Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Максим Ершов



Максим Ершов родился в 1977 году. Окончил Сызранский политехнический техникум по специальности «техник-механик». Поэт, критик. Публиковался в журналах «Наш современник», «Москва», газете «День литературы». Лауреат журнала «Русское эхо» (Самара) за публикации в области литературоведения и публицистики.
Член Союза писателей России. Живет в Сызрани.


Добро-красота-истина


Богослов скажет: «В начале было Слово», настоящая поэзия — это комментарий к Библии и теодицея. Лингвист скажет, что поэзия — это процесс самоорганизации языка, который стремится приобрести качество физической сущности, — насколько достигает результата путник, идущий к горизонту. «Диалектика, — скажет он. — Процесс славен промежуточным продуктом». Метафизик и символист скажут нам, что поэзия — явление потустороннего, но один назовет ее эхом его, а другой, например, кривым зеркалом. Неокантианец назовет ее трансцендентальной бурей. Психолог — пространством компенсации. Парень с района — чушью собачьей. И все будут по-своему правы.
Поэзия — это стремление оказаться и удержаться в поле треугольника добро-красота-истина на тоненьких крыльях ценностей, которые вручает поэту читатель. Если только читатель знает, что это и зачем. Если нет — поэзия становится общипанной курицей грантоведения, оставившей позади закатный свет и промозглый ветер...


* * *


Здравствуй, мальчик с ясными глазами!
Разве мы могли представить сами,
что такая ждет нас круговерть?
Ты такой наивный, добрый, дерзкий!
Через двадцать лет стихов и бедствий
как ты отыскал меня, ответь!

Мне теперь — при опыте и силе —
в те глаза печально-голубые
страшновато стало заглянуть.
Ты молчи. Но я прошу — останься!
Ты — мои любовь и постоянство,
всё, зачем пошли мы в этот путь...


Перекрестки


…И уже никогда в целом свете
не найдем мы такой красоты!
Перекрестки несчастные эти
давят грудь, как большие кресты.

Перекрестки забытые эти
нам сентябрь осеняет мечтой.
На планете печальных отметин
запевает родное ничто...

Здесь кого-то всегда не хватает
на озябшем и тусклом пути.
Намагничено сердце, и тянет —
покурить и идти. И идти.

Потому ты выходишь по новой.
Чуть качаясь, как свечка, идешь.
Одинокий, во фраке лиловом,
меж деревьев теряется дождь.

Только губы улыбкой и словом
согревают фонарную мглу.
Одинокий, во мраке лиловом,
я хотел бы стоять на углу.

Я бы ждал на пустом перекрестке,
где повалены тьмой фонари,
где в зрачках по отчетливой блестке
оставляют машин «стопари».


* * *


В этом городе ждет меня женщина.
Больше не ждет никто.
Мне бы надо (с улыбкой шершня)
глянуть в зеркало, взять пальто,
брякнуть ключами весело,
крикнуть таксисту: стой!
И перед этой женщиной
выпасть, как лист резной...

Рассказать, что в поэзии чертовой
снова видел дощатый гроб,
что стволом она мне уперта
точно там, где целуют в лоб,
что живу, словно дождь, отскакивая —
превратив свою жизнь в сигнал,
а на сердце такая накипь...
будто я проиграл...

Мне бы надо пойти и сдаться.
Но ведь ты
это красный свет —
в тишине,
на конечной станции...
Потому-то тебя и нет.

Потому и таксист не ловится,
ключи не смешно бренчат,
и хочет пальто на лестницу
свалиться, как тень с плеча...
Но родная моя! Приеду я,
как усталый заштатный дождь.
Чтоб и дальше ломать трагедию,
мне нужна твоих жилок дрожь.


Кафе


Надо ли столько лет душу терять, без шума?
Дрогнув под серый взгляд, сяду в твоей тиши…
Не торопи, устал. Чем-то похож на мула,
я об одном прошу: рядом со мной дыши.

В радужках глаз твоих окна находят полдень,
слов не искала ты: девочкам ни к чему.
Та же простая роль, только... шарнир... разболтан
и не идут понты к голосу твоему.

В кассе кагор и лед… Пусть не звонит он, ладно?
Пусть постоит трамвай, пусть подождет потоп…
Знаешь, грядет февраль. И пустота громадна.
Просто молчи, пока трону губами в лоб.

Скоро шагну опять. Здесь все дороги кривы,
наша простая смерть долго по ним плыла.
Я все храню тебя в образе юной примы…
Впрочем... ну вот и ты — тоже не поняла.


* * *


Ну и кто я тебе. Какой-то лох.
Что любовь — витаминов весенний стон?
Рассмеемся погромче, пока заглох
колокольный-то звон, человечий звон.

Человек и не больше. Прости, не брат.
Я увидел стилет над твоим плечом!
Запыхавшийся каждый присесть бы рад,
задыхаясь, не думают ни о чем.

А спохватишься, шаришь — кругом безнал!
Не поможет, считай — не считай до ста.
Может, просто захочется в небеса
в ту минуту, когда и Москва пуста…

Ты опять позабыла накрасить лак!
Если хочешь, цепочку на мне порви.
В этих пальчиках нежных и ветер слаб,
потому что в груди подрались орлы.

Не летай! Втихаря поцелуй меня —
человека, не больше. И пей тепло.
В миг, когда распускаются зеленя,
если хочешь любое разбей стекло.

Если надо, карябай у самых глаз,
все равно твой стилет растворю в груди…
Дурачина. Распутин. Булгаков. Мразь…
Остальное все сбудется впереди.


* * *


Я заржавленный столб
во степи,
где дожди и метели
мириадами нот
обрывают
мои провода.

Поезда просвистели
и птицы
давно пролетели,
телетайпы молчат —
овладела эфиром вода…

Почернелый торчун,
я контрастен
снегам и паденью,
а секунды кружат,
забивая
дыханье пространств…

И сияет звезда,
и тянусь я растянутой тенью
через рельсы —
туда, где аукает гордая страсть.


Ирония. Бах


Под вечер так уколет печень,
так сердце схватит на бегу,
что вдруг пойму: «Пить стало нечем...
Все! Дальше — через не могу...»

С утра, сгибаясь возле стула
в пугливых поисках белья,
помыслю: «Двоечник сутулый...
Я... тот... богоподобный я!..»

И выпрямлюсь тогда устало,
и в зеркале овал лица
найду: «Да что со мною стало?..
Да что со мною без конца?»

Какой скандал! Какое зренье,
какой неласковый венец,
какая смута в поколенье,
какая жалость, наконец!

Замру...
И словно по заказу
шальной окутает волной:
сосед (храни его, заразу...)
врубает Баха за стеной!

И снова музыка нагрянет,
сказать, что:
1) я не так уж груб;
2) ирония — водица в кране;
3) но неизменна схема труб!..


* * *


Е. У.

Наверное, так крадется старость…
Ноктюрн сентиментальный льет,
и правды ей не нужно даром.
И горло схватывает лед…

А может, так приходит зрелость —
когда нет страха высоты,
когда сырое — разгорелось (!),
как свет от гаснущей звезды…

Должно быть, так проходит младость:
Когда «всё» кончилось ничьей,
судьба постельная не в радость
и ценишь вкус домашних щей...

А впрочем...
это просто юность...
до дна небес своих коснулась
и обернулась — улыбнулась:

— Я все равно тебя люблю!