Видела вчера собаку на берегу моря
молодого черного пса, как с разбегу бросается в воду
и грызет ее и царапает, а потом вдруг пугается, отбегает
трусит краем пляжа — застывает — крадется — тычется носом
в волну, осторожно нюхает глубь
трогает лапой, бодает, дразнит море
словно задирает огромного старого зверя.

Возьми лучше на поводок.
Не нужно, море и так поводок.

Видела вчера собаку на берегу моря
она пыталась перегрызть серебряный канат воды
свернула в сторону мусорной дюны, галопом примчалась на паркинг
Догнала бумажный стаканчик на мостках
нашла в песке что-то темное
море дернуло ее обратно
и через миг она снова была возле волн
разрывая ошейник из металлических капель.

Бутылки пива с долькой лимона в горлышке
по полу шваркает грязная тряпка
парень за прилавком режет багет
в клубах кухонного пара
этому бару город в одно ухо
влетает из другого вылетает
кто-то снова закрылся в туалете и повар
мучает замок тесаком
а когда дверь наконец поддается все
отрываются от карт от супа и аплодируют
этот бар нанизан на улицу
тряпка путается под ногами ноги под столами
мы зашли сюда в полдень просто перекусить
остаемся до вечера пережидая грозу

В тот день не хватило песка
на все обледеневшие улицы.
Старики разбивали клепсидры.
Эмигранты, поскальзываясь на стертых подметках
высыпали из мешочков щепотки родной земли.
Потом каждый старательно собирал стружки, мелкий щебень
все, что у него в жизни измельчили, завернули в бумагу
вынесли на мороз и развеяли над мостовой
так что ее словно покрыло пеплом.
Но было по-прежнему скользко
и тогда стали ломать то, что казалось несокрушимым
молотить то, что было лишено зерна
толочь ударопрочное стекло.
И так перемололи весь город.
Но гололед не отступал.
Одни осели в этой ледовой пустыне.
Другие пытаются идти:
кто-то под ногами раскинул поляну
однажды увиденную из окна вагона
кто-то выстелил себе дорогу больничным коридором
а кто-то шел словно вброд.
Вот женщина берет под руку мужчину, который ушел.
Другая идет босиком: ступни шершавые, грубые.
А это что за конькобежец? Темная фигурка катится по бороздам, по сугробам
как по гладкому озеру

Девочка, у которой еще не выросла грудь, командует двумя мальчишками
все трое, словно бурые лягушки, в одних трусах, серых от грязи
июльским вечером шлепают по горячему тротуару.
С одной стороны дорога почти пустая
с другой стена обветшалых домов
угрюмые жильцы в окошках.
Дети босиком, идут как факиры по раскаленным углям
ласточки натягивают над ними крышу
низы балконов светят кляксами старой краски.
Вбок ответвляется зеленая улица
кто-то из мальчишек спрашивает: наперегонки?
и девочка бросает коротко: на старт!

Они позировали за копейки. Плюс надбавка за снятые трусы.
Был среди них седовласый младенец, стабильно радостный
на четверть часа — античный герой, а потом выбегал попить пива.
В мастерской они мерзли с открытыми окнами
или мы задыхались с закрытыми.
Вот поставили их, рассадили, сделали композицию, в коротких перерывах
они разминали ступни
прогуливались по коридору в куртках, накинутых на исподнее.
Дебелая анархистка под тридцатник требовала «позы с книгой»
на фоне драпировки, голая, зубрила к школьному экзамену.
Ночной танцор с неведомой травмой еле сдерживал дрожащие мышцы:
легче было окаменеть в полете, чем высидеть на стуле.
В коротких перерывах просили огонька
мы курили вместе на облезлой скамейке
на лестнице, на подоконниках...
И снова за мольберт, а они в постановку...
Ерзали, немели. Красотка хрипела
сквозь кашель: пожалуйста, вдохновляйтесь мной, не копируйте слепо.
Приходила еще великанша, вставала враскоряку
копна волос на свету, лицо в тени.

Шапка с помпоном, смех славянской бабы
замшевые лодочки посреди безумной зимы
надо бывать на людях, говорит она и выбегает в ночь
красит губы на пустой остановке.

Вот она
вот поздоровалась со всеми
вот попрощалась
вот уже нет ее.

Складывает пополам, высылает без конвертов
свои желтые, красные и голубые письма
моет окна у одной старухи, выскакивает через них в сад
и уже спешит, поет в одолженном автомобиле
и уже стоит за барной стойкой, делает бутерброды с индейкой
и к каждому добавляет бонус, листик салата.

