам своя.
Пусть наступит всеобщее счастье,
радость женщин, детей и мужчин;
мы простим неразумных отчасти,
даже тост мы поддержим: чин-чин.
И не надо уже о минувшем
вообще ничего вспоминать;
люди будут отныне, проснувшись,
танцевать, танцевать, танцевать.
Берет
Воспоминаний мутная вода
дрожит, как струны в дедовском рояле…
В широкополых шляпах никогда
ровесники мои не щеголяли.
Чтоб все припомнить, надо много сил,
ведь в памяти давно дыра сквозная…
До школы тюбетейку я носил,
а почему, увы, и сам не знаю.
Потом явилась кепочек пора,
запомнил козырёчек из резины,
в блатной замес легко пошла игра:
зуб золотой и пиво в магазине.
Летела жизнь стремглав. Осьмнадцать лет.
Студент. Любовь. Заканчивалось лето,
когда примерил роковой берет…
Художники не могут без берета.
Тогда еще не ведал, что пою,
когда судьба вдруг к свету потянулась;
с беретом фотографию мою
читателям явил журнальчик «Юность».
Я головных уборов относил
с тех пор не счесть, увы, каких и сколько.
Понятно, что берет всех больше мил,
но не надену и его с наскока.
В душе не сдался вьюнош удалой,
он не стыдится вылезть попугаем.
Шагаю с непокрытой головой.
Седой и лысый, девушек пугая.
Что ж, чувства мной не пущены в распыл,
и головной убор не брошен на пол…
Не страшно, что я шляпу не носил,
зато и жизнь как будто не прошляпил.
дрожит, как струны в дедовском рояле…
В широкополых шляпах никогда
ровесники мои не щеголяли.
Чтоб все припомнить, надо много сил,
ведь в памяти давно дыра сквозная…
До школы тюбетейку я носил,
а почему, увы, и сам не знаю.
Потом явилась кепочек пора,
запомнил козырёчек из резины,
в блатной замес легко пошла игра:
зуб золотой и пиво в магазине.
Летела жизнь стремглав. Осьмнадцать лет.
Студент. Любовь. Заканчивалось лето,
когда примерил роковой берет…
Художники не могут без берета.
Тогда еще не ведал, что пою,
когда судьба вдруг к свету потянулась;
с беретом фотографию мою
читателям явил журнальчик «Юность».
Я головных уборов относил
с тех пор не счесть, увы, каких и сколько.
Понятно, что берет всех больше мил,
но не надену и его с наскока.
В душе не сдался вьюнош удалой,
он не стыдится вылезть попугаем.
Шагаю с непокрытой головой.
Седой и лысый, девушек пугая.
Что ж, чувства мной не пущены в распыл,
и головной убор не брошен на пол…
Не страшно, что я шляпу не носил,
зато и жизнь как будто не прошляпил.
Поиски
Мальчиком я логику искал
в разных человеческих поступках,
но встречал лишь яростный оскал
теток с повредившимся рассудком.
Юношей я логику искал
в самых разных философских книгах,
но итог всегда был очень мал,
оставались истины в веригах.
Будучи мужчиной молодым,
логику искал в житейских лужах,
то стрезва, а то и пьяным в дым,
но опять ее не обнаружил.
Пожилым я логику ищу,
вновь жизнеустройства разбирая,
и уже нисколько не грущу
в ожиданье ада или рая.
Мне сейчас с вершины лет видней:
не бывает логика безличной,
в ней отражено теченье дней,
а души стремленье безразлично.
Ставит время четкую печать,
поиски не проведешь заочно…
Если бы пришлось мне вновь начать,
я бы ошибался так же точно.
в разных человеческих поступках,
но встречал лишь яростный оскал
теток с повредившимся рассудком.
Юношей я логику искал
в самых разных философских книгах,
но итог всегда был очень мал,
оставались истины в веригах.
Будучи мужчиной молодым,
логику искал в житейских лужах,
то стрезва, а то и пьяным в дым,
но опять ее не обнаружил.
Пожилым я логику ищу,
вновь жизнеустройства разбирая,
и уже нисколько не грущу
в ожиданье ада или рая.