Потом она с мужчиной, его руки
открываются широко, тихо
как книга с хорошим переплетом.

А когда она их покинет и выбежит в ночь
закроются так же легко.

Женщина в шерстяном платке в черно-белую полоску.
Ее голова и плечи образуют декоративный ромб
который поднимает другую голову: света и листьев
голову солнечного быка, бородатого тура.
Сгорбленное тело женщины — его нарядное туловище
бык танцует на ее тонких ногах, пока не распухнут лодыжки
атакует, ломает ее пополам и тут же подкидывает вверх
резвясь возле венков золотых искр.
Иногда внезапно вскидывает голову
тогда черно-белая бахрома платка вздрагивает.
И лоб этой женщины сверкает на его груди.

Этот платок, который спасал меня от солнца
который укрывал во время сна
которым я перевязывала вывихнутое колено, который служил скатертью
был мешком с ботинками, когда я шла по берегу
он поселяет меня здесь, где женщины
на коленях у ручья опускают платки в воду
и полощут, полощут белые платки в черной воде.

Окна цокольного этажа смотрящие на улицу
Что-то в них всегда происходит
В одном вчера случился угол шкафа
в другом небольшой крест над диваном
а потом цветок, длинные листья с красной изнанкой
Пару дней назад в каком-то из окон
я поймала стакан на столе
потом пепельницу за занавеской
Если в просвете штор не готовится голова
локоть, изгиб плеч
можно предположить, что наступит там потолок
явно, в электрическом свете, или тайно, в полумраке
что произойдут там стены и дверь в другую комнату
Или майка
на ручке распахнутого окна —
загорелась утром, когда я шла мимо
а теперь я вернулась, а она еще тлеет
А рядом окно все никак не может отделаться
от руки, которая тянется за долькой арбуза
А в следующем как бы замахивается на человека
стоящего через дорогу на остановке

Целый день проторчал у двери-вертушки
целый день развешивал и выдавал ключи
кивал механически
на добрыйдень, досвиданья
целый день таскался в вишневой ливрее
с золотым кантом —
и теперь может наконец ее снять
надеть старые добрые джинсы

После смены у двери-вертушки
время отдыха у двери-вертушки
Там где стоял навытяжку, он теперь отдыхает
Кивает добрыйвечер и досвиданья
Где блестели ключи, он теперь напевает
Парни из прачечной зовут на пиво
в лучшем случае пойдет покурить
перед офисом, легким, как водопад
на улице, очищенной от стекла
здесь, возле двери-вертушки

Месяц без горячей воды. Моюсь в доме своего детства.
Снимаю почерневшую доску с ванны
ставлю ноги, думаю только ополоснуть
а она поглощает меня.
В другой раз забегаю к родителям, в их новенькой ванной комнате
по-прежнему царствует пакет из-под петрушки с горсткой мыльных огарков.
Целый месяц посещала я ванны друзей
напоминаю о себе некогда близким людям
чтобы ненадолго забыть обо всем
отплывая в горячей воде.
И в столько мест наведываюсь, чтобы хоть четверть часа не быть нигде
только греться, плескаться.
Я ныряю в ваннах, которые приютили меня в дороге:
в той, куда перед ураганом наливали питьевую воду
и в сухой, потемневшей ванне
и в той, где после болезни дышала как на море
а сегодня локти в ней себе отбила.
Сажусь в ванну без пробки
признающую только форсунки —
затыкаю пяткой ей пасть и от души утопаю.
Вернувшись, дома открываю кран, наконец
по пальцам горячий поток
и ванны хором
начинают
шуметь

Отключили свет, нет у меня свечи, сумерки.
Из оглохшей комнаты выхожу на балкон, темнота начинает
спешить
как пальто снятое с вешалки и застегнутое на бегу.
Внизу паркинг, ряды машин
кузова — исполинские дремлющие щеки.
Что слышно — стружка шума, трескотня —
сторож на велосипеде медленно объезжает парковку.
медленно, медленно в запыхавшейся темноте.

Фонарик на руле дышит во тьму, считает спящие силуэты
так что каждый становится первым и последним
и говорит мне как прочно я существую
там куда не доходит свет.