Мне сейчас с вершины лет видней:
не бывает логика безличной,
в ней отражено теченье дней,
а души стремленье безразлично.
Ставит время четкую печать,
поиски не проведешь заочно…
Если бы пришлось мне вновь начать,
я бы ошибался так же точно.
Вопросы
Человечество к неясной цели
тянется и с каждым днем сильней…
Почему так люди озверели
и порой животные добрей?
У меня вопросов вереницы
мозг буравят, истину тая.
Почему летят на зиму птицы
непременно в теплые края?
Раньше мы представить не могли бы,
что исход узнаем наперед.
Почему молчат упорно рыбы
о своих проблемах круглый год?
Ведь и мы таим свои вопросы,
хоть не соглашаемся с бедой.
Тают приполярные торосы,
и земля сменяется водой.
Если б камни говорить умели,
рассказали бы они скорей,
почему так люди озверели
и порой животные добрей.
Это раньше жили мы, играя
и легко мечтая невпопад.
Кончен бал. Нас выгнали из рая,
и сейчас, где мы, там сущий ад.
тянется и с каждым днем сильней…
Почему так люди озверели
и порой животные добрей?
У меня вопросов вереницы
мозг буравят, истину тая.
Почему летят на зиму птицы
непременно в теплые края?
Раньше мы представить не могли бы,
что исход узнаем наперед.
Почему молчат упорно рыбы
о своих проблемах круглый год?
Ведь и мы таим свои вопросы,
хоть не соглашаемся с бедой.
Тают приполярные торосы,
и земля сменяется водой.
Если б камни говорить умели,
рассказали бы они скорей,
почему так люди озверели
и порой животные добрей.
Это раньше жили мы, играя
и легко мечтая невпопад.
Кончен бал. Нас выгнали из рая,
и сейчас, где мы, там сущий ад.
Стакан воды
Опять стою, как истукан
в музейном зале.
А где же тот воды стакан,
Что обещали?
Я столько жил. Я столько ждал.
Я столько верил.
Стакан дадут или бокал?
Я глазом мерил.
И вот заслуженный уют.
Народ смеется.
Стакан воды мне подают.
А мне не пьется.
в музейном зале.
А где же тот воды стакан,
Что обещали?
Я столько жил. Я столько ждал.
Я столько верил.
Стакан дадут или бокал?
Я глазом мерил.
И вот заслуженный уют.
Народ смеется.
Стакан воды мне подают.
А мне не пьется.
Парадокс
Вроде мы помирились с немцами,
но война не какой-то бокс…
Для меня юбилей Освенцима —
это нравственный парадокс.
но война не какой-то бокс…
Для меня юбилей Освенцима —
это нравственный парадокс.
Сочельник
Тепло мне. На кухне царит благодать.
Морозный сочельник в столице опять.
Не верится, что лишь неделю назад
лил дождь, таял снег и туманился взгляд.
Как тихо в округе и тихо в Кремле!
Что слышит Россия в предутренней мгле?
Не пенье метели, не снежный обвал,
а то, что младенец в Марии взыграл.
Он к свету стремится, Он выйдет на свет,
чтоб стать обещаньем духовных побед.
И люди затеют справлять торжество —
ведь праздник светлейший для них Рождество.
И время уже по-другому бежит,
покуда Младенец в яслях возлежит.
Земля не меняет природный покров,
пока Он лежит в ожиданье волхвов.
Что времени мера пред ликом Его?
Лишь чистая вера дороже всего.
Я этою верой был в детстве согрет.
Доныне тепло мне и в семьдесят лет.
Тепло мне. Господня светла благодать.
Морозный сочельник в России опять.
Морозный сочельник в столице опять.
Не верится, что лишь неделю назад
лил дождь, таял снег и туманился взгляд.
Как тихо в округе и тихо в Кремле!
Что слышит Россия в предутренней мгле?
Не пенье метели, не снежный обвал,
а то, что младенец в Марии взыграл.
Он к свету стремится, Он выйдет на свет,
чтоб стать обещаньем духовных побед.
И люди затеют справлять торжество —
ведь праздник светлейший для них Рождество.
И время уже по-другому бежит,
покуда Младенец в яслях возлежит.
Земля не меняет природный покров,
пока Он лежит в ожиданье волхвов.
Что времени мера пред ликом Его?
Лишь чистая вера дороже всего.
Я этою верой был в детстве согрет.
Доныне тепло мне и в семьдесят лет.
Тепло мне. Господня светла благодать.
Морозный сочельник в России опять.
Рождество
Жизнь часто тянется убого,
но все меняет волшебство —
приходит день рожденья Бога,
зовется просто — Рождество.
Когда услышишь эту фразу,
свет солнца ослепит глаза;
в душе возникнет радость сразу,
и заглушить ее нельзя.
Родился Бог… Пока он — мальчик,
и чудо, может, только в том,
что день рождения обманчив,
ведь должно погибать Христом.
Пускай сегодня скудный ужин,
родители и три волхва,
но согревает в эту стужу
живая радость Рождества.
Заката отблески скупые
сплотят притихшие дворы,
то Дух Святой явил впервые
новорожденные дары.
На небе звезды тихо гасли.
Остался в прошлом Новый год.
И словно обнимает ясли
животных верных хоровод.
Какое теплое дыханье!
Как мысль мелькнувшая быстра!
И нежное благоуханье
вблизи горящего костра.
Остался праздник без развязки.
Лишь ветер режущий суров.
Младенец смотрит без опаски.
Он ко всему уже готов.
но все меняет волшебство —
приходит день рожденья Бога,
зовется просто — Рождество.
Когда услышишь эту фразу,
свет солнца ослепит глаза;
в душе возникнет радость сразу,
и заглушить ее нельзя.
Родился Бог… Пока он — мальчик,
и чудо, может, только в том,
что день рождения обманчив,
ведь должно погибать Христом.
Пускай сегодня скудный ужин,
родители и три волхва,
но согревает в эту стужу
живая радость Рождества.
Заката отблески скупые
сплотят притихшие дворы,
то Дух Святой явил впервые
новорожденные дары.
На небе звезды тихо гасли.
Остался в прошлом Новый год.
И словно обнимает ясли
животных верных хоровод.
Какое теплое дыханье!
Как мысль мелькнувшая быстра!
И нежное благоуханье
вблизи горящего костра.
Остался праздник без развязки.
Лишь ветер режущий суров.
Младенец смотрит без опаски.
Он ко всему уже готов.
Крещенский голубь
Зря подумал я о Блоке
и о Лермонтове зря…
Видишь, снова на востоке
тонкогубая заря
улыбается надменно,
мол, уже вблизи беда,
ведь в Крещенье неизменно
наступают холода.
Вновь зима крушит деревья,
вызывая в жилах дрожь.
Холод входит в подреберье
остро, как сапожный нож.
Он резвится, он хлопочет,
щедро выпуская кровь;
он в любви признаться хочет,
вот последняя любовь.
Холод очень неудобен.
Он как морок. Он как глад.
Ветер воет, дик и злобен,
как сто лет тому назад.
Или двести. Или триста.
Иль еще до Рождества.
До чего же он неистов,
ветер нового поста!
Ладно бы — метаморфозы.
но хитрит природы гнет.
Шлет то пекло, то морозы,
то вдруг ливнями пугнет.
Не пугайтесь, мол, измена.
Было, будет, есть всегда,
ведь в Крещенье неизменно
наступают холода.
Обожаю приключенья
и природу не виню,
остро чувствую влеченье
окунуться в полынью.
А вернее — прыгнуть в прорубь,
чтобы позже, огнещёк,
прилетел к любимой голубь,
в клюве принеся цветок.
и о Лермонтове зря…
Видишь, снова на востоке
тонкогубая заря
улыбается надменно,
мол, уже вблизи беда,
ведь в Крещенье неизменно
наступают холода.
Вновь зима крушит деревья,
вызывая в жилах дрожь.
Холод входит в подреберье
остро, как сапожный нож.
Он резвится, он хлопочет,
щедро выпуская кровь;
он в любви признаться хочет,
вот последняя любовь.