Человек, который рассуждает о возрасте вина
о выдержке коньяка в дубовых бочках
а сам ни капли в рот не берет

не переступает порог храма
если тот отмечен звездочкой в путеводителе

путешественник: свалился с Олимпа, поистаскался
притащился на муле в больницу

светский лев, который ворует стаканчики в самолетах
на банкетах обжирается «пока дают»
(привык повторять: лучше переесть, чем недоесть)
привязывает старый велосипед цепью для коров
там, где другие ставят лимузины
чистит ботинки о ковер

апологет армейской дисциплины (сам в армии не был)
слепо влюбленный в жену, терзает ее каждый день

энтузиаст, у которого всегда найдется пять минут
на четыре лекции на трех континентах
между конференциями идет в горы, на каждой поляне
его подвозят лесорубы — пьют за его здоровье

угрюмый парень — не получил отпущения грехов

человек, вцепившийся в бессонницу
сон терзает его, как морская болезнь
лежа в потемках, он хлопает в себе всеми дверьми

похваляется, что не дал милостыню

Будит меня шум метлы во дворе
только что были удары сердца
а теперь будто кто-то расчесывает мир вокруг
Свистящее дыхание распахивает дверь балкона
подрезает дом, как коса
выкашивает из-под меня этажи
Вспоминаю метлы того города откуда я вернулась
зеленые метелки, гуляющие на рассвете по канавам
никогда не могла разглядеть, что они ловят в быстрой воде
Вспоминаю метлу, которая в три часа ночи
тихо секла тротуар
между рябинами и старым храмом
Метла в моем дворе суетится все громче
она говорливее солнца и чуткая, как собака

Папа, смотри, море! Отсюда видно берег моря!
Смотри, сынок, дом. Видишь тот невысокий дом?
Папа, a почему море белое?
Сынок, когда мне было столько, сколько сейчас тебе
тот дом был самым высоким в городе.
Оно что, замерзло? Как лужа у нас во дворе?
Мы с дядей приезжали на последний этаж, прямо как мы с тобой,
и видели все, как сейчас.
А море замерзает? Целиком? А сколько нужно для этого льда?
А я успею пробежать по морю на коньках, пока оно не растаяло?
Мы все это видели, правда, меньше, чем сейчас.
Папа, купи мне коньки!
Сынок, когда доживешь до моих лет
встанешь вон там высоко, где только ты и небо
и увидишь, где мы стояли.
Папа, а если я брошу монетку
я убью кого-нибудь?

Лю сто лет
сидит себе
в кудрях Эрота

Каждую ночь
в мохеровом свитере и очках на шнурке
появляется на экране

Звонят ей молодые, старые
разных профессий, разного пола

Звонят робкие сумасшедшие тетки: знакомая
хотела бы спросить
звонят опытные любовники

Лю выслушает, даст совет

Ничто человеческое ей не чуждо
и если и чуждо, она никогда не покажет

За ней анатомические рисунки
схемы половых органов, по которым водит указкой

Перед ней сумка, полная затейливых игрушек
Лю погружает в нее руки
выкладывает на стол последние новинки техники

И есть пара человечков
на краю стола
красный и синий

которым Лю помогает

умело сплестись

Глаза моей мамы были такими прозрачными
что каждый день ей в руки падала мертвая птица.
Она начала разводить черных и красных ястребов
под веками, вместо зрачков.
Их распростертые крылья страшат воробьиную стаю.
Никогда они не разрезали воздух
даже перышка не обронили
не парили над городом и над пустыней.
Ястребы в глазах моей мамы не дрогнут.
Их когти растут и все больше болят.

Я турбюро для мертвых
организую им поездки в сны живых.
И обращаются ко мне такие знаменитости, как Гераклит
чтоб посетить влюбленного в него писателя
и менее известные умершие — скажем, житель села Василы
желающий помочь жене в кролиководстве.
А иногда большая семья фрахтует целый самолет
и приземляется на лбу последнего потомка
Также приходится иметь дело с убитыми
регулярно летающими в сны уцелевших
они собирают баллы по бонусной программе.
Я никому не отказываю в услугах.
Ищу самые удобные стыковки
и ругаю себя, когда молодой человек
чтобы попасть в сон своей девушки
должен лететь с пересадкой во сне храпящей бабы.
Или когда аварийная посадка из-за погодных условий
и мертвый звонит: сделай что-нибудь
застрял во сне перепуганного ребенка!
Такие случаи это стресс и вызов
для меня, маленькой но гордой компании —
потому что, хоть и нет у меня доступа ни в мир мертвых
ни в чужие сны,
благодаря мне они встречаются.