Холод очень неудобен.
Он как морок. Он как глад.
Ветер воет, дик и злобен,
как сто лет тому назад.
Или двести. Или триста.
Иль еще до Рождества.
До чего же он неистов,
ветер нового поста!
Ладно бы — метаморфозы.
но хитрит природы гнет.
Шлет то пекло, то морозы,
то вдруг ливнями пугнет.
Не пугайтесь, мол, измена.
Было, будет, есть всегда,
ведь в Крещенье неизменно
наступают холода.
Обожаю приключенья
и природу не виню,
остро чувствую влеченье
окунуться в полынью.
А вернее — прыгнуть в прорубь,
чтобы позже, огнещёк,
прилетел к любимой голубь,
в клюве принеся цветок.
Монолог
Умер Демис Руссос. Хлад по коже.
Он же на год был меня моложе.
Крепок. В разуме. Вполне успешен.
Мне бы лишь завидовать. Но, грешен,
новости смотрю… Переживаю,
слишком многих я переживаю.
Чувствую, что перебрал, зажился.
Даже спать пока что не ложился.
Не несу я радости народу.
Потребляю много кислороду.
Но не буду к самоочищенью
прибегать… За что прошу прощенья.
Все умрем. И я готов, поверьте,
даже как-то притерпелся к смерти.
Вот она, безносая. На взгорке.
Смотрит на закат мой жизнестойкий.
Улыбаясь, как родному внуку.
Я скажу спасибо за науку
стойкости, науку выживанья.
Смертушка, пока что до свиданья.
И, пожалуй, водочки налейте.
Все умрем. И я готов, поверьте.
Он же на год был меня моложе.
Крепок. В разуме. Вполне успешен.
Мне бы лишь завидовать. Но, грешен,
новости смотрю… Переживаю,
слишком многих я переживаю.
Чувствую, что перебрал, зажился.
Даже спать пока что не ложился.
Не несу я радости народу.
Потребляю много кислороду.
Но не буду к самоочищенью
прибегать… За что прошу прощенья.
Все умрем. И я готов, поверьте,
даже как-то притерпелся к смерти.
Вот она, безносая. На взгорке.
Смотрит на закат мой жизнестойкий.
Улыбаясь, как родному внуку.
Я скажу спасибо за науку
стойкости, науку выживанья.
Смертушка, пока что до свиданья.
И, пожалуй, водочки налейте.
Все умрем. И я готов, поверьте.
Эквилибристика
Как верил я всегда в звезду мою!
Другие вовсе не чета ей.
Но с каждым днем все меньше думаю.
Пожалуй, больше не читаю.
Вы скажете, что это мистика.
Обыденность глухонемая.
Словесная эквилибристика
меня все больше занимает.
Давно пленяет рифма точная…
Откуда же, скажи на милость,
душа игривая восточная
в меня легко переместилась?
Из Самарканда луноликого,
из Бухары сребролюбивой
я мастерство привез и выковал
клинок словесный всем на диво?
Иду с улыбкою зубастою.
Вокруг сплошные куклы Вуду.
Простите, что немного хвастаю.
Я больше никогда не буду.
Ведь с каждым днем все меньше думаю.
А книжки вовсе не читаю.
Но верю до сих пор в звезду мою.
Другие вовсе не чета ей.
Другие вовсе не чета ей.
Но с каждым днем все меньше думаю.
Пожалуй, больше не читаю.
Вы скажете, что это мистика.
Обыденность глухонемая.
Словесная эквилибристика
меня все больше занимает.
Давно пленяет рифма точная…
Откуда же, скажи на милость,
душа игривая восточная
в меня легко переместилась?
Из Самарканда луноликого,
из Бухары сребролюбивой
я мастерство привез и выковал
клинок словесный всем на диво?
Иду с улыбкою зубастою.
Вокруг сплошные куклы Вуду.
Простите, что немного хвастаю.
Я больше никогда не буду.
Ведь с каждым днем все меньше думаю.
А книжки вовсе не читаю.
Но верю до сих пор в звезду мою.
Другие вовсе не чета ей.